– Матаафа счастлив видеть Тузиталу, – ответил вождь густой, рокочущей октавой. – Его бог и мой бог послали Тузиталу на утешение и радость людям. Сердце Матаафы принадлежит Тузитале. Дела идут хорошо.

На, этом закончилась официальная часть – вступление к беседе сделано, от обращения в третьем лице можно переходить на обыкновенный человеческий разговор.

– Вам известно, мой друг, – Стивенсон поднял с подушки голову, взглянул в окно, сел на постели, – что я готов поддержать все ваши действия, направленные на то, чтобы коренному населению Самоа жилось лучше, чем сейчас.

– Тузитала сделал очень много хорошего для моего народа, – отозвался Матаафа и по-европейски приложил руку к сердцу. – Мой народ в рабстве у белых, – продолжал Матаафа. – На Самоа три консула, один из них хороший человек, два других – плохие люди. Я долго думал, Тузитала, о том, что моему народу нужно напугать консулов.

– Напугать консулов? – удивился Стивенсон. – Для чего?

– Они представляют собою власть, – ответил Матаафа. – За их спинами стоят правительства. Но правительство – это очень большая сила, а консул – очень маленькая. Свергнуть эту силу, и тогда…

– Тогда?.. – насторожился Стивенсон и тотчас же протестующе поднял правую руку, одновременно требуя этим жестом полного внимания к тому, что сейчас будет сказано. – Свергнуть эту силу невозможно, мой друг.

– Возможно, – упрямо мотая головой, произнес Матаафа. – Нужно перетянуть на свою сторону экипажи всех трех крейсеров – английского, немецкого и американского.

– Это невозможно? – спросил Стивенсон.

– Это невозможно, – ответил Матаафа. – А потому следует прибегнуть к мерам крайним. Я уже говорил о них: нужно испугать консулов. Они начнут метаться. Белые из-за океана пойдут на уступки. Моему народу сразу станет легче, Тузитала.

– Глупости, – сердито проговорил Стивенсон, – Матаафа плохой политик, он забыл о военных кораблях, хорошо вооруженных и готовых в любую минуту закидать остров снарядами.

– Не посмеют, – вздохнув, произнес Матаафа и вздохнул еще раз.

Стивенсон улыбнулся; он хорошо понимал, что означают эти вздохи.

– Все три крейсера откроют огонь и перестреляют восставших, – сказал Стивенсон. – «Не посмеют!» Какая наивность! Туземцы будут убивать белых, а музыка на кораблях тем временем исполнит английский, американский и немецкий гимны! А потом матросы будут плясать.

– Я обязан начать, Тузитала, – тихо, доверительно проговорил Матаафа, прикрывая рот рукой. – Восстание должно начаться, Тузитала! Терпеть нет сил.

– Вы проиграете, мой друг, – твердо и строго произнес Стивенсон.

– Возможно, но с нами Тузитала, и этого достаточно, чтобы верить и надеяться, – тоном не менее твердым и строгим сказал Матаафа. – Может быть, мы и проиграем, но те, которые восстанут после нас, наверное победят. Мы…

– Оружие у вас есть? – перебил Стивенсон.

Матаафа ответил, что все повстанцы снабжены карабинами, пистолетами и своим национальным оружием. Число воинов приблизительно около тысячи человек. Основной принцип восстания – внезапность. Связать белых – не всех, но наиболее вредных и опасных, уйти в землянки, и пусть стреляют все корабли на свете! Что они сделают?

– Они высадят десант и расстреляют туземцев, – сказал Стивенсон. – Не всех, но наиболее вредных и опасных. – Он посмотрел Матаафе в глаза и улыбнулся. – Зачинщика восстания повесят, меня прогонят отсюда.

– Тузитала не пострадает, о Тузитале мы уже подумали, – погрозив Стивенсону пальцем, проговорил Матаафа. – Меня не повесят, – какой смысл делать из меня мученика?

– Всё это так, мой друг, но не слишком ли всё это рискованно?

– Очень рискованно, Тузитала, – оживился Матаафа, – но отступать уже поздно. План готов, остается действовать.

Матаафа кратко изложил подробности плана: Вайлима явится центральной точкой, от которой радиусами разбегутся отдельные группы повстанцев. Оружие заблаговременно будет спрятано в служебных помещениях Вайлимы. Начало восстания – полночь. Ракета.

– Ракеты не надо, – поморщился Стивенсон. Он хотел еще раз сказать, что не надо и восстания, но решил выслушать до конца Матаафу. Следовало, может быть, только корректировать его, побивать фактами, иронией, а там…

– Ракета не одна, а две, – уточнил Матаафа. – Зеленая для начала, красная для крови.

– Крови?! – крикнул Стивенсон, хватаясь руками за грудь. – Крови?

– Наши враги, возможно, окажут сопротивление, – опуская взгляд, пояснил Матаафа. – Гладить по голове в таком случае нельзя, Тузитала.

– Если бы без крови… – задумчиво проговорил Стивенсон. – Тогда восстание явилось бы своеобразной демонстрацией… Тогда… тогда мне всё было бы понятно…

– Тузитала боится крови? – осторожно полюбопытствовал Матаафа.

– Кровь за кровь – вот чего я боюсь, – ответил Стивенсон. – За кровь европейца…

– Понимаю, – кивнул головой Матаафа. – Среди моих воинов есть такие, которым нечего терять. Они не боятся смерти, Тузитала. Они неизлечимо больны, им всё равно умирать. Но умереть за правое дело!

Матаафа поднялся, подошел к Стивенсону и, склонясь над его койкой, шепотом спросил:

– Тузитала с нами?. Душой и сердцем? Тузитала скажет нам: с богом?

– Скажу всегда, – с предельной сердечностью проговорил Стивенсон и поцеловал Матаафу в лоб. – И моя жизнь – ваша, мой друг. Я всё сказал. Я предупредил. Я за вас, за вашу свободу. Дай бог вам удачи!

Он тряхнул колокольчиком. Вошел Сосима.

– Завтрак, – приказал Стивенсон.

Сосима вышел. Спустя минуту в дверь постучали и в кабинет вошел Ллойд. Он поклонился Матаафе и, взглядом попросив у отчима разрешения, сел в кресло рядом с Матаафой, который, увидев пасынка Тузиталы, снова занял свое место и весь как-то насторожился.

Ллойд не любил его и не скрывал этого. Матаафа догадывался о неприязненных к нему чувствах пасынка своего друга, но, видимо, это нисколько не волновало его. Не волновало, впрочем, только внешне. Матаафа даже стал напевать что-то, какой-то популярный английский мотив; его подхватил и Стивенсон. Ллойд укоризненно покачал головой.

– Мой дорогой Льюис хочет убить себя, – глухо и хмуро сказал он, косясь на Матаафу. – Вы должны лежать и не разговаривать, – продолжал он более глухо и недовольно. – Вы забыли, что сказал доктор. Я должен напомнить вам о том, что…

– Мой дорогой Ллойд, у меня прекрасная память, – отозвался Стивенсон, откидываясь на подушку и подкладывая под голову руки. – Мой друг Матаафа вылечил меня.

– Хотел бы я знать, чем именно, – раздраженно буркнул Ллойд и, сняв очки, принялся протирать стекла папиросной бумагой.

– Осторожнее, ты раздавишь их, – заметил Стивенсон. – Мой друг Матаафа заговорил мою болезнь. Чем и как? Тебе, человеку здоровому, этого не понять.

– О, не понять! – поддакнул Матаафа и снова забубнил ту же песенку.

– Я всё понимаю, – сказал Ллойд и надел очки.

– Ллойд! – строго произнес Стивенсон. Взгляд его потемнел. – Слева от тебя сидит вождь племени Самоа – король Матаафа. Он побольше всех других королей и их супруг. В его присутствии люди стоят, запомни это, очень прошу! Если лежу я, то только потому, что у меня нет сил на то, чтобы стоять.

Ллойд стремительно поднялся с кресла и вышел, оставив дверь открытой.

Вдруг ни с того ни с сего перестали посещать Стивенсона консулы, а Фенни – их жёны. Слуги в Вайлиме подтянулись, в них появилось что-то военное, не рассуждающее, точное. Рано утром и вечером все слуги куда-то уходили на два часа и возвращались усталые и неразговорчивые. По ночам с южной стороны острова доносились выстрелы – одиночные и пачками.

– Что это? – спросила Фенни своего сына.

Ллойд многозначительно улыбнулся, поиграл глазами за толстыми стеклами очков и ничего не ответил.

– Где вы бываете утром и вечером? – спросила Фенни слуг.

Ответил за всех Сосима:

– Уходим и приходим, Тузитала разрешил.