Мы, несмотря на это, не оставляли попытки сбить огонь, но это нам не удалось.
…Ветер усилился. Другие корабли горели, взрывались и тонули у нас на глазах.
На сооруженном плоту мы отчалили в море, взяв на него людей столько, сколько могло поместиться. Наше бедственное положение усугубилось. Нас захлестывало водой, некоторых сбросило в море, и они все быстро утонули.
…Великое несчастье постигло наш султанский флот под Азовом. Такого несчастья еще никогда не бывало со времен султана Баязета. Лишились жизни многие храбрые матросы и капитаны…»
Тут было от чего прийти в отчаяние.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Гуссейн-паша снова решил созвать военный совет. Он и боялся и в то же время не мог обойтись без него. Главнокомандующий хорошо помнил короткий приказ султана: «Гуссейн-паша, возьми Азов или отдай свою голову!»
На военном совете присутствовали все главные паши, тайши, визири. Не было только крымского хана Бегадыр Гирея, который в это время занимался разбоями и грабежом на окраинах Русского государства.
Гуссейн-паша начал с нападок на адмирала Пиали-пашу, обвинив его в гибели многих людей и военных турецких кораблей. Пиали-паша, в свою очередь, обвинял главнокомандующего в том, что он своими глупыми действиями проваливает осаду и взятие Азова.
Все паши перессорились между собою. Одни поддерживали мнение адмирала, другие – мнение главнокомандующего.
Капитан одного из погибших кораблей, англичанин Блоквуд, рассказывал пашам, как его корабль загорелся в кормовой части, как он тотчас приказал ударить тревогу, сам выскочил на шканцы, велел подать сигнал: «Корабль загорелся!»
– Об этом поздно говорить, – властно сказал Гуссейн-паша. – Об этом адмирал напишет письмо султану Ибрагиму!
– Нет, – возразил Пиали-паша, – об этом следует говорить здесь, на военном совете! Мы должны сказать о случившемся всю правду.
Капитан Блоквуд хотел было продолжать.
– Довольно! – повелительно сказал Гуссейн-паша. – Я спрашиваю вас, будем ли мы продолжать доверенную нам султаном осаду Азова? Паши, отвечайте!
Паши сразу притихли.
– Ты, адмирал, виновен в гибели флота, и больше мы об этом говорить не будем.
– Виновным во всех наших военных неудачах и всяческих несчастьях я считаю тебя, Гуссейн-паша! – спокойно сказал адмирал. – Тебя следует первого судить за все наши злоключения…
Главнокомандующий снова рассвирепел, стал кричать, топать ногами. Но его бранные слова будто повисали в воздухе, адмирал слушал невозмутимо.
Не скоро разговор пошел о главном – о судьбе осады Азова.
Паши хитрили – им хотелось протянуть время: пусть бы сам главнокомандующий сказал, продолжать осаду Азова или снять ее и увести войска. А тот ждал такого решения от них.
Наконец один из пашей мрачно сказал:
– Азова нам теперь не взять! Надо о том написать султану… Султан поймет нас и не осудит.
Гуссейн-паша даже в лице изменился, когда услышал эти слова. Он тут же подсунул пашам, тайшам и визирям заранее приготовленную бумагу, в которой говорилось, что-де войсками много городов русских разрушено, более семидесяти тысяч неверных пленено и более ста тысяч убито.
Бумагу подписали все начальники, кроме самого главнокомандующего. Он, не скрывая своей радости, тихо сказал:
– Эту бумагу мы не станем пока посылать султану. Пошлем ее после того, как узнаем, намерены ли донские и запорожские казаки сидеть и дальше на пустом и сгоревшем городском месте.
С этим предложением согласились многие военачальники и послали в крепость письмо, в котором было сказано:
«Во все войско Дона тихого, Азова-города казакам мир и здравие!
Да ведомо вам будет, хочет Гуссейн-паша со всею силою своею во свое царство идтить. И вы ныне напишите мировое письмо и пришлите его к нам. А полон между собою разменяем. А что вы нашей силы много побили, в том вас султан Ибрагим прощает. И будем мы с вами жити в совете, будем торги чинити, будем соседями самыми ближними. На что вам сие совсем запустошенное, горелое, разоренное место? Стоит ли вам, храбрым казакам, упрямиться? Мы ваш город Азов давно бы взяли, когда захотели, но настоящей целью нашей было опустошение русской земли, чтоб возвратиться с богатой добычей, и эта цель нами достигнута».
На бумаге поставили печать Гуссейн-паши. Письмо было пущено со стрелою в город.
Казаки прочли его и ответили: «Дайте нам до утра сроку, и мы пришлем к вам мировые письма за своими руками».
Утром атаманы посоветовались, с казаками и порешили, что не мир нужен туркам, а головы казачьи им надобны.
Казаки отвечали пашам:
– Что вы к нам ходите? Вы хотите нас, старых воробьев, обмануть? Вы хотите у нас Азов взять обманом? Уходите-ка из-под стен нашей крепости! Скажите своему главнокомандующему Гуссейн-паше, что мы мировых писем писать не будем, и миру у нас не будет, и полону вашего на размен не отдадим, и города вам не сдадим! Приготовлено у нас про ваше войско четыреста пушек, ядрами чиненных и жеребьями железными набитых: такой у нас с вами и мир будет!
Послы турецкие вернулись в свой табор, сказали Гуссейн-паше:
– Мировых писем казаки писать не будут. Они хотят биться с нами всеми своими силами.
Не такого ответа ждал Гуссейн.
– И откуда только они эти силы берут? – удрученно проговорил паша. – Ну, если они и дальше будут морить нас под крепостью, то письма султану посылать нельзя. Не забывайте о воле султана: «Возьмите Азов или отдайте свои головы!»
Ослепленный страхом Гуссейй-паша менял свои решения каждую минуту. Раздраженные этим паши потребовали от него разорвать письмо, писанное султану Ибрагиму. Но и на это он не согласился:
– Письмо султану нам еще пригодится. Вы попусту кричите! Я не боюсь вас, всех порублю своей саблей!
– Ты смеешься над нами, – сказал ему Пиали-паша. – Ты хочешь спасти свою голову и ради этого готов на все. Ты погубишь нас! Ты со своим страхом оставишь на поле боя все войско, все наше оружие и побежишь, как побитая собака, в Стамбул! Не томи ты людей наших. Не мори их голодом! Снимай осаду города!
– Этого не будет! – сказал Гуссейн-паша.
Для устрашения не только казаков, но и своих людей он велел вывести пленных казаков, выколоть им глаза и отправить в крепость.
– Идите и скажите донским казакам, что то же я сделаю с остальными. И если я огнем не выжег вас из ваших глубоких нор, то переморю вас голодом! Я поставлю на всех наших дорогах и перелазах надежную стражу.
Говорил Гуссейн-паша громко и смело, но сам не верил сказанному.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Мулла Учинар-ходжа попал в крепость вместе с полоняниками. Он был в зеленом кавказском бешмете и белой чалме. На поясе висел большой кинжал – казаки никогда не обезоруживали священнослужителей. Мулла выделялся среди толпы полоняников каким-то диким, блуждающим взором. Атаманы допрашивали пленников о численности оставшегося турецкого войска, о войсках крымского хана.
Мулла Учинар-ходжа не хотел подходить к атаманам. Тогда Татаринов сам подошел к молчаливому мулле и сказал ему по-турецки:
– Тебе, видно, верующий мусульманин, все равно, что молиться, что прирезывать кинжалом наших жен и детей?
Мулла молчал.
– Эх вы, иуды лживые, аллаху молитесь, а ничего святого у вас нет! Кровожадные звери! – зло сказал Татаринов.
Мулла не отвечал. А когда атаман подошел к нему ближе, мулла одним молниеносным взмахом выхватил кинжал и нанес казаку смертельную рану в грудь. Татаринов упал.
Опьяненный кровью убийца бросился на Томилу Бобырева, – тот успел отскочить и низко присесть. Учинар налетел на него, споткнулся и упал, но и падая нанес Бобыреву несколько глубоких ран. Тогда атаман Иван Каторжный, оказавшийся сзади, ударил муллу саблей по голове, а Наум Васильев в упор выстрелил в него из пистоля. Левка Карпов, которого тоже успел ударить бешеный мулла, стоял, зажимая рану, прислонившись к стене. Он тихо спросил:
