Если же юноша попал в руки полиции, то добиться смягчения его участи изгнанника представляет чрезвычайные и почти непреодолимые трудности. Прошение о помиловании надо подавать лично императору, а много ли студентов имеют связи при дворе? И оно удовлетворяется лишь в том случае, если подавший прошение может доказать, что в течение двух лет после освобождения или полного искупления своей вины он раскаялся в своих ошибках и окончательно порвал со старыми товарищами.

Но помимо юридической несообразности, заключающейся в подобном положении, противоречащем признанной истине, что доказывать надо преступление, а не невиновность, как, спрашивается, можно доказать свое раскаяние иначе, как не изменой или предательством или, наконец, оказанием услуг полиции? И можно с уверенностью сказать, что закон, касающийся исключения студентов, оправданных судом или уже подвергавшихся наказанию, несмотря на кажущуюся умеренность, имеет абсолютную силу; полиция никогда не милует, а если даже сие учреждение и закон о военном положении позволили бы этим юношам жить свободно в обществе, академическое поприще все же осталось бы для них недоступным.

Таковы формы, которые приняла настоящая война, уже более двадцати лет то явно, то скрытно ведущаяся между нашей молодежью в высшей школе и царским правительством.

Но все это только паллиативы, полумеры. Чего достигли за четверть века безжалостных гонений? Ровно ничего. Вопреки арестам и изгнаниям студенты питают столь же непримиримую вражду к правительству, как и раньше. Судьба тех, кто погиб в борьбе, нисколько не служит предостережением для тех, кто выжил. Больше, чем когда-либо, университеты являются рассадниками недовольства и центрами агитации. Очевидно, есть что-то в природе вещей, неизбежно приводящее к этим последствиям. Ибо что такое высшее образование, как не изучение европейской культуры - ее истории, законов, учреждений, ее литературы? Едва ли можно сохранить в юноше, прошедшем университетский курс и изучившем все эти предметы, веру в то, что Россия - счастливейшая из всех стран и ее правительство - вершина человеческой мудрости. Поэтому, чтобы уничтожить зло в корне, надо ударить не только по людям, но и по учреждениям. Граф Толстой, как проницательный человек, это давным-давно понял, хотя обстоятельства лишь недавно позволили ему практически осуществить свои дальновидные планы. В результате университеты служат теперь мишенью для нападок и сверху и снизу. Для начала граф Толстой приложил всемерные усилия, чтобы ограничить число студентов, увеличив плату за учение в высшей школе и сделав вступительные экзамены до нелепости трудными. Когда эти меры не уменьшили притока молодежи, стремящейся к высшему образованию, граф приказом министерства от 25 марта 1879 года произвольно запретил доступ в университеты вольнослушателям, составлявшим значительную часть всех студентов и пользовавшимся этим правом с незапамятных времен. В Одессе, например, число вольнослушателей достигало от трети до половины всех студентов. Так новый закон, изданный графом Толстым, сослужил ему верную службу.

Однако граф все еще не был удовлетворен. Он провел еще и другие мероприятия, варварство и цинизм которых трудно было бы превзойти, и таким образом привел систему высшего образования в России почти к полному упадку.

Медико-хирургическая академия в Петербурге первой ощутила на себе последствия новых мер. Нет более полезного и нужного для государства учреждения, чем эта академия. Она подчинена военному министерству и готовит для армии хирургов, которых оказалось так катастрофически мало в турецкую кампанию. Но этот институт с его тысячей студентов превратился в центр политической агитации; императорским указом от 24 марта 1879 года было предписано преобразовать его, и это, по сути дела, означало его разгром. Число студентов было сокращено до пятисот, срок обучения уменьшен с пяти до трех лет; первые два курса, где учились наиболее горячие юноши, были закрыты.

Отныне в академию принимают лишь тех, кто уже два года проучился в одном из провинциальных университетов. Всем студентам платят стипендию, они носят форму, присягают на верность, числятся в рядах армии и подчиняются военному уставу. По требованию военного министра пятилетний курс обучения недавно был восстановлен, но другие репрессивные меры сохранены во всей их суровости.

3 января 1880 года другим указом было предписано преобразование института гражданских инженеров. Искалечение столь необходимого учебного заведения еще более сократило немногие благоприятные возможности, имевшиеся у учеников неклассических гимназий.

Затем наступила очередь женского медицинского института в Петербурге. Польза от этого института, основанного в 1872 году, была огромная, так как число врачей в стране совершенно недостаточно, чтобы удовлетворить потребности огромных масс населения. Кроме того, врачи, в которых ощущается большая нужда, естественно, предпочитают оставаться в городах, где их труд лучше вознаграждается, а сельские районы, за редкими исключениями, исстари служат добычей кровопускателей, костоправов, знахарей и колдунов. Однако женщины-врачи охотно едут в деревню, довольствуясь скромным жалованьем, которое земство может им предложить. Поэтому женский медицинский институт пользовался чрезвычайной популярностью, и просьбы прислать женщину-врача поступали со всех концов страны.

Когда правительство в апреле 1882 года объявило, что "по финансовым причинам" оно вынуждено закрыть институт, это вызвало не только недоумение, но и глубокое сожаление в самых широких кругах общества. Газеты протестовали, насколько хватало смелости; земство возражало; петербургская городская дума и несколько научных обществ предложили ежегодные субсидии; частные лица, и богатые, и бедные, и даже захолустные деревни предлагали собрать средства в целях сохранения столь ценного учебного заведения. Но все было напрасно - женский медицинский институт был обречен, и в августе 1882 года вышел указ о его закрытии. Студенткам, уже допущенным к занятиям, дали возможность окончить курс, но новых студенток не принимали.

Официальная причина закрытия института была, конечно, самой пустой из всех пустых отговорок, истинным поводом был страх, что институт может стать рассадником революционных идей.

Не менее характерным для позиции правительства было его отношение к созданию политехнического института в Харькове. Единственным учебным заведением такого рода в России является Петербургский политехнический институт, и туда устремляются все юноши, желающие получить техническое образование. В такой огромной стране, как Россия, одной высшей технической школы, конечно, недостаточно, и в течение долгого времени Харьков мечтал построить свой собственный политехнический институт. Наконец после повторных обращений к министру народного просвещения и переговоров, продолжавшихся более десяти лет, разрешение было получено. Харьковская городская управа воздвигла прекрасное здание, назначили штат профессоров, и все было готово к началу занятий. Но внезапно правительство передумало, отменило данное им разрешение и запретило открывать институт на том основании, что оно не видит необходимости в учебном заведении подобного рода. Мало того. Вновь выстроенное здание, стоившее Харькову пятьдесят тысяч рублей, правительство преподнесло в дар университету. Но университет, борясь за общее дело, отказался от подарка. Здание все еще находится в государственном владении и, по слухам, будет превращено в кавалерийскую казарму.

В довершение всего несколько месяцев тому назад грянул давно ожидаемый гром, поразивший наши университеты в другом жизненно важном вопросе. Был издан новый университетский устав 1884 года, которым окончательно отменялся устав 1863 года.

Пожалуй, ни один вопрос последнего времени так сильно не взволновал нашу общественность, не возбудил столь жаркой полемики в печати, как отмена устава 1863 года. Этот устав, позволявший профессорам заполнять вакантные кафедры по своему выбору и избирать членов дирекции, предоставлял университетам известную автономию и независимость. Катков, один из самых влиятельных людей в империи, близкие друзья которого в Московском университете не считали такую независимость для себя полезной, воспылал к уставу 1863 года смертельной ненавистью. Уже много лет это было его Delenda Carthago*. Он протестовал против устава кстати и некстати. Послушать Каткова, так можно подумать, что устав был причиной всех "беспорядков" и вообще почти всех бед последнего двадцатилетия. По его словам, подрывная деятельность, то есть нигилизм, находит свою главную опору именно в автономии университетов. Ход мыслей, приводящий его к такому заключению, краток и прост: так как большинство профессоров тайно сочувствуют подрывным идеям (довольно странное признание для друга и защитника правительства), то предоставлять им свободу избирать своих коллег означает не что иное, как постоянное ведение за счет правительства революционной пропаганды.