Образ казака-кавалериста сложился, по мнению историка Донского Войска, генерала Н. И. Краснова (отца атамана Всевеликого Войска Донского, генерала П. Н. Краснова), всего 150 лет назад. Так он написал в своей статье «Казачий флот», которая была опубликована в петербургском журнале «Военный Вестник» в 1885 году. Надо заметить, что о казаках-моряках писал не только донской генерал во второй половине XIX века. О них свои воспоминания оставили А. Олеарий — участник плавания на старорусском корабле «Фредерик», Гийом Левасер де Боплан — француз, служивший на Украине при польском дворе 17 лет. О казачьих эскадрах и морских десантах писали их враги — турки: префект (градоначальник) города Кафы[1] Эмиддио Дортелли де Асколи, путешественник и историк Эвлия Челеби. Он был свидетелем знаменитого «азовского сидения» казаков. О казаках-мореходах знали не только жители «внутренних» морей: Азовского, Средиземного, Каспийского, Черного. Они прорвались даже в Атлантику! В 1646 году 2400 запорожских казаков на своих судах осаждали французский портовый город Дюнкерк[2]. Вот куда доплывали парусно-весельные «чайки» казаков!
Да что там Дюнкерк, до которого можно догрести, идя вдоль берега! В XVII веке якутские и сибирские казаки совершили дальние плавания по водам Тихого и Северного Ледовитого океанов. Казак Атласов присоединил к Руси Камчатку, а позже достиг берегов Японии. Казак Дежнев открыл пролив, разделяющий Азию и Америку, но его заслугу, достойную эпохи Великих географических открытий, приписали Берингу.
Однако большинство отечественных историков не признают за казачьим флотом первенства перед петровским. Известные дореволюционные историки российского флота — Арене, Веселаго, Елагин, Квашнин-Самарин, Каллистов — о казаках-моряках упоминали редко, неохотно и скептически. Причин этому две.
Первая заключается в том, что казаки (донские и запорожские, яицкие (уральские) и терские), создавая свои ВМС, не создавали военно-морской бюрократии. Не было у них Адмиралтейств-коллегий, Морских министерств и ведомств, толп «сухопутных» адмиралов и береговых учебных экипажей. Были свои береговые службы, были, говоря современным языком, школы подготовки плавсостава, но все они строго зависели от своей востребованности действующими кораблями и экипажами. У «южных викингов» береговые структуры служили действующему флоту. Не готовились станичники выходить в море — замирали и «консервировались» их береговики. У казаков флот был, можно сказать, партизанским, или иррегулярным. Позже в сухопутных войсках Российской империи, наравне с конницей регулярной, гвардейскими и армейскими конными полками служили полки иррегулярной кавалерии, то есть казачьи. Но были они ничуть не хуже. Если не лучше.
Большинство же историков русского флота, даже будучи профессиональными моряками, не могли побороть в себе «береговой взгляд» на флот. Петровский флот был регулярным не потому, что он не прекращал своей деятельности на море. Бывали времена, что от флота, рожденного после 1696 года, ничего почти и на плаву не оставалось… Непотопляемой была только русская военно-морская бюрократия. Чиновники Морского министерства и Адмиралтейств-коллегий, адмиралы и офицеры — «флотоводцы» на балах в Морском собрании, обслуга и преподаватели морских учебных заведений, почетные члены морских ученых и технических комитетов, сотрудники морских журналов и издательств, интенданты флотских складов и писаря флотских канцелярий — вот что такое петровский регулярный флот. Эскадры боевых кораблей выходили в море далеко не регулярно, еще менее регулярно они возвращались на базы с победой. Зато регулярно закладывались в государственный бюджет астрономические суммы на содержание флота. Точнее, на довольствие военно-морской, фактически береговой, бюрократии. Если сравнить расходы на ее содержание с доходами от существования такого регулярного флота, то позавидуешь экономичности флота казачьего, партизанского, иррегулярного. Получалось, что у Петра I и у его последователей корабли служили берегу. Хотя с точки зрения здравого смысла должно было быть наоборот: как у казаков. Правда, у станичников не было многопушечных кораблей большого тоннажа, но только потому, что нужды в них не имелось. Казачий флот и без них чувствовал себя вольно в своих морях: громил турецкие и персидские флоты, вражеские торговые коммуникации, порты и защищал свое побережье и свою морскую торговлю. Что же еще требовалось от флота?
Вторая причина происходит из первой. История — это не наука, а идеология и пропаганда. Наука — это исключительно хронология. Что или кто, когда и где сделал — вот на какие вопросы отвечает эта наука. А анализ былого и оценка — это уже история. Или пропаганда, которая должна вызывать почти религиозный трепет. Принцип — «Петр Великий — отец русского флота» до сих пор воспринимается в сознании большинства принципом, равным идее о Святой Троице — «Богу-Отцу, Сыну и Святому Духу». Сомнение в военно-морских заслугах основателя Санкт-Петербурга звучало дьявольской ересью. Тот же генерал Н. И. Краснов в своей статье о казачьем флоте удивлялся, почему ни историки Донского Войска, трудившиеся в Российской империи после 1721 года, ни мэтр русской истории С. Соловьев не уделяют казачьему флоту должного внимания, не подвергают анализу его боевую историю, его опыт. А ответ очевиден. В сравнении с флотом казачьим, экономичным, эффективным и долгодействующим, петровский выглядит плохой и разорительной компиляцией иностранных флотов. Корабли, отстроенные (в духе советских «ударных объектов» 30-х гг. XX века) из сырого, некачественного леса, быстро сгнили и развалились. Кстати, иностранные специалисты всеми силами протестовали против такого «кораблестроения». Экипажи, сформированные из насильно «забритых» в матросы сухопутных московитов, боящихся волн и не понимающих языка иностранцев-командиров, разбегались быстрее, чем их удавалось обучить матросскому ремеслу. Если, конечно, выживали в аду петровского флота.
Словом, любое сравнение флота казачьего с флотом Петра I было не в пользу последнего. Историки, говоря об этом, просто автоматически наводили бы своего читателя на мысль об истинной значимости и цене Петровских реформ. А посеять сомнение в деяниях «Петра Великого» — означало поставить под сомнение и легитимность пребывания потомков немецких дворян-протестантов на православном престоле Российской империи. Тут уж до «государственной измены» было недалеко и попахивало гнилью одиночного каземата в Петропавловской крепости… Поэтому историки русского флота и России, не желая осложнять себе жизнь, дружно решали о флоте казачьем или не говорить вообще, или ограничиваться лишь сухим изложением фактов. Бог с ними, казаками на море! Пусть уж лучше на конях скачут.
Малоизвестен, но показателен пример судьбы историка донского казачьего флота — Василия Дмитриевича Сухорукова. По неподтвержденным данным, он донской казак. Но совершенно точно, что одновременно с историком русского регулярного флота, капитан-лейтенантом Н. А. Бестужевым, он начал собирать материалы о флоте донском. Архив Войска Донского сгорел в Черкасске в XVIII веке. (Случайно ли загорелся или кто-то хотел обратить в пепел древнюю историю казачества, можно только гадать.) Но Сухорукое был упорен и мобилен. Он объехал архивы прибрежных крепостей Донского Войска, записал устные предания дряхлых стариков, еще помнивших сказания своих дедов о морских походах. В итоге он собрал более двух тысяч редчайших документов и свидетельств. Однако ему не суждено было подготовить свой труд, который, несомненно, «взорвал» бы устои бытовавшего мнения об истории донского казачества, к изданию. Грянуло 14 декабря 1825 года… Сухоруков оказался замешан в деле декабристов и был сослан на Кавказ. Его бумаги, личный архив, черновые наброски оказались в руках генерал-майора И. Ф. Богдановича.
В 1834 году тот представил военному министру, графу Чернышеву, «свой» труд «Историческое и Статистическое описание земли Войска Донского» с изменениями тех мест, которые противоречили официальной истории. Общеизвестно, что самая убедительная ложь — это полуправда!
