А что можно сказать об умышленных искажениях, воображаемых призраках и мнимых опасностях, изобретаемых царедворцами, чтобы поразить, запутать и устрашить государя, которого так легко напугать в его недосягаемой выси? По воспоминаниям сенатора Соловьева мы знаем, что Александр II серьезно боялся такой бессмысленности, как покушения на его жизнь со стороны антиаболиционистов! Как рассказывал мне один осведомленный человек, графа Лорис-Меликова одно время изображали перед нынешним императором как страшный призрак придворного революционера! Разве после этого кого-нибудь удивит, если на его место посадят военного генерала типа Комарова или Скобелева?

Только человек с исключительной твердостью характера, необычайной смелостью и прежде всего незаурядными умственными способностями сумел бы порвать все эти невидимые духовные и нравственные узы, чтобы иногда увидеть проблески правды. Но тот, кто не одарен природой, кто хоть и родился в пурпуре, но лишен силы ума, неизбежно покорится непрестанному напору толпы настойчивых и бессовестных царедворцев, которые при всей своей непригодности к настоящему делу возвели в величайшую науку умение водить своего государя за нос и вертеть им, как мячом, обращая все в свою пользу: его причуды и стремления, его хорошее или дурное настроение, слабости и упрямство, пороки и добродетели, если таковые у него имеются*.

* Читатель позволит мне рассказать в этой связи забавный анекдот, ничем не примечательный, но совершенно достоверный, который показывает, как легко при помощи маленькой хитрости одурачить императора.

Это произошло в первые годы царствования Александра III с самарским дворянином по имени К. Он хотел получить правительственную ссуду в сумме 200 тысяч рублей для постройки кожевенного завода. Многие фабриканты получают значительные суммы из государственных средств "для поощрения отечественной промышленности". Все было превосходно устроено. Всем, кому надо было, дали взятки. К. был настолько уверен в успехе, что, возвратясь в Самару, не стал ждать несколько недель, оставшихся до окончательного утверждения ссуды императором, а занял обещанную ему сумму у татарского купца и сразу же принялся за дело. Велико было его разочарование и отчаяние, когда он получил телеграмму с извещением, что император не утвердил ссуду. К. бросился в Петербург к своим покровителям. Как же так? Что случилось? Никто ничего не знал. Все было сделано правильно, как обещано. Но император отказал. Царская прихоть. Совершенно непостижимо. Ничего не можем сделать. К. считал себя погибшим человеком. Но в одно прекрасное утро, когда он выходил из приемной министра внутренних дел, за ним последовал столоначальник и спросил без обиняков, согласен ли он дать ему 10 тысяч, если дело устроится. К. воскликнул, что будет счастлив дать даже 20 тысяч. Чиновник уклонился от дальнейших объяснений, и они расстались. Через месяц К. получил телеграмму с вестью, что император утвердил ссуду. Полный ликования, К. снова бросился в Петербург, получил 200 тысяч, нашел своего благодетеля столоначальника и отдал ему обещанные 20 тысяч. Растроганный такой честностью и верностью слову, данному под горячую руку, чиновник сказал, что он хочет успокоить совесть господина К.: для получения ссуды не пришлось придумывать никаких закулисных интриг, все сделано честно и добропорядочно. Он рассказал, как был применен невинный план, чтобы заставить императора изменить свое мнение. "У нас, - сказал он, - всегда имеется большое количество бумаг для представления на подпись императору, и мы заранее знаем, что ему приятно будет читать, а что неприятно. Так вот, все зависит от порядка, в каком будет лежать ваше прошение. Если сверху положим четыре-пять неприятных бумаг, император, дойдя до прошения, будет в дурном расположении духа и откажет. Если, наоборот, сверху положим одну за другой пять бумаг для него приятных, то, дойдя до вашего прошения, он будет хорошо настроен и сразу его утвердит".

Действительно, проще простого. Факт абсолютно достоверный, да и трудно было бы придумать такое. (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

Нет, в наше время коронованные особы не могут принимать серьезное участие в управлении государственными делами. Они к этому органически не способны. Они не могут править, так пусть царствуют, пока люди не могут без них обойтись. Если же они пытаются сделать большее, их ждет должное наказание, и это опять-таки оборачивается проклятием для страны: они становятся марионетками, которых тянут за нити невидимые царедворцы, столь же бесчестные, сколь безответственные. Смешно было бы ожидать, что царь вдруг изменит свою политику или придворные внезапно пожертвуют своим честолюбием и собственными интересами ради блага народа.

Нет, чистое безумие надеяться на политические преобразования в России по воле самого царя. Если подобные надежды были еще простительны в начале прошлого царствования, то теперь, после тридцатилетнего горького опыта, столь запоздалый оптимизм неуместен и весьма похож на желание скрыть под ним свое малодушие.

Самодержавие будет уничтожено - в этом нет сомнения. Но только насильственным путем. Ни одному народу никогда не приходилось выдерживать такой беспощадной борьбы за политическую свободу, как русскому народу, уже не говоря о тяжелых социальных условиях в России и огромном сосредоточении власти в руках правительства. В других странах борьба за свободу окончилась некоторое время назад, когда цивилизация еще не предоставила в распоряжение правителей материальных преимуществ усовершенствованного оружия и поразительно быстрых средств сообщения. Эти преимущества всецело на стороне правящего класса, и они обрекли на неудачу многие пламенные восстания и замечательные выступления героев свободы.

Но нет препятствий, непреодолимых решительностью, отвагой и самоотверженностью. Русский царизм должен быть и будет уничтожен. Нельзя позволить тупому упрямству одного и бесчестному себялюбию немногих остановить прогресс и заслонить свет от стомиллионного народа. Можно лишь пожелать, чтобы неизбежное свершилось не столь разрушительным, кровавым, а наиболее гуманным путем. Этому может содействовать и общественное мнение Европы.

Как ни странно, но это правда: на русские правящие круги большее впечатление производит европейская молва, чем вопли всей России от Белого до Черного моря.

Вся Россия слышала о злодеяниях в наших политических тюрьмах и содрогнулась. Но проходили годы, а правительство и не помышляло что-либо предпринять для изменения положения политических узников. Однако стоило нескольким французским газетам выступить в защиту несчастной Геси Гельфман и сообщить, что власти, заменив смертный приговор, убивают ее медленной пыткой в крепости, как царское правительство пошло на неслыханную уступку. Оно разрешило иностранным корреспондентам посетить заключенную в ее временной камере с целью показать, что она жива и обвинение необоснованно. Тысячи жалоб и протестов от имени самых уважаемых граждан России не удостаиваются ответа, производя на дубовые уши царских властей не большее впечатление, чем жужжание надоедливой мухи. Но вот в "Таймсе" появились передовые статьи о России, и после этого петербургский корреспондент сообщил своей газете:* "Весьма тягостное чувство возникло здесь недавно в правительственных кругах. Английскую печать обвиняют в том, что она в последнее время приобрела привычку основывать свое мнение о России на пристрастных сочинениях тайных, давно эмигрировавших нигилистов".

* 24 декабря 1884 года (Примеч. Степняка-Кравчинского.)

И чтобы дать выход чувству обиды, охватившему высшие круги, их журналисты распространяют нелепую клевету на нигилистов.