Валюха трясла его за плечо:
— Ну, размечтался! Весь интернат без обеда оставим.
— Валюха, — неожиданно для себя спросил Санька, хотя решил никогда больше Не спрашивать об этом. — Ты мне так и не ответила в прошлый раз… Цырен-то… Как он к этому делу отнесся?
— Между прочим, я ответила. Забыл, что ли? Нормально отнесся. Согласился. И мы уже сделали кое-что. Вместе. Понял?
Саньке показалось, она с каким-то особенным значением произнесла эти слова, безжалостно вкладывая в каждое второй, тайный смысл. «Мы уже сделали кое-что — значит мы недавно узнали друг друга как следует, но уже сдружились, потому что Цырен — настоящий парень, не то что некоторые… «Вместе» — нам хорошо вместе, и я рада, что тоже нравлюсь ему… «Понял?» — и, пожалуйста, отстань со своими дурацкими расспросами, неужели еще непонятно?..»
— Я совсем не то хотел узнать. Как у него настроение? Сердится на нас?
— На нас! На нас не сердится. На тебя, может быть. Вот и спроси, если интересно.
— Что-то ты, Валюха, вокруг да около вертишься. А поконкретнее не можешь? Как он все-таки к этому отнесся?
Она подала ему веревку от саней.
— Спроси что-нибудь полегче. Поехали! — И добавила, подталкивая тяжелую бочку: — Я сама еще не разобралась…
Где уж ему понять что-то, если даже она не разобралась! В одном Санька был уверен: обвинять некого. Если кто-то и виноват, то лишь он сам. Постарался на свою голову!
Перед Новым годом они с Рудиком договорились привлечь Цырена к музейным делам, но не прямо — прямо Цырен не согласился бы, — а с маленькой хитростью. Поручение должно было исходить от комсомольского бюро, поговорить с Цыреном попросили Валюху. Она тут же сочинила целую тайную операцию, как она разыграет Цырена на елке, как он будет носиться по Ключам за спрятанными в разных местах записками и в конце концов явится в зимовье, где его встретит Валюха. А заинтригованный уже не сможет отказать.
Саньке Валюхин план показался очень уж сложным. Ради чего, собственно, затевать такую длинную игру? Но Валюха заявила, что иначе Цырен с ней и разговаривать не захочет, и Санька, доверчивая душа, согласился. И Рудик согласился, ему-то что! Теперь же день ото дня становилось яснее: не так все просто, не из-за музейного поручения затеяла Валюха «тайную операцию». Скорее наоборот! И вот что из этого вышло.
— Чего скис? — сердито спросила Валюха, когда въехали во двор интерната. — За Цырена переживаешь? А ты за него не переживай, он в твоем сочувствии не нуждается. Не такой уж он одинокий и оторванный от коллектива, как мы думали. И знаешь, что он рассказал? Слово?
Санька сделал жест, будто вырвал зуб, так они в детстве давали друг другу «слово» — обещание молчать. Валюха придвинулась вплотную и зашептала:
— Он мне открыл… Нет, не могу, поклялась… — Глаза ее блестели. — В общем, один громадный секрет. А летом мы идем в экспедицию… кое-что искать. У нас даже карта есть…
— Уже и «у нас»?
— Ну — у него. Какая разница…
— Да, конечно, никакой, — согласился Санька, снова зачем-то окуная в бочку уже полное ведро.
Точно его самого окунули в студеную воду. Если бы он терял только Валюху! Оказывается, и музей вместе, с Серебряным островом ничего не стоит по сравнению с настоящей тайной. Коли даже трезвая Валюхина голова закружилась, значит, на сцену выходят верблюды Чингисхана…
Вечером в комнате у Маринки Большешаповой клеили стенд «Байкал промышленный». Рудик сидел удрученный — так исцарапал негативы при проявке, что хоть не печатай. Зато Маринкины фотографии получились не хуже, чем в «Огоньке». Вдобавок к фотографиям вырезали из журналов Байкальский целлюлозный завод, сплав леса «сигарами» и несколько пейзажей.
В комнату просунулось озабоченное лицо Валюхи:
— Санька, выйдь на секунду!
Коридор был пуст, они встали у окна.
— Санечка, — сказала Валюха ласково, как умела, наверное, она одна. — Обиделся на меня, да? Я ведь такая дура, что в голове, то и на языке. Мне показалось, ты обиделся, а я из всех людей на свете больше всего боюсь обидеть тебя. Ты же мне как брат, и даже больше. Как бы это объяснить? Я и не подозревала, что он такой хороший, Цырен. Понимаешь, мы поговорили по душам, и вдруг он мне совсем с другой стороны открылся. Как же объяснить? Ну вот — тебе когда-нибудь нравилась девчонка?
— Конечно! Ты! — ляпнул Санька и тут же обругал себя: «Ох, святая простота! Разве так можно?»
— Да нет, я не про то. Мы с тобой друзья, просто друзья, как брат и сестра…
— И даже больше, — подсказал Санька.
— Правильно. Ты мне самый близкий друг, понимаешь?
— А, вон ты о чем! Теперь понимаю, — Санька изо всех сил постарался рассмеяться. — Так бы сразу и сказала! Да, одна девчонка мне очень даже нравится. Не как друг и не как сестра.
— Кто?! — глаза Валюхи презрительно сощурились.
Она стояла рядом маленькая, беззащитная, в стоптанных унтиках, в старой лыжной куртке, и косицы кисточками торчали в стороны. Привычная, домашняя. Чем-то неуловимо похожая на Санькину мать. Может быть, иголкой, вколотой в кармашек куртки? С тех пор, как Санька помнит себя, он всегда видел такую иголку на груди матери. А когда поселился в интернате, вместе с иголкой на Валюхиной куртке словно переехала из Сохоя в Горячие Ключи частица его дома. Не раз выколупывала Валюха этой иголкой ему занозы, а бывали такие — бр-р-р!
Не раз зашивала распластанные в играх штаны и рубахи и ворчала совсем как мать: «Господи, все-то на нем горит!»
И вот теперь он должен нанести удар Валюхе. Потому что она виновата. И потому что иначе он не выдержит. Нет, он не мстил ей, даже не думал об этом минуту назад. Просто у него не было другого выхода.
— Кто? — одними губами повторила Валюха.
Санька торопливо перебирал в памяти всех знакомых девчонок и ни на одной не мог остановиться: Валюха не поверила бы. С ним никогда еще не случалось ничего похожего, но он знал откуда-то, что должен поступить именно так. Соврать. Пусть уж лучше она его ненавидит, чем_ будут потом жалеть вдвоем с Цыреном. И когда невозможно стало дольше молчать, он вспомнил: Маринка. Конечно, Маринка, первая школьная красавица, в которую чуть не каждый третий влюблен! Уж тут-то Валюха не усомнится. И он выдохнул:
— Маринка.
— Ах, вон оно что! — Валюха гордо вздернула нос, и Санька понял, как больно ударил. — Давно?
— Всегда, — покорно сообщил он. Дальше врать было уже легче. — А особенно в эту поездку. В каникулы.
— То-то все вокруг нее вертишься. Нашел то-же… — И вдруг спохватилась, прервала себя на полуслове: — А как же я?
— Ты? Но ты же просто друг. И сестра. И потом… Ты ведь с Цыреном, тебе все равно. Ладно, побегу. Пока…..
И оставил ее одну в пустом полутемном коридоре.
Рудик с Маринкой по-прежнему наклеивали фотографии, будто в мире ничего не произошло. Он уткнулся лицом в замороженное окно, и по щекам его прокатились две горячие капли.
— Ты чего там, Саня? — спросила Маринка. — Иди помогай, а то до ночи прокопаемся.
Он промолчал. Маринка подошла, положила на плечо наманикюренные пальцы.
— Господи, Санька! Что с тобой? Что случилось, сумасшедший? Рудик, не видишь, человек плачет!
Санька досадливо стряхнул ее руку.
— Привязалась! Ничего я не плачу. Ногу зашиб на лестнице.
Рудик глянул на него исподлобья:
— Наверное, на той самой ступеньке?
— А то еще на какой, — подтвердил Санька, хотя понятия не имел, о какой ступеньке речь.
— Уже неделю твержу: надо починить, — объяснил Рудик. — Я позавчера тоже расшибся. А в субботу тетя Дуся…
Санька смотрел на стенд, но не видел ничего, только ее, Валюху. Как он мог? Обидеть, обмануть, предать — и оставить одну в этом гулком темном коридоре? Ее — маленькую, беззащитную, загородившуюся руками от его слов, точно от удара? С этой иголкой в курточке? С глазами, полными слез? Как он мог!?
Санька рванул дверь, выскочил в коридор, чтобы выяснить, уладить, вернуть. Но Валюхи уже не было.
