Эвелин тоже глядела на реку, ожидая прибытия катера.

Она находилась в одной из секций лаборатории, стоя у окна и глядя на серое небо и еще более серую реку. Даже хвойные деревья по другую сторону Гудзона казались серыми и безжизненными под этими низкими, гонимыми ветром облаками.

Почему я так себя чувствую? — спрашивала себя Эвелин. Ее вспотевшие руки невольно сжимались в кулаки. Внутри у нее все трепетало. В глубине души у нее засело чувство, что вот-вот случится что-то плохое, очень плохое.

Она следила, как Хамуд мерил шагами причал, словно нетерпеливый мальчишка. С тех пор, как она вчера вечером прибыла в лабораторию, он больше не обращал на нее внимания. Обычно хмурый, а часто и угрюмый, он с тех пор, как пришло то радиосообщение о приезде Шахерезады, так и светился предвкушением.

Он безумно влюблен в нее, поняла Эвелин.

Хорошо. Она радовалась, что он хотел Шахерезаду, а не ее. И Дэвид тоже ехал на этом катере. Висевшее над ней дурное предчувствие опасности, смерти, должно быть, связано с Дэвидом. Она почему-то желала ему быть где-то в другом месте, неважно где, лишь бы на безопасном расстоянии от Хамуда.

Кабинет, где она стояла, был небольшим, немногим больше, чем стол, несколько полок для кассет, и школьная доска. Эвелин кое-как проспала несколько часов на покрытом ковром полу в спальном мешке, предоставленном местными проновцами. Броско голубого цвета. Еще более броского на фоне лимонно-зеленых стен и бледно-серого ковра. На полу скопилась пыль, и Эвелин с кашлем просыпалась каждый раз, когда ей удавалось задремать.

На столе стояли цветные фотографии в тонких металлических рамках, изображавшие женщину и двух малышей. Половину доски покрывали недостижимые уравнения; другую половину дочиста вытерли грязной тряпкой.

Кафетерий лаборатории был, конечно, закрыт, но местные привезли мешки, набитые промокшими бутербродами и прогорклым холодным кофе. Желудок Эвелин не мог ничего этого принять. Она вернулась к окну и посмотрела на смотрящего на реку Хамуда.

— Ну так как тебе нравиться жить в тропическом раю? — спросил Гаррисон Арлен.

Они находились на крыше низкого, изящно спроектированного дома, расположенного среди пышных тропических зарослей Цилиндра Б. Чирикали и верещали под лучами солнца птицы. Неподалеку журчал узкий, быстрый ручей.

— Тут безусловно непохоже на Техас, — отозвалась Арлен. — Думается, я никогда не привыкну видеть землю изгибающейся у меня над головой.

— Привыкнешь, привыкнешь, — пообещал Гаррисон. — Ты будешь жить здесь как принцесса. Как чертова жрица джунглей.

Она улыбнулась ему.

— Я мог бы просто сидеть здесь и смотреть весь день напролет, — сказал Гаррисон. — Дело всей жизни… наконец-то я здесь. Я проведу остаток своих дней прямо здесь милая. Наконец-то дома я в безопасности.

— Полчаса назад звонил доктор Кобб, — сообщила ему Арлен, — сказал что ему нужно поговорить с тобой о…

— Пусть Кобб остудит свою задницу, — отрезал Гаррисон. — Он весь кипит и волнуется из-за беспорядков там, в штатах. Похоже, бунты солидарности вспыхнули и в других местах. По Токио ударило весьма сильно.

— Раньше или позже тебе придется с ним поговорить, — настаивала Арлен.

Гаррисон развернул кресло-каталку лицом к ней.

— Ну-ка, оставьте этот тон учительницы со мной, леди! — Но он усмехался. — Брось, давай спустимся, посмотрим, как там Хьюстон.

Арлен последовала за ним к дверям лифта, и они спустились этажом ниже, где располагался кабинет Гаррисона с широкими окнами без стекол. Птицы могли влетать и вылетать. На покрытом травой полу стояли шезлонги и стулья, разбросанные настолько беспорядочно, насколько мог рассчитать дизайнер по интерьерам, а декор выглядел скорее таитянским, чем техасским.

Но угол закрывала ширма из дымчатого стекла, а за ней скрывалась сложная электронная машинерия голографического видеоприемника.

Арлен уселась в плетенное из веревок кресло рядом с Гаррисоном. Ее цветная юбка с разрезом до бедер спала, показывая длинные загорелые ноги.

Но Гаррисон смотрел на дымящиеся развалины Хьюстона на трехмерном видеоэкране. Город походил на бойню: выпотрошенные или взорванные здания, улицы, забитые щебнем и телами. Даже Башня Гаррисона подверглась атаке, и ее нижние этажи обуглились и почернели, а окна исчезли. На пустующей в остальном автостоянке под Башней тяжеловесно застыл армейский танк, его длинная пушка слегка опустилась к земле, словно он стыдился сделанного им.

— Не так плохо, как мне думалось, — пробормотал Гаррисон.

Он постучал по клавишам но подлокотнику. Новый Орлеан. Питсбург. Лос-Анжелес. Сент-Луис. Атланта. Выпотрошенные, стертые заподлицо, покрытые кровью. Словно сошлись сразу землетрясения, торнадо, ураганы. Но разрушительная сила природы не могла сравниться с намеренной рассчитанной смертностью человека. В Чикаго и Нью-Йорке все еще бушевали бои. Гаррисон смотрел, как телевидение подавало сражение на улице за улицей, в доме за домом.

— Уйма мертвых черномазых, — заметил он.

— Уйма мертвых белых, — добавила ровным, твердым, сдержанным голосом Арлен.

— Да, сейчас. Но я имею в виду позже. После окончания боев. На следующей неделе. В следующий месяц. Стадионы заполнят подонками ПРОНа — черными, чиканос, пуэрториканцами, индейцами. Предстоит избавиться от целого груза таких.

Арлен уставилась на босса.

— Ты ведь все это вычислил, так? Ты спланировал все это много месяцев назад.

— Много лет назад, — поправил, глядя на экран, Гаррисон. Канадские реактивные самолеты пикировали, бомбя квартал построенных муниципалитетом высотных жилых домов на южной стороне Чикаго.

— Но почему? — спросила Арлен. — Как ты мог это сделать…

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Жалеешь их?

— В некотором роде.

— Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц.

— Не понимаю, — сказала она. — Как все это тебе поможет? Какое все это имеет отношение к защите «Гаррисон Энтерпрайзис» или Корпорации «Остров номер 1»?

Гаррисон откинулся на спинку кресла и криво усмехнулся ей. И разразился мелким кудахчущим смехом.

— Ты ведь действительно не сложила мысленно это в определенную картину, не так ли?

— Расскажи мне о ней.

— Только посмотрите на нее, — рассмеялся Гаррисон. — Такая любопытная. Такая жаждущая узнать какова моя стратегия. Думаешь встать у руля, когда я исчезну, милая?

Глаза Арлен вспыхнули.

— О чем ты говоришь?

— Не рассчитывай на мои похороны, потому что я намерен пережить почти всех вас.

— Ты говоришь глупости, — она изображала сплошь невинное удивление и задетые чувства.

— Безусловно.

— Я просто хочу знать, как все это нам поможет. — Она соскользнула с кресла и опустилась на колени рядом с ним, подняв на Гаррисона свои голубые как лед глаза. — Я просто пытаюсь понять как работает твой ум, вот и все.

— Это точно, — усмехнулся он. А затем объяснил. — Этот фокус, бывало, применяли комми во время холодной войны. Поднимали какую только могли бучу, везде и всюду. Им бы это так или иначе обязательно бы помогло, потому что они выступали против статус кво. Где бы ни возникали неприятности, война, беспорядки, голод, забастовки, партизанские движения, проклятые комми оказывались тут как тут, помогая угнетенным. Ни в какие из них они не верили. Их не интересовали угнетенные… они просто хотели скинуть угнетателей, чтобы самим встать у руля.

Арлен кивнула.

— Именно так ты и действуешь сейчас.

— Всемирное Правительство хочет контролировать рынки, цены, налоги… Эти проклятые бюрократы задушат все. И все во имя помощи бедным странам… прокормления голодающих миллиардов. Ну, чем больше их кормишь, тем больше они производят новых голодающих миллиардов, и тем меньше они способны сами себя прокормить. Вот поэтому-то Всемирное Правительство и должно исчезнуть.

— И оно плохо для прибылей, — добавила Арлен.

— И это тоже, — улыбнулся в ответ Гаррисон.

Она показала на видеоэкран. Тяжелые оливково-зеленые армейские танки медленно ползли через мост Джорджа Вашингтона. Камера не показывала никаких партизан.