— Ничего, ничего, все правильно. Я бы тоже полез, если бы раньше не видел. Честное слово! Топорик доисторического человека — да не пощупать руками?

Из угла равнодушно поглядывал на кучу малу Цырен.

Нетрудно было угадать, что кроется за этим равнодушием. Наверняка Цырена распирала гордость: еще бы, такая буча поднялась из-за его находок. Но вместе с тем он и жалел, что остался в стороне. Санька понимал настроение друга. И еще понимал: если бы экспонаты вручал Цырен, все обернулось бы иначе. Уж Цырен сумел бы напустить такой таинственности, что каждый счел бы за благо хоть краешком глаза увидеть топорик пещерного охотника. В общем, дело страдало из-за того, что Цырен не стоит за столом. И сам Цырен страдал, пусть и по заслугам. Однако в одном он прав: не променять бы приключения на заседания, не допустить, чтобы музей превратился в очередное «мероприятие». А для этого Санька замыслил одну штуку, которая и будущий музей оживит, и помирит его с Цыреном.

Наконец любопытство было удовлетворено, скребки и топоры, обойдя десятки рук, вернулись на место. Фаина Дмитриевна собрала клочки от газет и критически осмотрела экспонаты.

— Хорошо хоть, первобытные умели делать прочные вещи. После такого нашествия от современных топориков и ножей, боюсь, и мокрого места не осталось бы. Ну, Саша, продолжай.

— Это еще не все экспонаты, пять штук Павел Егорович отвез в Иркутск, сдал в музей, на экс… экс….

— На эксперимент? — подсказал кто-то.

— На эксплуатацию?

— На экспертизу! — вспомнил Санька. — Ученые установили, что стоянке человека в нашей пещере около трех тысяч лет. В будущем году туда запланирована экс… экс….

Сбившись однажды, он растерялся и даже знакомое слово вылетело из головы. На этот раз оплошку встретили смехом. «Вот влез не в свое дело! — с отчаянием подумал Санька. — Шесть лет проучился — и ни разу не выступал, и надо же было…» A ребята выкрикивали наперебой:

— Экспозиция?

— Экскурсия?

— Экспертиза?

— Экспедиция же, Саня, — подсказала Валюха, в и он сразу успокоился.

— Точно, экспедиция. А теперь я объясню, что это за вещи… — И Санька продемонстрировал, как ими пользовались древние люди. А в заключение сказал: — Там была еще картинная галерея древних. Наскальные рисунки: олени, лебеди, рыбки, стрельба из лука, охота на мамонта… Но нам не удалось ни свести, ни срисовать. Если ученые разрешат, на будущее лето обязательно сфотографируем. Ну и вот… все это мы передаем школьному музею.

Ребята захлопали, а Санька, расстроенный неудачным выступлением, махнул рукой и сел на место.

К столу проталкивался Снегирь. Он осторожно нес наконец-то достроенный ледокол «Байкал» и предупреждал:

— Осторожно, граждане, только что окрашено! Прошу не цапать!

Ледокол был как взаправдашний. Снегирь поставил его на подоконник, в ответ на аплодисменты раскланялся и заявил:

— Однажды я имел неосторожность критиковать саму идею создания музея. Должен заметить, ошибку я осознал, беру свои слова обратно.

И пока он рассказывал, как настоящий лектор, историю ледокола, которую только накануне услышал от Рудика, Санька завидовал: умеет же человек себя показать! И держится с достоинством, и слова выскакивают сами собой. А он, за что ни возьмется, все не так — неуклюжий, неповоротливый. Нет, не его это дело…

Потом Кешка Похосоев взгромоздил на стол тяжеленный камень с отпечатком папоротника и не без гордости заявил, что этой штуковине не каких-то три тысячи — много миллионов лет. А уже через полчаса стол и подоконники оказались заваленными экспонатами. Были здесь и пожелтевшие газеты за 1905 год, и старинная книга с картинками про русско-японскую войну, и белка с кедровой шишкой в лапках, и коллекция разноцветных камней, и старые истершиеся на сгибах карты Байкала, и удостоверения, выданные первым поселковым Советом в 1920 году, и чего только не было…

Слово попросил Павел Егорович.

— Я получил письмо из областного музея, хочу зачитать одно место. — Он развернул отпечатанный на машинке листок. — Ага, вот. «Но самым ценным из всего принесенного вами оказался зуб неизвестного науке животного. Сначала мы решили, что он принадлежит степному кулану, широко распространенному в Забайкалье и Монголии, однако вскоре поняли, что ошиблись. Два месяца спорили и вот наконец вчера, запаковав находку, как величайшую ценность отправили в Москву. Надеюсь, назревает открытие. Передайте нашу благодарность и наилучшие пожелания юным исследователям родного края Цырену Булунову, Рудику Пильману и Саше Медведеву».

— Теперь нам осталось выбрать совет музея, — сказала Фаина Дмитриевна.

Санька насторожился, как до отказа натянутый лук, — настала его минута. Сейчас он должен осуществить свою задумку — выдвинуть Цырена. Это восстановит справедливость. И это его долг, потому что, как бы там ни было, он обидел друга. Лишь бы не упустить мгновения, первым вскочить и выкрикнуть: «Булунов!» Но Фаина Дмитриевна поспешила.

— Начнем с председателя. Какие будут кандидатуры? — И сразу, без малейшей паузы, не дав Саньке вклиниться: — Я бы предложила Медведева.

И все в один голос закричали:

— Медведева, Медведева! Точно, Медведева! Больше некого!

Такого поворота он не ожидал. Он даже представить не мог, что кому-то взбредет в голову выдвинуть его. Огорошенный и сбитый с толку, Санька порывался встать, отказаться. Выкрикивал, что не он один открыл пещеру, что это не его заслуга, что он и двух слов связать не умеет, что в жизни его ни разу никуда не избирали, что Цырен Булунов из всего умеет сделать тайну, — а сзади кто-то дергал за пиджак, усаживал, не давал говорить. Перед ним мелькнули хитрющие глаза Валюхи, и Санька догадался: ее рук дело! Из всей этой неразберихи до сознания дошла только фраза Фаины Дмитриевны: «Что ты, Саша, так хорошо выступил сегодня», да Павла Егоровича: «Надо же с чего-то начинать, Медведев!» Словом, Саньку все-таки избрали. И тут же, он даже опомниться не успел, выбрали еще четверых в совет музея: Рудика, Валюху, Снегиря и Маринку Большешапову из восьмого. Про Цырена никто и не вспомнил. Это окончательно расстроило Саньку.

После ужина он отыскал Цырена в библиотеке, бросился к нему, чтобы объяснить что-то, сказать какие-то добрые слова.

— Добился своего? — сквозь зубы процедил Цырен. — Возвысился? — И с гордо поднятой головой прошел мимо.

Всю неделю Санька переживал, считая себя виновником ссоры с Цыреном, и до того напереживался, что заболел. Кое-как дотянул до субботы, а в субботу с утра пошел к директору и отпросился домой. Павел Егорович всегда отпускал, иной раз даже не интересовался причиной, говорил только: «Смотри сам, если уж очень нужно…» Потому, наверное, никто и не отпрашивался по пустякам. Но теперь Санька чувствовал, что поездка домой необходима.

Хотя уже выпал снег, ударил морозец и берега Байкала схватились заберегами — хрупким прибрежным ледком, — катер ходил по летнему расписанию, К обеду Санька был в Сохое. Первым его встретил Гринька, солидно, по-взрослому протянул руку:

— Здорово, Санька! Как успехи?

— У тебя вот как успехи? Двоек, наверное, нахватал без меня?

Гринька пропустил вопрос мимо ушей и торопливо перевел разговор на новые коньки, из чего Санька заключил, что дела у его брата-второклассника не блестящи.

Разливая по тарелкам душистый наваристый борщ, какой умела готовить только она, больше никто, мать сказала, вздохнув:

— Позанимался бы ты с ним, Саня. Две двойки по арифметике заработал. А мы с отцом что можем? Разве поругать. Помочь грамоты не хватает. Что знали, и то забыли.

После обеда Санька прилег почитать книгу, и как провалился в теплое, мягкое, ласковое. Проснулся — за окном уже стемнело. Недавно вернувшийся отец посмотрел на него тревожно:

— Ты не заболел ли случаем? Какой-то вареный.

Подошла мать, пощупала лоб.

— Когда он у нас болел-то? Последний раз — годика не было.