– Ты жива? – крикнул Никита и поднял Глорию с пола.

Она, похоже, не пострадала, но была страшно напугана. Схватив девушку за руку, Никита увлек ее к двери. Виктор пошатываясь отлепился от стены, и бросился за ними, видимо, сам не ожидая такой реакции от своего постояльца.

– Дочка, прости, я не хотел! – кричал он вдогонку убегающим без оглядки молодым людям.

Выбежав за ними из квартиры, он тут же споткнулся о подставленную кем-то ногу и кубарем покатился по лестнице вниз к парадной двери. Возле выхода на улицу его нагнали и подхватили под руки два крепких молодчика и выволокли во двор. Там они остановились перед Линкольном, рядом с которым стоял Эдуард и симпатичный небритый парен с колючим пронимающим до глубины взглядом. За их спинами Никита прижимал к себе дрожащую Глорию.

– Это и есть ваш должник? – спросил Эдик, тыкая в Виктора кулаком.

Никита кивнул, отряхивая от грязи и пыли себя и ошалевшую девушку.

– Это он стрелял?

– Нет, это его сосед, какой-то бешенный милиционер.

– Милиционер? – Эдик о чем-то задумался. – Ну и бог с ним. Грек, а с этим разберись. Он вроде ребятам деньги должен. А я пока девушку успокою.

Он усадил Глорию в Линкольн и налил ей в маленький стаканчик коньяк из бара. Никита устроился рядом на заднем сидении и вопросительно посмотрел на Эдуарда, не понимая, как он здесь оказался.

– Что, рэкетир хренов. Удивлен? – довольно начал объяснять он. – Все просто. Приезжаю в офис, а сам места себе не нахожу, думаю, ну точно дров наломаешь. Как видишь, я оказался прав.

Между тем, на улице раздался отчетливый шлепок, а затем бригадир бандитов по кличке Грек, поинтересовался у получившего оплеуху отчима:

– Эй, слышь, мужик, если ты сегодня долг не отдашь, у тебя в жизни начнутся большие неприятности. Я тюрьму кормлю, а ты деньги отдавать не хочешь. Они ребята честные, но строгие…

После чего раздался шлепок погромче.

Глория, подняла голову, склоненную к груди Самолетова, и вдруг громко и истерично потребовала:

– Не надо!

– Что, не надо? – непонимающе спросил Эдик, принимая из ее рук опустевший стаканчик.

– Не надо его трогать. Я не хочу. Зачем вы вмешиваетесь? Я ему все простила.

Эдик пожал плечами.

– Ну хорошо, простила так простила. Желание столь симпатичной девушки для меня закон. Пусть живет.

Он не торопясь вышел из автомобиля, так что Виктор успел получить еще пару оплеух, подошел к Греку и что-то шепнул ему на ухо, указывая на девушку, а потом на ее отчима. Они кивнули друг другу понимающе, и бригадир что-то негромко приказал своим ребятам. Те, как ни в чем не бывало, отпустили руки своему подопечному, и тот измождено рухнул на асфальт.

Грек и двое его подручных, махнули рукой Эдику и скорым шагом направились к стоящему неподалеку черному Ауди. Через несколько секунд их и след простыл.

– Ну что, куда вас на этот раз подвезти? – довольный произведенным эффектом поинтересовался Эдик, усаживаясь на водительское сидение.

– На этот раз до ближайшего метро, – еще не переведя до конца дух, попросил Самолетов.

– «Площадь Ногина» подойдет?

– Да.

Эдик закрыл двери и включил зажигание.

– Подождите! – вдруг потребовала Глория.

Мужчины удивленно повернули к ней головы.

– Я сейчас…

Она выпрыгнула из машины и подбежала к стоящему на карачках отчиму. Он с трудом приходил в себя после тумаков, и еще не мог подняться. Она достала из кошелька все деньги, которые у нее были, и положила перед ним, после чего быстро вернулась в автомобиль.

Эдик нажал на газ.

* * *

Никита и Глория сидели на лавочке в парке героев Плевны рядом с метро Площадь Ногина и приходили в себя. Над Москвой потихоньку собирались давящие серостью облака, готовые спустить на землю то ли дождь, то ли снег.

Недалеко на пожухлой траве парка Никита заметил двух воронов, один из которых поменьше лежал неподвижно с распластанными крыльями, а другой с изумляющим упорствам подпрыгивая то с одной стороны, то с другой, пытаясь клювом расправить и поднять крылья собрата, как бы говоря, ну что же ты лежишь – лети! Кто они друг другу: мать и убитое дитя, самец и его погибшая подруга? Просто ворон и вороненок? Кто знает.

Глорию все еще трясло, то ли от холода поздней осени, то ли от пережитого. Никита, гладя ее по спине, приговаривал:

– Все в порядке, все хорошо.

– Нет, я не могу, не могу так больше жить, – с трудом попадая зубом на зуб, произнесла несчастная девушка. – Когда же это кончится! Как я всех ненавижу!

– Кого всех? – спросил озадаченный Никита.

– Их! – девушка брезгливо кивнула в сторону дома своего отчима, видимо, имея в виду и спившегося инженера с милиционером, и Эдика со всей его компанией. – Никита, зачем тебе все это? Ты талантливый, сильный, красивый! Разве ты не хочешь жить в цивилизованной стране? И не потом когда-нибудь, а прямо сейчас. Там тебя оценят, а что с тобой будет здесь?

Никита чувствовал, что в нем растет протест, как бывало, когда кто-то пытался столкнуть в нем голос разума и душевные привязанности. Этот разговор был неприятен Никите, при этом он понимал, что Глорию ни в чем переубедить не сможет.

– Ладно, забудем, – буркнул он, и в этот момент заметил небольшое пятнышко крови на внутренней стороне бедра ее джинсов.

– Подожди, ты случайно не ранена? – с беспокойством спросил он.

– Кажется, нет.

– У тебя кровь на ноге.

Только здесь Глория обратила на это внимание.

– В самом деле. Ой, Никита. Кажется, это они! – она с воодушевлением посмотрела на молодого человека.

– Кто они? Едем в больницу!

– Нет, подожди. Это они – месячные!

– Ты уверена?

– Конечно. А что же еще. Это начало.

Да это было начало, только начала чего? Вечером Глория позвонила ему и сообщила, что «они» пошли так, что она еле успевает менять прокладки. Он ощутил в ее голосе легкое отчуждение, как если бы он был в чем-то виноват.

С плеч Самолетова как гора свалилась, но одновременно он почувствовал легкую грусть и опустошение, будто он что-то упустил в жизни и уже ничто не сможет возместить эту потерю.

Это было их последнее свидание в Москве. В разгар зимы она приехала к нему, чтобы сообщить что-то важное.

– Ну здравствуй, Вороненок. Как давно я не держал тебя в объятиях, – обрадовано произнес Никита Самолетов, закрывая дверь своей комнаты за худенькой девушкой в белой шубке с распущенными мелко вьющимися темными волосами.

– Ты мне раздеться наконец дашь? – поинтересовалась она, когда он обнял ее сзади и зарылся лицом в ее волосы, чуть выше мехового воротника, пытаясь губами нащупать ее нежное маленькое ушко.

– Даже помогу. Давай шубку. Проходи и садись. Налить шампанского?

– Налей. А себе?

– Нет. Шампанское у меня вызывает слабость. Еще Шекспир предупреждал парней: «Вино усиливает желание и ослабляет возможности его удовлетворения». Другое дело – коньяк. Впрочем, об этом у нас будет время поговорить – впереди у нас восхитительный вечер.

– И чем же мы будем заниматься?

– А вот тут у меня как раз расписание составлено – всю неделю трудился. Кстати, чем ты была так занята, что не могла найти время для встречи? Судя по твоему настороженному взгляду, ты что-то скрываешь.

– Давай поговорим об этом позже.

– Как ты захочешь, но у меня тоже есть что-то сообщить тебе важное.

– Что?

– Поговорим об этом позже.

– Вредный. Ну хорошо, тогда ознакомь меня с твоим расписанием.

– Пожалуйста. Так, что у нас на первое? На первое у нас – любовь. Ага! А вот на второе у нас… Гм. Снова любовь. Зато на третье у нас… Что за черт? Опять любовь…

– Какая насыщенная программа.

– Ты можешь предложить что-нибудь поинтересней?

– Нет. Но кто-то обещал прочесть свои эссе.

– Я удивляюсь на память у женщин. Достаточно им в минутном порыве страсти что-то пообещать, они уж этого не забудут, можно не сомневаться.