— Почему же приехал в учебный день?

— Да вроде как устал я, Павел Егорович отпустил.

— Ну что ж, со всяким случается. Отдыхай. Что нового в школе?

— Ничего, все по-старому.

— Как Цырен?

— Нормально.

— Нормально! Выходит, не очень-то нормально. Поссорились?

— Так, слегка.

Отец нахмурил брови, ничего больше не сказал. Он не отличался красноречием, Санькин отец. Да и вообще больше доверял глазам, чем словам. Тайга приучила обращать внимание на каждую мелочь, каждую едва уловимую примету и на их основе делать безошибочные выводы. Безошибочные, потому что за ошибки в тайге платят дорогой ценой. Таким же он оставался и среди людей.

Вечером братья Медведевы занялись арифметикой, причем Гринька — без малейшего энтузиазма. Сразу было видно, что арифметику он запустил и не испытывает к ней никакой симпатии. Но Санька терпеливо разбирал с ним одну задачу за другой до тех пор пока у обоих не осипли голоса и не запылали уши. Только убедившись, что Гринька кое-что усвоил, старший брат оставил младшего в покое, дав еще одну задачу, контрольную.

За окнами гулял, насвистывая, ветер, а дома уютно пахло борщом, трещали дрова в печи да монотонно оттикивали ходики, показывая без нескольких минут девять.

— Надо тебе проветриться, Саня, — сказал отец. — Скис ты у меня. Айда-ка завтра на охоту по свежему снежку. Капканы проверим, может, соболишку скрадем. Как ты смотришь?

— Да я с радостью!

— Собери-ка нам, Настя, мешки-то. Вставать чем свет.

Гринька даже ручку выронил прямо на тетрадь:

— Пап, а меня возьмете? Ты же обещал!

— Придет время — возьму. Рановато пока.

— Ничего не рановато! Саньке, значит, можно, а мне нельзя? Я, знаешь, как стреляю…

— Знаю. Только этого охотнику мало — хорошо стрелять.

— А что же еще нужно охотнику?

— Много что! — Отец заглянул в Гринькину тетрадь с недорешенной задачей. — Много что охотнику надо знать и уметь. Вот и задачки решать, между прочим.

— Ну уж и задачки… Скажешь тоже!

— А ты как думал? Чтобы пальнуть в зверя, ума не требуется. Сколько их развелось, любителей стрельбы! А позаботиться о звере, подкормить, подсчитать, сколько можно брать, а сколько на приплод оставить, — таких мало. У нас на роду все только стреляли и метко стреляли, большой за нами долг тайге. Так что надо вам с Санькой побыстрее ума набираться да вести охотничье хозяйство по науке. А тут, брат, без арифметики ни шагу.

Санька засмеялся:

— Хитер ты у нас, папа! Но все верно. В школе даже правило: если у тебя двойки, ни в кружок, ни в спортивную секцию не запишут. Я вот думаю, и коньки-то вы ему зря купили…

Гринька вздохнул и молча склонился над тетрадью. Санька по себе знал: сейчас ему не до арифметики. Так- же в свое время мечтал пойти с отцом на охоту, и лист бумаги казался снежным полем, а буквы и цифры — загадочными звериными следами.

Санька потрепал брата по макушке.

— Ничего, Гринька, держи нос морковкой. Только двойки исправь, а насчет охоты я договорюсь. Ну, на соболя не обещаю, а на белку — точно.

* * *

В промерзшей насквозь тайге было сумеречно и тихо. Угрюмо тянулись ввысь темные шпили елей. Подпирая друг друга плечами, толпились кедры. А по вершинам елей, по кедровым кронам беззвучно ползли низкие тяжелые тучи.

Из чащобы на полянку вышли двое на лыжах, остановились, перевели дух. Один из охотников, тот, что постарше, потеребил закуржавелую бородку, поглядел на небо, проговорил задумчиво:

— Вот-вот заметелит. Жаль след бросать, а придется. Домой пора. — И, прикрыв спичку ладонями» закурил.

И вдруг, встревоженная человеческим голосом, за кустами мелькнула черная тень. Первым заметил ее Санька, осторожно потянул отца за рукав. Охотники подошли поближе. Это был попавший в капкан соболь. Маленький, взъерошенный, он сердито рычал, показывая мелкие зубы, востроносая мордочка казалась обиженной.

— Ага, попался, варнак! Выходит, все-таки догнали мы тебя. Третьего дня наткнулся я тут на лисий след, насторожил на случай два капкана. Да только рыжая плутовка не позарилась на приманку. Зато соболек попался.

К счастью, еще вчера или позавчера свалилась на капкан сухая кедровая ветка, она-то, верно, и смягчила удар.

— Повезло тебе, — склонившись над капканом, сказал Санька. — Лапка-то как, цела?

— Осторожнее, — предупредил отец. — Ему палец в рот не клади, вмиг откусит. Вон какой злющий, разбойник. Э, да ты, оказывается, не разбойник, а разбойница. Да какая крупная! То-то сплоховали мы, за «мужичка» тебя приняли. А ты, выходит, «мамочка». Видал, Санька, осечка вышла. Бывает. С кем не бывает…

— Отпустить ее надо, па.

— Отпустим, чего же не отпустить, раз «мадам». Слышь, отпускаем мы тебя на волю. Только чур не кусаться.

Отец разжал дуги капкана — и соболишка сиганула прочь, учила под засыпанные снегом валежины. Охотники склонились над следом. Санька лишь глянул — и поднял на отца встревоженные глаза.

— Ай, нехорошо! — пощипывая бородку, проговорил отец. — Лапка-то… перебита все-таки. Не помогла и ветка, силен капкан. Как же теперь охотиться будешь, Хромка ты этакая?

Любой охотник знает, как сурова тайга, особенно зимой. Чтобы прокормить себя, маленькому зверьку целыми днями приходится выслеживать, вынюхивать, высматривать добычу, по нескольку часов преследовать ее или сидеть, не шелохнувшись, в засаде. И все равно, когда пообедаешь, а когда только чайку попьешь. С перебитой ногой ни за что не перезимовать соболишке, к больному зверю тайга безжалостна.

Отец поправил ружье на плече, и Санька догадался, о чем он думает. Конечно, добить подраненного зверька ничего не стоит, да и нельзя оставлять, задаром пропадет. А так хоть шкурка будет согревать кого-то в зимнюю стужу и напоминать, что жила-была на свете пушистая соболюшка по имени Хромка. Да и то, не зря же они весь день преследовали зверька, устали, взмокли и проголодались. Так что по всем правилам Хромка должна стать их трофеем.

Охотники переглянулись, но не сказали друг другу ни слова. Санька понял: будь отец один, может, и сделал бы этот выстрел. Но при сыне, которого он мечтал видеть охотником-хозяином, не так-то просто решиться. Судя по всему, право выбора представляется Саньке. Значит, отец проверить его хочет.

Но Санька не спешил принимать решение. Чтобы не ошибиться, постарался вспомнить все по порядку.

…Они еще утром приметили соболиный след, чуть припорошенный кухтой. Зверек был голодный, а значит, на ноги легкий, придется помаяться, прежде чем удастся догнать его. Тогда он приложит приклад к плечу, прицелится — и шкурка ляжет в мешок. А если промахнется, у отца не дрогнет рука.

Намучила-таки их за день Хромка, тогда еще не хромавшая, резвая, быстроногая. След вел с сопки на сопку, из распадка в распадок, через колодины и бурелом, пока не привел на каменистую осыпь, с которой снег кое-где сдуло. Час плутали они по осыпи, чиркая лыжами о камни, а след то появлялся, то вовсе исчезал. Хромка ходила одной ей известными ходами, искала мышей. Вот здесь, где крошечные алые капли остались на снегу, в последний раз пискнула мышь в зубах охотницы. Но больше Хромке ничем не удалось поживиться.

Потом строчка следов спустилась в овражек, заросший ольшанником. Шла Хромка осторожно, крадучись, и вдруг — прыжок, глубокая лунка в снегу и пестрое перышко, оставленное в соболиных зубах вовремя выпорхнувшим из снежной перины рябчиком.

Так и не пообедала Хромка. В тайге все равны. Кому повезет, кто расторопнее да сообразительнее, тот и пообедал. А кто заленился, зазевался — сам обедом стал.

Притомилась Хромка, заскучала, подалась в брусничники. На косогоре торчали из-под снега бурые жесткие листики, пожухлая трава, валялись две-три подгнившие ягодки.

Здесь и устроили охотники привал, костерок развели, чай заварили в котелке, а к чаю набрали из-под снега по горсти мороженой брусники. Хорош чаек зимой в лесу — березовым дымком отдает, согревает, душу веселит. А уж душа в такую минуту во всю ширь распахивается.