Отношения с девушками складывались в том же духе. Их было не так чтобы много, но достаточно для того, чтобы он понял, как трудно среди них найти не просто партнера для секса, но еще и родственную душу.

Однажды, разбирая свой письменный стол, он наткнулся на закатившийся в угол простенький, но изящный «магендовид» с ушком, чтобы носить на цепочке. Эту шестиконечную звездочку Давида ему как-то подарила Глория, обожающая всякие побрякушки – вернее, он сам выпросил у нее на память. «Интересно, где она сейчас и что с нею?» – подумал он.

Он стал вспоминать их отношения и неожиданно понял, что в ней было все то, что последнее врямя он искал во всех своих партнершах. Более того, в сексуальный трепет его приводили исключительно женщины, внешне похожие на Глорию.

Он вспомнил ее хрупкий облик с изящными национальными чертами, не оставляющими равнодушным ни одного мужчину, ее не по-женски парадоксальный ум, что создавало между нею и другими, менее умными, мужчинами барьер несовместимости. Никита же с его манерой играть в разговоре понятиями и смыслами умел этот барьер легко преодолевать.

Никита узнал ее адрес и телефон у ее родных, которые к тому времени уже сидели на чемоданах, готовясь к отъезду в Штаты. Затем он написал ей прочувствованное письмо – обычный любовный бред. Как ни странно, через месяц пришел ответ. Похоже, Глория переживала не лучшие времена в процессе своей адаптации к новой жизни. Свалившиеся на нее несчастья – отсутствие денег, неопределенность дальнейшей судьбы, одиночество – удачным образом совпали с его внезапно вспыхнувшим чувством. Читая письмо, в котором Глория недоумевала, почему он вдруг вспомнил ее, и признавалась, что и он ей по-прежнему дорог и что она по нему безумно скучает, Никита плакал.

В тот же день Самолетов позвонил ей в Израиль и сказал, что он летит к ней.

К тому времени он из изящного остроумного юноши, которому женщины достаются с неимоверным трудом, наш герой превратился в грубого волосатого мужчину, которому женщины покоряются с поразительной легкостью. Она же из хрупкого худенького мальчишки превратилась в обворожительную женщину с необычайно красивой грудью, как раз такой, какую он любил еще с детства, и стойким до упрямства характером.

– Не приближайся ко мне, – сказала она, когда он появился перед ней в комнате общежития Иерусалимского университета, – Я тебя боюсь.

– А я и не приближаюсь, – сказал он, целуя ее в ушко.

– Не раздевай меня, – сказала она, – я стесняюсь.

– А я и не раздеваю, – сказал он, освобождая ее смуглые бедра от белоснежных трусиков.

– И не вздумай раздеваться сам, – сказала она.

– И в мыслях не держу, – сказал он, отбрасывая свои.

– Ты зверь, и я буду сопротивляться! – воскликнула она.

– Изо всех сил? – поинтересовался он, укладывая ее на постель.

– Изо всех, – ответила она – Только закрой дверь на ключ и прикрой получше шторы…

* * *

Несколько часов спустя молодые люди вышли в обволакивающую теплоту вечера за охраняемую ограду студенческого городка, расположенного на горе – одной из самых высоких в окрестностях. Внизу, на холмах, расчерченный светом улиц и переулков, раскинулся библейский город, до сих пор не поделенный между народами.

В одной руке Никита держал тяжелую сумку, а в другой нес ее невесомую ладонь, вернее, она, как всегда, сжимала в кулачке указательный палец его руки. Сегодня был последний день, когда Глория должна была выехать из общежития на студенческие каникулы под угрозой безжалостной администрации начислить плату за весь следующий месяц проживания.

В этот час еврейский саббат уже начался, а потому в городе не было иного способа передвижения кроме собственных ног да плюющих на религию таксистов. Надежды на то, что они сядут на автобус, идущий к морю, где поселятся в каком-нибудь отеле, неожиданно рухнули из-за его незнания местных обычаев. В результате они в полной растерянности оказались ночью на улице, не зная, что делать и куда идти дальше.

В этой стране из всех своих знакомых Никита мог позвонить только Вольдемару – когда-то своему лучшему другу, красивому, но убийственно флегматичному парню. Год назад Вольдемар с матерью и старшей сестрой по туристической путевке подался к Средиземному морю, на историческую родину отца, где и остался в поисках лучшей жизни. Как молодой и очень талантливый выпускник Бауманки, специалист в области сопротивления материалов, он смог найти только одну работу, практически по специальности – грузчиком.

Никита нашел ближайший телефон-автомат с обязательной инструкцией по пользованию на русском языке рядом с арабским и ивритом и набрал телефон своего друга.

– Вовка, привет! – радостно воскликнул он, услышав в трубке рассудительное и как всегда грустное: «Алле!»

– Никита, это ты? Куда ты пропал? Приехал навестить и исчез. Я же беспокоюсь!

– Да ты понимаешь, так получилось. Я сейчас с Глорией. Она передает тебе большой привет.

– Ей тоже – большой, – с явной ревностью в голосе пробубнил Вольдемар. – А вы где?

– Да вот, понимаешь, такая незадача – мы нигде…

– В каком смысле?

– В смысле, мы на улице и ищем пристанище на сегодняшнюю ночь. Только на одну ночь, а завтра мы уедем к морю.

В трубке послышалось напряженное сопение Вольдемара.

– Да-а, – задумчиво протянул он, – и что же вы намерены делать?

– Вовка, выручай, – пошел в лобовую атаку Никита, – мы у тебя сегодня как-нибудь разместимся, а? Только на одну ночь.

Носовое сопение в трубке усилилось.

– А где же вы будете спать?

Никита представил себе маленькую двухкомнатную квартирку без прихожей, в которой каморка Вольдемара служила одновременно и гостиной, и столовой, и классом, где он давал уроки физики балбесам, поступающим в университет. Комнату, где обитали мама и сестра, Самолетов не видел, но, похоже, она была еще меньше.

– Ну, на той кровати, где я ночевал, – как можно более непринужденно, но уже без особой надежды, предложил Никита.

– Ты хочешь на ней разместиться вдвоем?

– Нет, нас тут еще пять человек с чемоданами… – начал злиться на себя, на Вольдемара и на весь мир Никита. – Конечно, вдвоем. Обещаю тишину и порядок.

Он почти физически почувствовал душевные муки человека, находящегося на том конце провода.

– Ты только пойми меня правильно, – после минутной паузы начал его бывший друг, – у меня на руках мать и сестра, и…

– И?.. – уже все понял Никита.

– … и они не поймут, если ты будешь ночевать здесь с девушкой.

Никита представил себе вечно раздраженную, измученную здешней жарой маму Вольдемара. Затем он вспомнил его давно потерявшую надежду выйти замуж очень амбициозную тридцатилетнюю сестру, не способную, а скорее и не желающую ни выучить иврит, ни найти здесь хоть какую-то работу. На секунду ему стало невыносимо жаль придавленного столь тяжкой ношей Вольдемара – умного и романтичного юношу, писавшего когда-то очаровательные грустные стихи на полях физических расчетов.

– Извини, Вовка, я об этом не подумал, – вдруг понял всю нелепость своей просьбы Никита.

– Ты только не обижайся, – грустно ответил Вольдемар. – Если бы ты был один, тогда нет вопросов…

– Ладно, ладно, не оправдывайся, я не обижаюсь.

– Ты еще заедешь перед отъездом? – поинтересовался Вольдемар, проявляя весьма обидное для Никиты пренебрежение к Глории, о которой он даже не спросил.

– Посмотрим, как все сложится. Бывай…

– До встречи, звони!..

Никита повесил трубку и посмотрел на прижавшуюся к нему худеньким, но очень горячим телом Глорию.

– Ну что будем делать, птенец? Кажется, на одну ночь нам придется стать бездомными дервишами. Устроимся спать прямо в каком-нибудь парке. Или помнишь то место возле крепостной стены вокруг Иерусалима, где валялись парочки туристов? Не знаешь, здесь палатки случайно нигде не продают? Впрочем, я забыл: сегодня же все закрыто.