— Монахине?

— Нет, нет, я говорю, что украшение, которое ты доверяешь мне для передачи королю, драгоценно, — сказал Витто, раскрыв шкатулку и вынимая жуков. — Тут двадцать жуков и они так хорошо сохранились, будто положены вчера. Это чистый капитал в десять тысяч реалов, не считая черненного золота, из которого сделана застежка.

— Ах, если бы только я мог видеть, как Ая наденет цепь на себя!

— Предоставь это мне, я спешу!

Витто закрыл шкатулку и спрятал ее под плащом. Затем, простившись с Аццо, быстрым шагом направился на Плаццу де Палачио.

Начинало смеркаться, когда цыган прибыл во дворец и беспрепятственно прошел мимо караула до площадки, откуда начинались две лестницы в разные половины дворца. Объявив одному из лакеев, что он пришел с тайным известием к королю, что случалось во дворце довольно часто, он попросил указать дорогу. Лакей исполнил его просьбу.

Витто, держа шкатулку под плащом, взошел по ступеням так решительно, как будто не раз приближался к покоям короля.

В коридорах было так светло, что если бы Аццо сам явился сюда, его, без сомнения, узнали бы монахи, которые шныряли взад и вперед мимо Витто. Цыган дошел до передних комнат, где его, разумеется, остановили адъютанты и лакеи.

— Нищий! Каким образом эта чернь могла пробраться сюда? Уж не заснул ли караул? — воскликнул старый камергер, грудь которого была увешана орденами. — Самый скверный нищий очутился в покоях его величества! В самом деле, это неслыханное дело!

Лакеи уже приготовились вытолкать Витто.

— Я не нищий, я принес тайное известие для короля!

— Подобной ложью нас частенько старались провести, мы знаем подобных людей. Вон!

— Сжальтесь, благородный сеньор! Я должен говорить с королем, он один может достойным образом заплатить мне за драгоценность, которая составляет мое единственное имущество, мое спасение. Видите, я не лжец.

Витто, почтительно наклонясь, вынул из-под плаща шкатулку и раскрыл ее.

— Знаете ли вы это украшение?

— Это святые жуки Востока, — произнес камергер, между тем как адъютанты, косо глядя на цыгана, с любопытством рассматривали редкую драгоценность.

— Без сомнения, надо будет доложить об этом королю, — прошептал камергер, — это необычное ожерелье.

— И как хорошо сохранилось!

— Как же попало оно в руки такого человека?

— Двадцать жуков, — живо сосчитал камергер, — и ни одна ножка, ни одно крылышко жука не повреждены, они блестят, как черное дерево!

— О подделке нечего и думать, — подтвердил один из адъютантов, — мой брат, служивший при турецком посольстве, год тому назад прислал мне точно такое ожерелье. И знаете, что предлагал мне за жуков Превенто, ювелир с Пуэрты дель Соль? Двести крон!

— Не отпускайте этого человека, — прошептал камергер, — я пойду в кабинет короля.

Он закрыл шкатулку, приняв важное выражение, прошел через полутемный зал, отделявший комнату адъютантов от кабинета Франциско де Ассизи, и раздвинул портьеры.

Маленький плешивый король со впалыми щеками, которые он часто намазывал румянами, поливал себе руки благоухающими духами, убедившись только что перед зеркалом в безукоризненности своего туалета.

Камергер, почтительно поклонившись, остановился.

— Что вы мне несете, любезнейший? — спросил Франциско пискливым голосом.

— Великую редкость, ваше величество, — улыбаясь, но с важностью ответил камергер.

— Покажите, покажите, что это такое?

— Ожерелье из святых жуков Востока, которые считаются величайшею редкостью!

— Ожерелье? Это в самом деле такая драгоценность, которой не оплатишь даже короной моей супруги, — сказал король и взял шкатулку, чтобы рассмотреть ожерелье. — Чудесно, превосходно и как хорошо сохранилось! Действительно, я никогда не видал такой редкости, кому оно принадлежит?

— Одному человеку, похожему на нищего!

— Приведите его сюда, я хочу узнать, каким образом попала к нему в руки эта уникальная вещь, которая так неимоверно высоко ценится.

Пока камергер ходил за цыганом, Франциско де Ассизи с удовольствием разглядывал дорогое украшение. Ему часто приходилось делать подарки дамам, а это ожерелье как нельзя больше соответствовало щедрости короля. Причем оно могло достаться ему за бесценок, чем и хотел воспользоваться король, как всегда, находившийся в стесненном денежном положении.

— Нищий, черт побери, он, наверное, нашел или украл это украшение! Но каким образом? Если бы у кого-нибудь пропала подобная вещь, весь Мадрид всполошился бы. А вот и сам странный владелец святых жуков, — сказал Франциско де Ассизи, обращаясь к входившему и низко раскланивавшемуся цыгану, которого сопровождали двое адъютантов с обнаженными шпагами. — Подойдите и скажите, кто вы и как попало к вам в руки это ожерелье.

— О ваше величество, я бедный цыган, бедный человек без крова и родины, — сказал Витто, скрестив руки на груди и подходя ближе к королю. — О ваше величество, — продолжал он, боязливо оглядываясь на адъютантов, — я хотел бы говорить с вами без посторонних, что мне надо сообщить вашему величеству, нельзя слышать этим офицерам!

Король сделал адъютантам знак удалиться. Цыган бросился перед ним на колени, так что лицом своим почти дотрагивался до ковра.

— Ваше величество, сжальтесь надо мной и купите ожерелье, у меня нет денег даже на хлеб, иначе я не продал бы последнего наследства моих предков!

— Я думал, что вы, цыгане, живете милостыней!

— О ваше величество, никто ничего не подает бедному цыгану, который постоянно бродит по лесам без крова.

Король понял, что может приобрести драгоценность в обмен на маленькое подаяние, но все-таки делал вид, будто не желал оставить его у себя.

— Ожерелье слишком невзрачное и черное, — отвечал он.

— За милостыню оно не будет слишком невзрачным! Это прекрасное украшение для благочестивой женщины, которую на вашем языке называют монахиней!

Цыган, по-видимому, совсем не знал цены ожерелью.

— Дайте что-нибудь бедному цыгану, который унаследовал этих жуков от своих отцов. — Дайте мне милостыню, чтобы я мог прожить завтра и послезавтра, а затем отправиться дальше. Когда-то это ожерелье украшало княгинь и благочестивых женщин, заслужите же вы, ваше величество, милость Божью и подарите это святое украшение праведной женщине!

Франциско де Ассизи взглянул на цыгана, и в голове его возникла хорошая мысль. Графиня Генуэзская давно не получала от него знаков высокой милости, ему даже казалось, что она поэтому держала его в отдалении от себя. Слова цыгана пробудили в нем сильное чувство любви к все еще прекрасной Юлии, и он, в знак привязанности и благодарности за бесчисленные услуги, оказанные ею, намеревался подарить ей это незатейливое, но дорогое украшение, которое, как весьма верно выразился цыган, очень подходило в подарок благочестивой женщине. К тому же у него появлялся случай доказать графине Генуэзской, что монашеское платье, скрывающее ныне ее античные формы, не остудило его страсти к блиставшей некогда в большом свете красавице-графине.

— Кто же поручится, что это ожерелье твоя собственность, цыган? — наконец, спросил Франциско де Ассизи.

— О ваше величество, велите посадить меня в темницу, прикажите разузнать, не ищет ли кто-нибудь святых жуков! Поверьте мне на слово, ваше величество!

— У тебя честное лицо, как тебя зовут?

— Ференци, ваше величество. Ференци звали и моего отца, который, в свою очередь, унаследовал святых жуков от своего отца. Я должен их продать, ваше величество, меня мучает голод, — сказал Витто, назвавший себя другим именем, опасаясь, что монахиня припомнит его, — но бедный Ференци никому, кроме вас, не отдал бы украшения своих предков.

— Вот тебе мой кошелек, Ференци.

— О как вы милостивы! — сказал хитрый цыган и прижал к губам брошенный кошелек, в котором зазвучали монеты. — Бедный Ференци очень счастлив!

Франциско де Ассизи позвонил в колокольчик и приказал вошедшему адъютанту:

— Пусть угостят цыгана сытным ужином, бедняга голоден, и мне бы хотелось, чтобы ему хоть один раз в жизни было хорошо.