В ослепительных по роскоши залах дворца собралось блестящее общество.

Здесь были министр Тувнель, английский посол лорд Коулей, дон Олоцага, герцог Граммон, маркиз де Бомари, несколько генералов и офицеров, среди них Прим и молодой Рамиро, который чувствовал себя немного неловко в придворном обществе.

— Да, многоуважаемый дон Олоцага, — говорил Тувнель, французский дипломат, входя с испанским послом в маршальский зал, — состояние мексиканских дел требует, чтобы правительство, наконец, обратило должное внимание на бесчисленные жалобы тамошних французов.

— Положение этого государства, несомненно, не такое, каким бы нам хотелось его видеть.

— Представьте себе, что там остаются без внимания все жалобы и французских, и английских, и испанских подданных. Уже не один раз мы получаем материалы, в которых мексиканское правосудие выступает в весьма невыгодном свете.

— Это меня удивляет.

— О, спросите лорда Коулея, какие чудеса там творятся. Мексиканское правительство считает свое положение прочным и устойчивым, но терпение их величеств, ежедневно осыпаемых различными жалобами, ведь не безгранично.

— Защищать своих подданных — их священный долг, — отвечал Олоцага.

— Совершенно с вами согласен. Я попросил бы вас присутствовать на обсуждении этих обстоятельств. В нем будет участвовать и лорд Коулей, пора, наконец, принять какие-то меры.

— Всегда к вашим услугам.

— О, я знаю любезность министра королевы Испании, — проговорил Тувнель, кланяясь, — и умею ценить ее.

— Моя обязанность — служить вам.

— Моя же — быть вам благодарным.

В это время в одном из зал встретились граф Рейс и маркиз де Бомари.

Прим, посещая в последнее время довольно часто Марианну дель Кастро и ее старую тетку, имел значительный успех у молодой дамы, и это стало известно маркизу, который твердо рассчитывал на богатую мексиканку.

— А, многоуважаемый испанский генерал, покоритель сердец, — проговорил маркиз, вежливо кланяясь, — в последнее время вас, кажется, часто можно видеть на улице Риволи?

— Да, — отвечал Прим, — на улице Риволи живет дама, которая обратила на себя мое внимание.

— Какое откровенное признание! Однако вы поистине достойны удивления! Эта дама чуть было не поймала и меня в свои сети, но прекрасная Марианна дель Кастро так свободно себя держит и иногда способна к таким странным выходкам, что я, к несчастью, скоро убедился в ее неумении вращаться в парижских салонах.

— Странно! Богатая, прекрасная и умная мексиканка произвела на меня совсем другое впечатление.

— Богатство — вещь второстепенная, а сама красавица не так уж невинна…

— Господин маркиз!

— Я говорю правду, любезный генерал.

— Если в этой правде только не проглядывает маленькая розовая записка, — отвечал Прим, — если не ошибаюсь, маркиз получил отказ.

— Странно, граф, что…

— Нисколько! Ведь всем известно, что подобные отказы нелегко переносить, ужасно досадно проигрывать.

— Я должен просить вас объясниться или…

— Ну, что касается дуэлей, господин маркиз, я слышал, что вам на них не везет! — проговорил Прим с такой иронией, что граф побледнел от негодования.

— Мы в залах императора, граф!

— Это не мешает мне говорить правду. Меня нисколько не удивляет, что вы, проиграв, переменили свое мнение, маркиз.

— Что дает вам право говорить мне такие слова?

— Честь дамы, которую вы осмелились затронуть.

— Значит, вы взялись быть ее рыцарем?

— Ха-ха-ха! Маркиз, вы сами побили себя, доказав верность моих слов. Так раздражен может быть только тот, кто проиграл.

Маркиз увидел насмешливые улыбки окружающих и уже приготовился ответить, но их спор был прерван появлением императорской четы.

Луи-Наполеон, судя по всему, находился в прекрасном расположении духа, его темные глаза приветливо останавливались на каждом из присутствующих. Очаровательная императрица сегодня выступала во всей своей прелести. Тяжелое шелковое платье серебристого цвета, переливаясь при ходьбе, подчеркивало ее гибкую стройную фигуру, пышные волосы украшал убор из цветов.

Взоры дона Олоцаги невольно устремились на прекрасное лицо Евгении и искали Рамиро, чтобы заметить, какое впечатление императрица произведет на него.

В то время как императрица, шутливо болтая с придворными дамами, приближалась к своему креслу, император увидел Прима. Он уже много слышал от дона Олоцаги о деятельной жизни этого человека и заранее чувствовал к нему какую-то симпатию.

— Мне приятно видеть здесь одного из тех господ, — начал император, — мужество и храбрость которых превратились в легенду.

— О, не будьте слишком скромны, любезный генерал, честь тому, кому честь подобает. Вы принадлежите к числу тех четырех кавалеров, которые оказали бесценные услуги ее величеству королеве Испании, я от всей души желал бы иметь таких же верноподданных.

— Вы слишком милостивы, ваше величество, во всяком случае, жизнь моя была до сих пор ни что иное, как радение королеве и своему прекрасному отечеству.

— Я это знаю, любезный генерал, и хотел, чтобы вы когда-нибудь показали свою храбрость во главе и моих войск.

— Я приложу все усилия, чтобы заслужить эту честь.

— Случай ближе, чем вы думаете, — ответил Луи-Наполеон с суровым выражением лица, — я желал бы иметь воина, который уже е раз доказал свою храбрость.

В то время как император подходил к лорду Коулею, чтобы переговорить о деле, которого несколько минут тому назад уже коснулся Тувнель, императрица обратилась к дону Олоцаге, который был бледен и сдержан.

Он низко поклонился, увидев, что Евгения приближается к ним, между тем как свита ее осталась на почтительном расстоянии.

— Дон Олоцага, — проговорила императрица мягким, немного дрожащим голосом, — вы однажды обещали дать мне случай увидеть молодого Рамиро и, если не ошибаюсь, выбрали для этого сегодняшний вечер?

Ее взор устремился на сына дона Олоцаги. Лицо императрицы выражало в эту минуту глубокую грусть.

— Вы облегчаете мне просьбу, ваше величество, представить вам лейтенанта ее величества королевы Испании дона Рамиро, — отвечал Олоцага, отступая на шаг.

Он был взволнован, сердце его сильно билось, он перевел взгляд на сына, который, низко поклонившись, с восхищением смотрел на Евгению.

— Знаете ли, — продолжала императрица, обращаясь к молодому Рамиро, — что видеть вас и познакомиться с вами мое давнишнее желание? Дай Бог, чтобы двор наш сделался вам родиной, я этого желаю от всего сердца!

— Мое пребывание в Париже будет, к несчастью, кратким, — ответил Рамиро, краснея.

— О, дон Олоцага, это меня огорчает. Потрудитесь сообщить милой королеве вместе с уверением в моей любви и дружбе, что я желаю оставить здесь дона Рамиро в качестве атташе посольства.

— Ваше приказание будет исполнено, ваше величество.

— Вы, может быть, удивляетесь, — обратилась императрица с одобряющей улыбкой к Рамиро, — что я так откровенно выражаю это желание. Не знаю, говорил ли вам дон Олоцага, что он мне друг, а с другом можно быть откровенным. Кроме того, ваша мать, Рамиро, была моей подругой.

Молодой офицер побледнел — императрица знала тайну его жизни.

— Ваша мать была мне больше, чем подругой, — повторила императрица тихим взволнованным голосом, — и хотя то время далеко и мы навеки разлучены, мне все-таки отрадно видеть в вас воспоминание о ней.

Олоцага отвернулся. Он не мог вынести этой сцены.

Доном Рамиро овладели странные чувства. Он слышал ласковые слова императрицы, которая с первой минуты произвела на него такое впечатление, что он готов был броситься перед ней на колени. Она говорила с ним так нежно и дружески, как будто давно знала его.

— Вы, сами того не зная, имеете право на титул и владения графа Теба, — продолжала императрица, — не спрашивайте почему, дон Рамиро, достаточно если я вам скажу, что это завещание вашей матери.

— Значит, моя мать умерла, — прошептал потрясенный Рамиро.