Их вытащили из кроватей и стали обыскивать. Перерыли все до мелочей; книги, одежду, гребенки, щетки хватали и бросали как попало в угол. Затем заключенным приказали надеть арестантскую одежду и вывели во двор. Здесь двадцать семь "подстрекателей" и "зачинщиков бунта" схватили и отправили под конвоем в Верхнюю Кару, находящуюся в пятнадцати верстах. В продолжение всего пути казаки, побуждаемые офицерами, грубо измывались и зверствовали над каторжанами, а когда некоторые пытались защищаться, полковник Руденко крикнул: "Свяжите им руки на спине и, если кто надерзит, ударьте его прикладом по голове!"
Между тем казаки мародерствовали в Нижней Каре. Перед тем как начали "операцию", полковник Руденко обратился к казакам со следующими словами: "Если я прикажу избивать их - будете избивать. Если прикажу стрелять в них - будете стрелять. Если захватите тюрьму, все, что там есть, будет ваше". И казаки, одолев спящих каторжан, бросились грабить их имущество. Офицеры, чтобы не отставать от своих солдат, захватили лучшие вещи, утаскивая даже столы, стулья, табуретки, сделанные заключенными собственными руками в подарок своим друзьям.
Каторжане остались в пустой камере, не имея больше никакой одежды, кроме серых арестантских халатов. Когда появился помощник начальника тюрьмы полковник Бутаков, один из заключенных спросил его:
- Неужели мы останемся в таком положении навсегда?
- Да, навсегда! - ответил Бутаков. - С вами раньше хорошо обращались, но теперь, после побегов, мы убедились, что ваше поведение…
На это заключенный Орлов заметил, что тюремная администрация спровоцировала побег, а не заключенные и, во всяком случае, несправедливо заставлять оставшихся страдать за тех, кто бежал.
Вполне скромный и вежливый ответ Орлова привел помощника начальника тюрьмы в такое бешенство, что он приказал казакам схватить его, избить и бросить в карцер. Несколько товарищей хотели помешать истязанию Орлова, но он умолял их не оказывать сопротивления казакам. Как только его выволокли за дверь, Бутаков бросился на него с кулаками, приказав казакам драть его плетками.
Вскоре после этого - заключенные как раз обедали - появился сам начальник тюрьмы. Он оглядел их и крикнул: "Встать!" Некоторые повиновались недостаточно быстро. "Поднимите их на ноги плетками!" - снова крикнул самодур, и началось всеобщее избиение. "Вот как нужно их муштровать!" - сказал начальник тюрьмы, с большим удовлетворением выходя из камеры после учиненной им расправы.
В другой камере устроили такое же побоище под командованием капитана, начальника стражи. Когда он вошел, студент Бобков лежал на нарах. Капитан, повернувшись к казакам, приказал "стащить его за волосы". И так его и стащили за волосы.
Родионова, совсем еще юношу, избивал сам начальник тюрьмы, а когда он устал, то передал свою жертву казакам, приказав "дать ему столько, сколько он может вынести". После этого Родионова заточили в карцер на тридцать суток.
Это происходило в Нижней Каре. Но тем, кого отправили в другие две тюрьмы, повезло не больше. Только однажды в тюрьме Верхняя Кара солдаты, надо отдать им справедливость, решительно отказались избивать политических каторжан. Но в Амурском остроге тюремщики были не менее жестоки, и это подсказало Герасимову следующую остроту: "Нас бьют дважды в день, а кормят единожды".
Летом 1882 года тюрьма Нижняя Кара была перестроена по новому плану. Большие общие камеры были разделены на маленькие клетки, где пять-шесть человек спали на одних нарах, так тесно прижатые друг к другу, что нельзя было сделать ни одного движения. Заключенных, ранее рассованных по другим тюрьмам, теперь вернули обратно, кроме четырнадцати человек, отправленных, как "подстрекателей", в Шлиссельбург, и на всех надели кандалы. Троих даже приковали цепями (цепи скреплялись заклепками) к тачкам, которые они постоянно должны были таскать за собой. Чтобы сделать побег заключенных еще труднее или, вернее, чтобы беглецов легче было поймать, всем каторжанам обрили левую половину головы - операция, которую проделали с некоторой церемонией. Власти, видимо, опасались, что такое унижение может вызвать бунт. Заключенных по очереди вызывали в контору, и они думали, что их снова хотят допросить о побеге. В конторе жертву окружали солдаты, которые предлагали добровольно подчиниться, не то свяжут руки и обреют голову насильно. В таких условиях никто, конечно, и не пытался сопротивляться.
Заключенные сами выполняли всю работу в тюрьме: мыли полы в камерах, стирали свое белье, готовили еду.
Но их ни на минуту не оставляли одних, они постоянно находились под неусыпным наблюдением стражников.
Как бы для того, чтобы наполнить чашу страданий до краев, к ним поместили уголовника, по имени Циплов.
Он несколько раз передавал письма, которыми обменивались политические узники, и тюремная администрация решила, что за этот проступок он заслуживает их общества. Циплов отнюдь не был в восторге от этой перемены и умолял вернуть его к уголовникам. Но у начальника тюрьмы были свои расчеты. Однажды Циплова вызвали в контору, обвинили в каком-то незначительном и стародавнем нарушении дисциплины и приказали его высечь. Он надлежащим образом был наказан под личным наблюдением самого коменданта Калтурина. Что все это означало, каторжане очень хорошо поняли. То было предупреждение, сделанное в наиболее убедительной форме, что политические не будут больше освобождаться от телесных наказаний.
Тем временем все беглецы были пойманы (Мышкина схватили во Владивостоке в тот самый момент, когда он поднимался на борт американского корабля, направлявшегося в Сан-Франциско), и вскоре прошел слух, что они будут публично высечены. Переполненная чаша страданий хлестнула через край. Чем подвергаться новым унижениям, лучше умереть. И, несмотря на желание довольно значительного меньшинства избрать более активную форму протеста, было решено устроить голодный бунт.
Началась длительная голодовка - страшное испытание для людей, ослабленных лишениями и тюремным заключением. Все легли на нары и отказались принимать пищу. Вскоре они пришли в состояние полного упадка сил. Через семь дней они почти потеряли способность говорить и на перекличке, повторяющейся трижды в день, не могли уже называть свое имя. Тюремная администрация сначала рассчитывала, что измученные голодом каторжане откажутся от своего бунта. Теперь тюремщики увидели, что положение стало критическим. Они входили в камеры, молча смотрели на живые трупы и с мрачными физиономиями, по которым видно было, что они изрядно обеспокоены, снова выходили. Затем явился комендант Калтурин и, спросив узников, чего они хотят, записал их требования и обещал снестись по телефону с губернатором Ильяшевичем. Он ответственно заверил их, что дошедшие до них слухи неверны и будто никто не намеревается изменять правила, запрещающие телесные наказания для политических.
Все же от генерала Ильяшевича не было получено никакого подтверждения, и голодовка продолжалась. Однако надо было положить ей конец: голодающие были при смерти. У них начались судороги, бессонница, дизентерия. Те, кто с самого начала возражали против голодного бунта и не участвовали в нем, теперь заклинали своих товарищей прекратить голодовку, пока не поздно. Их уговоры и, кроме того, одно чрезвычайно важное обстоятельство, о котором наш корреспондент не счел возможным сообщить, заставили наконец каторжан отказаться от голодовки на тринадцатый день после ее начала. Эта страшная борьба, столь гибельно отразившаяся на здоровье большинства каторжан, имела своим результатом всего лишь несколько уступок и не очень определенное заверение со стороны администрации, что они не будут подвергаться телесным наказаниям.
Так палачи-тюремщики отомстили каторжанам за неудавшийся побег их товарищей. Но это была еще не вся мера наказания. Шестнадцать человек, у которых ко времени так называемого бунта 11 мая кончился срок тюремного заключения и которые, согласно правилам, имели право стать свободными поселенцами в Сибири, задержали в тюрьме еще на год. Так поступили и с политическими заключенными, находившимися в других тюрьмах (Квятковский, Зубрилов, Франжоли) и ничего не знавшими о побеге. В 1883 году они были освобождены и первыми отправлены на свободное поселение в Прибайкалье. Но когда новый комендант политических тюрем Шубин довел до сведения Ильяшевича, что каторжане Кары все еще проявляют "непокорный дух", губернатор приказал поселенцев и еще тринадцать каторжан, чей срок уже истекал, "с целью преподать им урок" выслать в якутскую деревню на Крайнем Севере, в район полярной ночи, где жизнь среди полудиких якутов еще более жестока, чем в тюрьме. Это то, что в России называют "круговой порукой".
