Нарваес знал, что патеры терпят его только потому, что понимают — он один может удержать порядок в стране. Одна сторона считала другую неизбежным злом, обе не доверяли друг другу и ждали лишь случая, чтобы повергнуть противника.

Нарваес был стар. Патеры надеялись, что, подавив силой всякое свободомыслие, он уйдет на покой. Министр-президент с горечью сознавал, что наследник престола — безвольный, лицемерный принц Астурийский, сделавшийся таким благодаря воспитанию отца Фульдженчио, не способен править страной. Он видел все, но ничего не мог сделать и довольствовался тем, что держал в своих руках бразды правления, надеясь уничтожить опасных, добивающихся власти патеров.

Герцог Валенсии, скрестив руки, стоял в глубине зала и видел, как королева, любезно поговорив с Марфори, обратилась к своей матери, продолжавшей беседовать с благочестивым Фульдженчио. Суровое лицо его еще больше омрачилось. Человек честный, он не мог не видеть, что по милости лицемерных патеров двор падает все ниже, а королева и король находятся в руках Санта Мадре.

Он узнал, что сестра Патрочинио имела какие-то отношения с Франциско де Ассизи и что монахиня устраивает ему развлечения, переходящие границы приличия.

Супруг королевы разговаривал с графом Честе, старым грандом, внешне похожим на Дон-Кихота. С отвратительными улыбками они рассказывали друг другу о своих забавных похождениях. Супруг королевы и напыщенный граф с кривыми ногами и безжизненными глазами составляли прекрасную пару.

Такие люди окружали Марию и должны были служить ей примером. Этот безвольный и безнравственный человек — ее отец, эта женщина, оставленная благородным Серано и его храбрыми друзьями — ее мать, эта молодящаяся старая дама с искусственным румянцем на щеках и подведенными бровями — ее бабушка.

Бедная юная инфанта!

Впрочем, и сама пятнадцатилетняя инфанта уже обнаруживала все тонкости кокетства. Войдя в зал с Рамиро и заметив устремленный на нее взгляд молодого герцога Джирдженти, она так высоко приподняла маленькой ручкой длинное атласное платье, что граф и герцог могли увидеть ее прелестную ножку, обутую в белый атласный башмачок с розовым бантом.

Рамиро был в восторге от Марии. Простая игра воображения чудилась ему пламенной любовью. При прощании Рамиро пожал маленькую ручку Марии и почувствовал ответное пожатие. Он прижал ее руку к своим губам, милая улыбка Марии казалась ему доказательством любви, он не заметил, что при этом взгляд ее был обращен на герцога Джирдженти.

Изабелла в сопровождении маркизы де Бевиль оставила общество, объявив, что займется делами до глубокой ночи.

Паула молчала. Поверенная королевы, которая после Олоцаги никого больше не любила, угадала намерение королевы. Она с ужасом видела, что с тех пор, как Серано, Прим, Олоцага и Топете стали редко появляться при дворе, будуар ее, в который должен был входить только король, стал доступен многим быстро менявшимся фаворитам. Она узнала, что духовник Кларет, благочестивый советник королевы, имевший неограниченный доступ в покои Изабеллы, назначен сторожем при ней.

Паула молчала. С болью в сердце вспоминала она прошлое и с тревогой предчувствовала грозные перемены.

Маркиза де Бевиль хотела предостеречь королеву, удержать ее. Из всего окружения она была единственной, которую не закрутил общий хаос.

— В последнее время вы очень молчаливы, маркиза, — обратилась королева к своей подруге, — мне кажется, в вас произошла большая перемена.

Паула хотела сказать своей повелительнице, что предпочитает возвратиться во Францию и оставить двор, но ей было тяжко расставаться с Изабеллой, с которой не разлучалась много лет. Кокетливая маркиза, прежде очень любившая разные рискованные приключения, чувствовала отвращение к нынешней жизни двора. До известной степени она разделяла с королевой ее удовольствия, но никогда не переступала границ приличия.

Войдя в будуар, Изабелла отпустила свою придворную даму.

Маркиза почтительно поклонилась, поцеловала, как всегда, руку своей повелительницы и ушла. Старой Марите, которую все еще из сострадания держали во дворце, отвели другую комнату, а ее прежняя, между будуаром и коридором, была завешена тяжелыми портьерами, чтобы без лишних глаз входить в покои королевы.

В будуаре произошли некоторые перемены, доказывающие, что королева любила не только молитвы.

Между высокими окнами, выходящими в парк, стоял резной письменный стол розового дерева. Над ним висело изображение Богоматери, перед которым теплилась неугасимая лампада из чистого золота. На столе находилось распятие великолепной работы. Восхитительная мраморная группа, представлявшая двух амурчиков, державших над головками вазу, наполненную цветами, украшала комнату, освещенную бледно-красным светом. Между этой группой и камином, на котором стояли каминные часы, располагалась мягкая оттоманка. Рядом был стол, накрытый вышитой скатертью, где королева, возвращаясь в будуар, любила находить шампанское, фрукты и разные лакомства. Остальное убранство комнаты осталось прежним: у стены, возле портьеры, отделявшей будуар от спальни, стоял хрустальный туалетный прибор с позолотой и перед ним кресло; между диванами — те же маленькие мраморные столики.

Изабелла была восхитительно хороша в атласном платье с серой туникой. Мантилья, прикрепленная к плечам бантами, ниспадая, открывала роскошный бюст. Широкие рукава обнажали полные округлые руки.

На шее Изабеллы сверкало бриллиантовое ожерелье, в густых черных волосах сияла диадема в виде короны. Посмотрев на себя в хрустальное зеркало и оставшись удовлетворенной, она уже хотела опуститься на оттоманку, как отворилась дверь и появился Марфори.

— Здравствуйте, господин генерал-адъютант, — сказала королева, — я ждала вас.

Марфори поклонился и прижал протянутую ему руку к губам.

— Милостивая королева моя, — прошептал он и так многозначительно посмотрел на ее величество, что она невольно опустила глаза.

— Я просила вас сюда, дон Марфори, чтобы сообщить одно важное дело, что снова доказывает, насколько велико наше доверие к вам! К сожалению, в моем супруге я не имею дельного советника, а герцог Валенсии превосходный министр, но не сочувствует женщинам. Вы понимаете меня, господин генерал-интендант, — продолжала королева, опускаясь на мягкую оттоманку, — потрудитесь налить мне бокал шампанского и затем извольте сесть.

Марфори исполнил приказание королевы. Он ловко откупорил бутылку, передал Изабелле бокал шипучего напитка и налил себе.

— Видите ли, — начала Изабелла, играя веером и как бы не замечая пламенных взоров Марфори, — я должна поговорить с вами о семейных делах, так как в это короткое время вы стали мне необходимы. Герцог Джирдженти…

— Который был представлен инфантом Генрикуесом?

— Точно так. Любезный молодой герцог признался мне, что горячо полюбил инфанту Марию. Хотя он не принадлежит к царствующему дому, я все-таки дала бы согласие на брак, так как инфанте минуло уже пятнадцать лет, если бы меня не затрудняло одно обстоятельство.

Изабелла кокетливо опустила свои голубые глаза.

— Что же это такое, ваше величество?

— Я сама это испытала и потому очень хорошо чувствую. Мне кажется, инфанта вовсе не любит герцога, потому что весь сегодняшний вечер очень любезно разговаривала с графом Теба и не удостоила ни одним ласковым словом герцога, который не спускал с нее глаз.

— Не любит? — спросил Марфори насмешливо, — о ваше величество, об этом не стоит беспокоиться!

— Брак без любви, дорогой мой, это поругание самых святых чувств и надежд!

— Герцог Джирдженти — прекрасный молодой человек, и ее королевское высочество инфанта после свадьбы горячо полюбит его. Вы смеетесь, ваше величество, но я видел много примеров и слышал не от одного, что после свадьбы любовь является сама собой, — возразил Марфори.

Изабелла в ответ на его слова иронически улыбнулась.

— Я же могу представить вам доказательство в обратном. Не все люди одинаковы. Мысль о Марии причиняет мне много забот, и я хочу просить вас при случае разузнать симпатии инфанты. Разумеется, не у нее самой, а у окружающих.