Но во всем этом оставалось нечто непостижимое для меня. Мне не раз говорили, что время нелинейно.

"Жалкое творение, – звучал в моей памяти голос Золотого, – ты считаешь время рекой, неизменно текущей из прошлого в будущее. Орион, время – это океан, грандиозное бескрайнее море, по просторам которого я могу плыть, куда вздумается".

"Не понимаю", – отзывался я.

"Да где тебе! – насмехался он. – Я не вкладывал в тебя подобного понимания. Ты мое творение. Ты существуешь, чтобы служить моим целям, а не обсуждать со мной устройство мира".

"Я ущербен умственно и телесно, – сказал я себе. – Таким уж я создан. Сетх говорил правду".

А теперь я отправлюсь к своим творцам, чтобы положить конец их существованию. И своему собственному.

Лежа в непроглядной тьме своего узилища в ожидании, когда же Сетх пошлет меня выполнять страшную миссию, я ощутил, что раскаленные камни подо мной понемногу остывают. Даже воздух, которым я дышал, стал не таким знойным, как мгновения назад, словно мой мучитель смягчил мои страдания в награду за подчинение его воле.

Его присутствия в своем рассудке я не ощущал, но понимал, что он там – наблюдает и выжидает, оставаясь наготове, чтобы перехватить управление над моим телом.

В груди и под ложечкой вдруг образовалась сосущая пустота. Пол опускался – поначалу медленно, затем все быстрее и быстрее, будто испортившийся лифт. Я рушился вниз сквозь чернильную тьму, а камни подо мной продолжали остывать.

Затем наступил выворачивавший душу миг абсолютного холода и чрезвычайной пустоты, где терялись мерила пространства и времени. Я оказался вне бытия, лишенный формы и чувств, в том пространстве, где исчезает даже самое время. Прошел миллиард лет – а может быть, лишь миллиардная доля секунды.

Яркое золотое сияние пронзило меня огненными стрелами. Зажмурившись, я заслонил глаза ладонями. Слезы заструились по моим щекам.

Я по-прежнему ничего не видел; раньше меня ослепляло отсутствие света, теперь – его избыток. Я лежал, сжавшись в комок, как зародыш во чреве матери, пригнув голову и закрыв ладонями лицо. Тишина. Ни ветерка, ни пения птиц, ни стрекота сверчка; даже лист не прошелестит. Услышав слабое биение собственного пульса, я начал считать. Пятьдесят ударов. Сто. Сто пятьдесят…

– Орион? Неужели ты?

Я с трудом приподнял голову. Золотой свет по-прежнему был ослепительно ярок. Прищурившись, я различил силуэт склонившегося надо мной стройного человека.

– Помоги, – хриплым шепотом взмолился я. – Помоги.

Он присел рядом со мной на корточки. То ли глаза мои немного привыкли к свету, то ли стало чуточку темнее, но слезы перестали течь. Мир снова начал обретать ясные очертания.

– Как ты тут очутился? Да еще в таком состоянии!

"Тревога!" – хотел я сказать. Все во мне повелевало в голос вопить об опасности, предупредить и его, и остальных творцов, но слова застряли у меня в горле.

– Помоги, – только и сумел прошептать я.

Рядом со мной сидел тот, кого я привык называть Гермесом. Худой, как гончая. Даже его лицо своими острыми углами говорило о стремительности: узкий подбородок, выпуклые скулы, клинышек волос на гладком лбу.

– Оставайся здесь, – велел он. – Я приведу помощь. – И исчез – просто пропал из виду, словно изображение на экране.

Я с трудом сел. Я уже бывал здесь прежде. Странное место, словно лишенное границ. Земля скрыта мягкими клубами тумана, нежно-голубое небо к зениту набирается насыщенной ночной синевы, в которой даже проглядывает полдесятка звезд. Впрочем, звезды ли это? Они никогда не мерцали в этом беззвучном, недвижном мире.

Я много раз встречался здесь с Золотым богом. С Аней тоже. Потому-то Сетх и вернул меня именно сюда. Теперь, озираясь, я обнаружил, что здесь все какое-то ненатуральное, будто тщательно выстроенная декорация, призванная внушить благоговение невежественным посетителям. Липовое воплощение христианского царства небесного, этакая посредственная Валгалла. Нечто вроде представления, которое ассасины древней Персии устраивали для своих опьяненных наркотиками рекрутов в доказательство, что их ожидает рай, – вот только древние ассасины напустили бы сюда грациозных танцовщиц и прекрасных гурий.

И тут я осознал, что вижу мир творцов циничным взглядом Сетха. Он воистину во мне, он неотделим от меня, как моя собственная кровь и мозг. Это он помешал мне выкрикнуть предостережение Гермесу.

Воздух снова засиял, я снова зажмурился.

– Орион!

Открыв глаза, я увидел Гермеса и еще двоих – мрачного, чернобородого Зевса и стройную, невыразимо прекрасную блондинку, столь восхитительную и грациозную, что она могла быть только Афродитой. Все трое творцов являли верх физического совершенства, каждый на свой лад. Мужчин облекали блестящие металлические костюмы, плотно обтягивавшие их от кончиков сверкавших ботинок до высоких воротников, словно вторая кожа. Афродита оделась в хитон цвета персика, закрепленный на одном плече золотой застежкой. Руки и ноги ее оставались открытыми, безупречно гладкая кожа сияла.

– Здесь нужна Аня, – подала голос Афродита.

– Она идет, – отозвался Зевс.

Из моей груди рвался крик "Нет!", но я безмолвствовал.

– Золотой тоже спешит сюда, – подхватил Гермес.

Зевс мрачно кивнул.

– Он в скверном состоянии, – заметила Афродита. – Поглядите, как он истощен! Да еще и обожжен.

Они стояли надо мной, серьезно и торжественно разглядывая собственное творение. Даже не притронувшись. Не попытавшись поднять меня на ноги, предложить пищи или хотя бы стакан воды.

Рядом с ними появилась сфера золотого света; даже творцы, пораженные яркостью, слегка попятились, прикрыв глаза руками. Сфера на мгновение зависла над туманной дымкой, замерцала, переливаясь, сгустилась и приняла вид человека.

Золотой бог. Он называл себя Ормуздом, богом Света, когда я служил ему в долгой борьбе против Аримана и неандертальцев. И я же сражался против него, когда он был Аполлоном, защитником древней Трои.

Он – мой творец. Он создал меня, а я помог остальным людям – его же творениям – выжить. Люди же, после многих тысячелетий развития, породили богоподобных потомков, присвоивших себе звание творцов. Они создали нас; мы создали их. Круг замкнулся.

Только теперь я стал оружием, направленным против них. Я убью творцов, чем положу начало уничтожению всего рода человеческого, на все времена, во всех вселенных, навечно стерев из континуума даже воспоминание о нашем племени.

Мой создатель стоял передо мной, как всегда, горделиво и величественно, сияя золотым ореолом, – высокий, широкоплечий, одетый в сверкающий хитон, будто окруженный роем светлячков. Сила ощущалась и в его широком безбородом лице, и в светло-карих львиных глазах, и даже в роскошной копне золотых волос, густой волной ниспадавших на плечи.

Я ненавидел его. Я обожал его. Я служил ему веками. Однажды я пытался его убить.

– Тебя не призывали, Орион, – услышал я все тот же памятный мне сочный голос, способный заворожить концертный зал и толпу фанатиков, в переливах которого таилась издевательская насмешка.

– Я… нуждаюсь в помощи.

– Это очевидно. – Несмотря на глумливые интонации, взгляд Золотого выдавал озабоченность.

– Он, как мне кажется, не в себе, – заметила Афродита.

– Как же он здесь очутился, если ты не призывал его? – осведомился Гермес.

– Ты ведь не наделял его способностью по собственной воле перемещаться по континууму, не так ли? – нахмурился Зевс.

– Разумеется, нет! – раздраженно откликнулся Золотой. Затем, обернувшись ко мне, сурово поинтересовался: – Как ты попал сюда, Орион? Откуда?

Меня мгновенно охватило страстное желание повиноваться ему. Все инстинкты, которые он в меня вложил, требовали, чтобы я выложил ему все без утайки. Сетх. Меловой период. Я мысленно произносил это снова и снова, но язык отказывался повиноваться мне; власть Сетха надо мной была чересчур сильна. Я лишь таращился на творцов, как глупый бык, как не сумевший выполнить команду пес, взглядом умолявший хозяина проявить чуточку любви.