Мало того. Автор Положения, придерживаясь, по-видимому, того мнения, что пятнадцати инквизиторов недостаточно для предохранения школы от политической порчи, уполномочил председателя училищного совета избирать по своему усмотрению из дворян уезда несколько частных лиц для наблюдения за качеством преподавания в народных школах и особенно за его политическими тенденциями. Эти лица, хотя им не давались никакие административные функции, призывались сообщать свои "наблюдения и предложения" (sic!) председателю училищного совета, другими словами, играть роль шпионов.

Кошелев, один из самых уважаемых земских деятелей, в статье, напечатанной в газете "Земство", высказал сомнение, чтобы по всей империи можно было найти достаточно угодливых дворян, готовых взять на себя столь позорную роль. Но это не делает означенное установление менее характерным для методов царского правительства или положение сельских учителей более терпимым. Роль, от которой отказались господа дворяне, приняли на себя уездный становой, деревенский староста и местный кабатчик, из которых каждый может сообщать свои "наблюдения и предложения" школьному инспектору, а последствием этого обычно бывает незамедлительное увольнение учителя.

"Положение наших учителей, - замечает священник Кульчинский в "Самарском земстве", - воистину невыносимо. Они подвергаются надзору не только со стороны своего многочисленного начальства, но и всех любителей соваться не в свое дело, так что совершенно невозможно стало удовлетворять столь различные требования и противоречивые вкусы".

Приведу следующую выдержку из отчета ревизионной комиссии черниговского земства от 1880 года:

"Обстоятельства политического характера, взволновавшие в последнее время нашу провинциальную жизнь, заставили ряд лиц и учреждений вмешаться в школьные дела, и это вмешательство не имело положительных результатов. Учителя оказались подвластными не только бесчисленным начальникам - от предводителя дворянства до сельского священника, но и полицейским, волостным стражникам и деревенским старостам. Досаждаемый столькими хозяевами, учитель не в состоянии исполнять свои обязанности; он теряет голову и, чтобы хоть немного отдохнуть, часто вынужден отказываться от своей должности".

Весьма печально также, что с лучшими людьми хуже всего обращаются. Чем учитель умнее, образованнее и преданнее своему долгу, тем скорее он вызывает подозрения у своего начальства и обличается каким-нибудь полицейским шпионом как подстрекатель к подрывной деятельности и развратитель молодежи. Если, напротив, он невежда и бездарен, пьяница и бездельник, его никогда не обвинят, что он волк в овечьей шкуре и тайный революционер. Целью новых установлений, по-видимому, является стремление изгнать из школ самых опытных и честных учителей. Это хорошо понимают в земстве и публично подтверждено новгородским училищным советом, выразившим в официальном докладе свое удивление по поводу того, что вообще еще находятся опытные учителя, готовые подчиняться предъявленным им условиям, и что удалось достигнуть хоть каких-то весьма скромных результатов.

И весь этот вандализм, вся атмосфера террора вызваны только тем, что среди 25 тысяч учителей обнаружены двадцать или тридцать бунтарей! Неужели царское правительство так нелепо нервозно, что дрожит при одной мысли об одном-двух десятках или даже о сотне нигилистов, рассеянных по необозримым просторам империи? Или это только повод, чтобы мешать распространению народного образования? В ожидании ответа на этот вопрос я от всей души воздаю должное идиотизму поведения правительства, если, конечно, предположить, что оно искренно…

Но, как мы дальше увидим, политика властей в отношении народного просвещения обладает одной примечательной особенностью, которую нельзя объяснить страхом перед социализмом.

Как я уже упоминал, Положение 1864 года фактически передавало руководство начальными школами в руки местных органов самоуправления. Это было лучшим и самым естественным устройством, и оно действовало ко всеобщему удовлетворению. И земство со своим рвением, и крестьяне со своими денежными сборами показали себя вполне достойными возложенной на них ответственности.

Но с 1869 года правительство мало-помалу начало уничтожать сделанное ими доброе дело. Положением 1874 года управление школами было отнято у местных обществ и передано чиновникам. За земством оставили лишь право давать деньги, если оно хочет, ибо взносы не обязательны, но оно не имеет права наблюдать за расходованием средств или за учебной частью, что полностью возложено на чиновников, назначаемых министром и имеющих официальное звание инспекторов народных школ. Власть этих инспекторов почти деспотическая. Без их разрешения нельзя ни построить школьное здание, ни пригласить учителя, ни начать новый курс обучения и даже купить букварь. Росчерком пера инспектор может уволить учителя, закрыть школу, запретить ведение уроков. Так называемый училищный совет может попросить, но не может требовать сведений об успехах школ, для которых он "выкарманивает" средства. Инспектора отказываются даже сообщать результаты переходных экзаменов, потому что дать совету подобные сведения, как недавно заявил чиновник земству Таврической губернии, значило бы признать за ним право вмешиваться в дела, касающиеся исключительно инспекторов. Так что единственная сфера деятельности, оставленная открытой для училищных советов, - полицейская. И чрезвычайно любопытно: в случае обнаружения чего-либо политически подозрительного члены совета могут уволить учителя или закрыть школу, но они не вправе рекомендовать учебник, высказать свое мнение о качестве обучения или об успеваемости учащихся. А ведь инспектора, как известно, не обладают особой квалификацией для занимаемой ими должности.

В течение последних нескольких лет, говорится в докладе черниговского земства за 1881 год, инспекция наших школ стала более строгой и менее педагогической. Среди новых инспекторов начальных школ едва ли найдется хоть один с высшим образованием или хотя бы со свидетельством о праве преподавания. Некоторые из них просто феноменальные невежды. Об одном, некоем Янковском, в отчете бердянского земства упоминается, что он во время публичных экзаменов, происходивших в присутствии губернатора, проявил абсолютное незнание простейших правил арифметики, известных детям младшего возраста.

Чем же вызвана реакционная политика царского правительства в отношении народною образования? Доводить полицейский надзор за школьным учителем до такого абсурда кажется не чем иным, как бессмысленной прихотью власти. Это все равно, что сжечь дом, дабы избавиться от мышей. Однако имеется достаточно явная, хотя и совершенно несостоятельная, причина. Школьные учителя - это обычно молодые люди, юноши и девушки, а так как молодые более восприимчивы к новым и неведомым идеям, чем пожилые, заражение их чумой нигилизма, разумеется, более вероятно. Ибо нет никаких сомнений, что репрессивные меры правительства направлены именно против молодых учителей, даже с риском вообще уничтожить начальное образование или сделать его бесполезным до никчемности.

Это заключение само по себе правильное, но оно не объясняет, почему управление школами отнято у земства. Такое противоречащее здравому смыслу решение не может быть продиктовано политическими соображениями. Даже самому подозрительному из министров никогда не приходило в голову, что земство способно превратить школы в центры социалистической пропаганды. Земские деятели - это помещики, священники, купцы и старшины, притом никто из них не находится в расцвете молодости, и даже одаренный самым поразительным нюхом полицейский чин не учуял бы у этих людей симпатий к социалистическим идеалам. Действительно, земцы не одобряют существующего строя. Каждый земский деятель, если он не предатель своего дела, непременно должен желать самоуправления и свободной инициативы общества и поэтому более или менее широких политических свобод. С другой стороны, не было такого случая, чтобы земство использовало школы для пропаганды, скажем, конституционных идей. В течение двадцати одного года существования тридцати четырех земств им ни разу не было предъявлено подобных обвинений.