ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Бегадыр Гирей целыми днями ходил по дворцовой комнате, драл в ярости свою рыжую крашеную бороду, вспоминая, что произошло с ним под Азовом.
Не скинет ли его султан с крымского ханства?
Не помириться ли ему лучше навечно и накрепко с русским царем?
Но умный князь Зерум-ага говорил не раз: «А если турский султан повелит тебе войной на Русь идти, что делать станешь? Тебе и ослушаться нельзя, и идти не можно. Сведает, что ты с государем московским учинил мир, тотчас на твое место пришлет он иного хана».
И так плохо, и эдак нехорошо.
Бегадыр Гирей вспомнил, что в Бахчисарае на посольском стане давно уже находятся русские послы Извольский и Зверев, и повелел своему ближнему человеку Маметше-аге привести послов.
Посланники по посольскому своему чину надели самые дорогие платья, сели на лошадей и поехали к его ханскому величеству. Впереди послы Извольский и Зверев, за ними два переводчика, за ними доверенные посольства с царскими грамотами, потом подьячие с любительными подарками и остальные по два в ряд.
Маметша-ага ехал на белом коне впереди посольства. Не доезжая до ворот ханского дворца, он велел всем сойти с коней и идти пешими, при этом грозно закричал, щелкнув плетью по голенищу:
– Будете у хана, кланяйтесь низко, до полу, иначе стану рубить вам головы!
Зверев ответил:
– Знаем, поклонимся по чину. Не станете же вы и нас бесчестить, как бесчестили других послов, хватая силой за шеи и нагибая до земли.
Послы медленно вошли в хоромы хана в шапках, тем же порядком, по два в ряд, и остановились посреди палаты. Увидав хана Бегадыр Гирея, шапки сняли, поклонились до земли.
Хан сидел в правой стороне палаты, в углу, на бархатном червчатом ковре, величаво и гордо опершись на золотые подушки. Лицо его казалось добрым и спокойным. Лет ему было пятьдесят, волосы черные и с сединой. Крашеная борода аккуратно расчесана.
Позади хана на стене висел саадак – сабля кривая дамасская, бархатные ножны. Ближние люди: калга Ислам Гирей – справа, нурадын Сафат Гирей – слева. Другие стояли у стен в один ряд: Кутлуша-ага, Маметша-ага, Сулешав-ага…
Первым заговорил Извольский:
– Великий государь, царь и великий князь Михаил Федорович, всея Великия и Малыя и Белыя Руси самодержец и многих государств и земель восточных и западных и северных отчич и дедич и наследник и государь и обладатель Великия Орды – вам, Бегадыр Гирееву ханову величеству, велел поклониться и здоровье ваше видеть в золотопрестольном месте Бахчисарае…
Маметша-ага, недостойно и не к месту, дерзко на ухо шепнул Извольскому:
– Тебе бы, недостойный, следовало бы титул хана вымолвить полностью. Зачем ты прервал речь свою? Сказывай: аллаха милостью Великая Орды, Великого Юрта Крымского престола, Кипчакския степи, многих татаров и бессчетных ногаев, правой и левой стороны несчетных татаров и тевкесов и междугорских черкесов государь, высокоименитый хан Бегадыр Гирей, благодатный, славнейший, сильнейший и дерзновеннейший… Вот так…
Извольский помолчал, но повторять ханского титула не стал.
Хан выслушал речь посла сидя, в шапке, и, в свою очередь, спросил о здоровье царя Михаила Федоровича, спросил, как ехали, не задирал ли кто в дороге, ни чинил ли какой обиды, хорошо ли послы устроились на посольском стане.
Извольский ответил:
– Ехали без всякой опаски (а в самом деле было не так), на посольском стане… устроились пока складно.
Извольский не сказал хану, что перекопский бей для лошадей дал всего вязку соломы, на всех людей – одного освежеванного барана да тридцать лепешек. Тем кормом можно было, за свои же деньги, накормить людей один раз, а коням соломы досталось на один зуб. Он не сказал, что они оставляли в стороне проезжую дорогу, переходили вброд гнилые воды, топи, болота, ночевали под открытым небом в дубравах, обходили разбойничьи пристанища, хоронились в камышах и кустарниках, что их всюду подстерегали татары, желая пограбить добро и погубить послов.
Извольский не сказал хану о посольском стане, находившемся в десяти верстах от Бахчисарая у реки Альмы. А сказать было что. «Четыре пунишки-домика, – записали послы в своем постатейном списке, – сложены из дикого, нетесаного камня, смазаны скаредным навозом, без потолков, без пола, без лавок, без окон для света. Воистину объявляем, псам и свиньям в Московском государстве далеко спокойнее и теплее живется, нежели здесь нам, посланникам царского величества».
Извольский и Зверев не сказали хану, что Маметша-ага бесчестил их и требовал, чтобы ему прежде, а не хану они отдали царские грамоты. Едва силой не вырвали грамоты из рук.
Русские послы раскусили наглого и алчного Маметшу-агу. Это он настоял на том, чтобы впредь всех послов Московского государства посылали в Царьград не через Дон, как было, а через Крым, дабы не ускользали от татар царские поминки.
Маметше-аге хотелось узнать раньше хана, что писалось в царских грамотах. Бесчестные слова его не подействовали на послов, не устрашили. Они ответили Маметше-аге: «Где головы наши будут, там и грамоты царского величества, а когда уже увидишь нас мертвыми, тогда и царскую грамоту возьмешь!»
Бегадыр Гирей, видно, во всем потакал Маметше-ага и слушал его.
Любительную грамоту в голубой тафте Извольский подал хану, а тот, приняв ее, будто нарочно тут же передал Маметше-аге, который, оскалив зубы, довольно ухмыльнулся…
Савва Зверев сказал:
– Наш государь прислал вам, хану крымскому Бегадыр Гирею, любительные поминки: сорок соболей, черную лисицу, да еще две пары самых дорогих соболей.
Хан заулыбался. Поминки принял ближний человек хана.
Бегадыр Гирей слушал послов внимательно.
В палате была полная тишина. По повелению хана принесли золотые кафтаны и надели их с усмешкой на Извольского и Зверева, после чего их сразу отпустили до особого ханского указа на посольский двор.
Скоро к послам пришел пристав и сказал, чтобы они сейчас же повидались для государских дел с Маметшей-агой. Извольский без всякого спора пошел в дом к ближнему человеку хана. Встретив Извольского, Маметша-ага сказал со злобой:
– По какой такой причине нет мне письма от вашего думного дьяка? Я писал ему, братался с ним, а он поставил меня ни во что! – Маметша-ага бросил на пол соболью шапку и закричал: – Грамоты царские мне не дают, письма мне не написали, поминки мне привезти позабыли!
Извольский ответил:
– Поминки даны тебе, чего же ты еще хочешь?
Маметша-ага не ответил ему и повелел вдруг своим людям вертеть послу ноги, в уши колоть спицами, набивать ноздри сухой травой и конским волосом.
Люди Маметши-аги все так и сделали.
Маметша-ага оборвал крест на Извольском, содрал с него дорогую одежду, привязал к пушке против палат хана и держал так целый день. Потом Извольского посадили на деревянную кобылку, завязали руки назад, а к ногам подвесили камни.
Дошла очередь и до Саввы Зверева. С него потребовали поминок по новой росписи.
– Не будет поминок – будут разные муки до смерти, – сказал Маметша-ага. Мы за вами, посланники, в Москву не посылали. Вы сами приехали, так платите теперь то, что нам положено.
Савва Зверев отказался. Тогда его подвесили на ремне за большой палец. Он потерял сознание. Его отлили холодной водой, спросили то же самое.
Он снова отказался, ссылаясь на то, что привезенные подарки будут розданы им всем по чину и по указу государя. Тогда посла подвесили за правую руку и за ноги и сняли с ремня, когда он был едва жив.
Освободили посланников через неделю. Когда они вернулись на посольский стан, то нашли, что многую рухлядь, которую они должны были отдать в руки ханским женам и ближним людям хана – шубы, соболей, лисиц, – разворовали.
Не скоро им сказали, чтоб они явились с полными подарками к нурадыну Сафар Гирею. Подарков не оказалось, и русских посланников посадили на две недели в новое заточение и подвергли новым пыткам. Их били «влежачь», сажали на горячую железную кобылу и грозили, что всех посольских людей отведут в Чуфут-кале и там продадут за море, в Турцию.
