Однако благодаря секуляризации государства - да будет мне дозволено употребить этот термин - самодержец, утеряв некоторые державные прерогативы и будучи вынужден несколько сдерживать свои личные капризы, еще в сто раз усилил свою подлинную власть.
Московские цари подобно восточным деспотам могли угнетать и изводить людей сколько их душе угодно; но в отношении всяких новых установлений, имея лишь ограниченное влияние в государственных делах, они были почти бессильны. Поразительное явление: когда люди ставят над собой государя, которому приписывают деспотическую власть и чуть ли не божественные свойства, им удается, сковывая его инициативу невидимыми цепями, почти свести на нет его власть самой неумеренностью своего поклонения. В древней Японии придворные сумели убедить микадо, что, если он сделает хоть одно движение, мир распадется на куски. И вот бедняга, чтобы предотвратить такое страшное бедствие, часами просиживал на троне не шевелясь, не моргнув глазом и не произнося ни звука. И хотя перед ним преклонялись как перед полубогом, он был в действительности более бессилен и безвреден, чем последний из его слуг. Если бы ловкие японцы могли уговорить микадо продлить свое состояние покоя на пятнадцать часов, мы имели бы удивительно оригинальный пример противоречивости выражения "бессильный деспотизм". Однако им не удалось полностью достигнуть своей цели. Микадо преодолевал затруднение таким образом, что, сходя с престола, оставлял на нем свою корону.
Все же за японцами должна быть признана пальма первенства: нигде больше не придумали ничего столь простого и действенного. Но нечто похожее можно найти во всех деспотиях. С помощью так называемого этикета, представляющего собой не что иное, как способ сдерживать активность монарха, заставляли его тратить столько времени и энергии на пустые и бессмысленные церемонии, что он физически уже не был в состоянии серьезно заниматься государственными делами и власть в стране - нравилось ли это ему или нет - в значительной мере переходила в бесконтрольные руки министров и придворных. Такова была картина при старом французском дворе - ее блестяще описал Тэн - и, вероятно, в еще большей степени при московском дворе. Единственная разница заключалась в том, что бурбонским королям приходилось отдавать большую часть своего времени самому церемониалу - приемам, levee, публичным трапезам и так далее, в то время как московские цари были главным образом обременены исполнением религиозных обрядов, обеднями, посещениями монастырей и осмотром священных реликвий. Затем следовали обычные ритуалы, ибо в теократическом государстве все священно, за исключением жизни и свободы граждан. Если бы ему вздумалось, царь мог сжечь город дотла и предать мечу жителей целой области. Но он не мог, не возбудив всеобщего негодования, пренебрегать старинными обычаями или нарушать неписаные законы своего двора. Царь мог безнаказанно отрубить голову дворянину или засечь боярина, но он не мог, не вызывая глубокого и длительного недовольства, назначить на высокий пост человека низкого происхождения. Даже такой тиран, как Иван IV, не позволил себе присвоить своему любимцу и наперснику детских лет Адашеву низший дворянский титул, так как его отец был скромного звания. А царь Алексей Михайлович лишь под конец своего царствования осмелился поднять своего тестя и друга Артамона Матвеева, простого сельского дворянина, в звание боярина.
Чтобы примирить права, данные происхождением, с требованиями государственной службы, была создана двойная администрация: знатные думные бояре возглавляли приказы, но их обязанности были строго ограничены военными делами; у каждого из них был свой думный дьяк, человек незнатный, но с большими способностями. Эти люди и управляли отдельными приказами и коллегиями. То было печальной памяти время дьяков и подьячих; они и осуществляли исполнительную власть в стране. Но зависть и интриги, неизбежно возникавшие между думными боярами и приказными, значительно ослабляли действенность администрации, ибо бояре из трутней превратились в тормоз и обузу к большому ущербу для управления страной и во вред народу.
Если секуляризация государства несколько уронила престиж его главы как теократического монарха, то, с другой стороны, освободила его от давящих оков религиозной и придворной рутины. Царь стал хозяином своего времени и мог всецело отдаваться государственным делам. Он стал также полным хозяином в стране и получил возможность назначать на правительственные должности тех, кого считал подходящими. Его политическая власть вследствие этого значительно усилилась, и он теперь действительно мог взять бразды правления в свои руки. Великий преобразователь и не желал ничего другого. Отметая все устарелые иерархические притязания, Петр нисколько не стеснялся обходить знать и назначать на высшие посты безвестных плебеев, если обнаруживал у них недюжинные способности. Государственное управление было организовано по немецкому образцу, с разветвленной системой учреждений, зависящих только от главы государства, которому принадлежала вся полнота неограниченной и верховной власти. Петр мертвой хваткой держал всю страну - народ, дворянство, духовенство - и делал все, что хотел. Его единственной мыслью было превратить Россию в могучее государство. На эту цель он и направил свое рвение, заставив все классы общества добиваться ее достижения.
Московское государство не имело постоянной армии. Крепости охранялись стрельцами, которые по окончании срока службы расходились по домам. Войска состояли главным образом из дворян, и им за службу жаловали в пожизненную собственность земельные угодья, а иногда, правда редко, наследственные поместья. После окончания войны они жили в своих деревнях. Но для того, чтобы поставить Россию в равное положение с соседними странами и получить возможность выполнить свои планы, Петру нужны были постоянные военные силы. Эту задачу он осуществил столь же простым, как и действенным способом. Одним росчерком пера он преобразил свое ополчение, состоявшее из людей завербованных, в постоянную армию с неизменным составом. Чтобы заполнить бреши, оставляемые в ее рядах войнами, и обеспечить новое пушечное мясо, он ввел воинскую повинность с чудовищным условием: солдаты должны были служить в армии двадцать пять лет. Дворянам еще больше не повезло. С двадцатилетнего возраста всех здоровых телом и душой молодых дворян обязывали призываться на службу, то есть служить государству в той или иной области - в армии, во флоте или в администрации - до самой смерти. Только ранение или полная дряхлость давали им право вернуться к частной жизни.
Дворяне обязаны были отдавать государству не только свои физические силы, но и умственные способности, и, для того чтобы они могли это сделать наилучшим образом, Петр приказал им учиться. Все молодые люди дворянского происхождения должны были посещать специальные школы, в которых получали образование. Если они не посещали занятия добровольно, их приводили солдаты. Если они оказывали сопротивление, их подвергали порке, а если родители, слишком невежественные и суеверные, чтобы оценить преимущества культуры, прятали их, родителей тоже секли. Когда подневольные школяры достигали двадцати лет, их экзаменовали. Те, кто выдерживали испытания, назначались на государственные должности; те, кто проваливались, осуждались на безбрачие и пожизненную службу рядовыми во флоте.
Чтобы вознаградить дворянство за вечные узы, привязывающие их к государству, или, вернее, чтобы облегчить им бремя, налагаемое царем, поместья, находившиеся в их владении только пожизненно, были превращены в наследственные имения. А так как обычно крестьяне всегда переходили вместе с землей, которую обрабатывали, то они теперь обратились в рабов дворян-помещиков, с которыми их прежде связывала скорее вассальная зависимость, чем отношения раба и господина.
Русское крестьянство, до возвышения Московского царства совершенно свободное, постепенно было доведено до состояния рабской неволи, а в середине XVI века правительство отняло у крестьян последний знак их древних вольностей - право покидать после окончания полевых работ своего помещика и наниматься к другому. Это право в значительной степени уже было ограничено Борисом Годуновым и наконец уничтожено сто лет спустя царем Алексеем Михайловичем. С того времени крестьянам строжайше запрещалось уходить от помещиков, за которыми они были закреплены. Однако они оставались на своей земле, так как переселение их было бы в ущерб государству. После царствования Петра помещики могли распоряжаться крестьянами по своему усмотрению, покупать и продавать их, как они покупали и продавали скот. И если только дворяне-помещики и их сыновья выполняли свои обязанности перед государством, последнее не вмешивалось в их отношения с крестьянами.
