- Ты мне сказал: мы будем вместе работать, мы будем делать великое дело, которое, может быть, погубит нас, и не только нас, но и всех наших; но я не боюсь этого. Если вы чувствуете в себе силы, пойдемте вместе. Я и пошла. Конечно, я тогда еще была глупа, я не совсем понимала, что ты там мне рассказывал. Я только чувствовала, я догадывалась. И я бы пошла куда угодно. Ведь ты видел, я очень любила мою мать, и я ее бросила. Она чуть не умерла с горя, а я все-таки ее бросила, потому что я думала, я верила, что мы будем делать настоящее дело. И чем же все это кончилось? Тем, что ты ругаешься с мужиками из-за каждой копейки, а я огурцы солю да слушаю, как мужики бьют своих жен - и хлопаю на них глазами. Послушаю, послушаю, потом опять примусь огурцы солить. Да если бы я желала быть такой, какою ты меня сделал, - так я бы вышла за какого-нибудь Шишкина, теперь у меня, может быть, уж трое детей было бы. Тогда я по крайней мере знала бы, что я самка, что я мать; знала бы, что я себя гублю для детей, а теперь... Пойми, что я с радостию пошла бы землю копать, если бы это нужно было для общего дела. А теперь... Что я такое? - экономка господина Щетинина; просто-напросто экономка, которая выгадывает каждый грош и только и думает о том: ах, как бы кто не съел лишнего фунта хлеба! Ах, как бы... Какая гадость!..

Она встала и хотела идти, но Щетинин сделал движение остановить ее. Она обернулась к нему и сказала:

- Нет; ведь я это все уж давно, давно поняла, и все это у меня вертелось в голове; только я как-то не могла хорошенько всего сообразить; ну, а теперь вот эти разговоры мне помогли. Я тут очень расстроилась, взволновалась. Это совсем лишнее. И случилось потому, что я все эти мысли долго очень скрывала: все хотела себя разуверить; а ведь, по-настоящему, знаешь, надо бы что сделать? Надо бы мне, ничего не говоря, просто...

- Маша! - подходя к ней, дрожащим голосом сказал Щетинин, схватив ее за руку. - Маша! Что ты говоришь? Да ведь... Ну, да... Да ведь я люблю тебя. Ты понимаешь это?

- Да и я тебя люблю... - сдерживая слезы, говорила она,  - Я понимаю, что и ты... Ты... ошибся, да я-то, не могу я так. Пойми! Не могу я... Огурцы солить...

Щетинин взял себя за волосы и, зажмурившись, бросился на диван.

Когда он открыл глаза, Марьи Николавны в комнате уже не было.

Он посмотрел на дверь, встал и начал ходить из угла в угол, опустив голову и заложив руки за спину. По лицу его видно было, что ему беспрестанно приходили в голову какие-то новые, страшные мысли, которые то пугали его, то заставляли безо всякой нужды хвататься за разные вещи, разбросанные на столах. Он остановился перед окном, побарабанил по стеклу, потом помуслил палец и написал на стекле: огурцы, потом быстро стер это слово и, закинув обе руки на затылок, пошел было к двери, но вернулся, схватил щетку и начал чесать себе голову. Чесал, чесал долго, кстати и комод почесал, вдруг бросил щетку, сел на диван и закрыл себе лицо руками. Через несколько минут он открыл лицо, уперся локтями в колени и уставился в пол. Опять встал, тихо подошел к зеркалу и, глядя в него, осторожно, не торопясь, но совсем, по-видимому, бессознательно, снял галстух, расстегнул жилет и хотел было снять сюртук, но тут же опять вздернул его на себя так, что подкладка затрещала, и ушел. В темном коридоре он остановился перед комнатою своей жены и хотел было отворить дверь, но она была заперта.

- Кто там? - спросила Марья Николавна.

- Можно войти? - нерешительно спросил Щетинин.

- Зачем?!.

Щетинин молчал. Из комнаты тоже ответа не было. Он постоял еще немного, тихо отнял руку от двери и вернулся в кабинет. Медленно сел на диван, развернул книгу, подпер голову рукою и стал смотреть в книгу; осторожно соскоблил муху, приплюснутую между страницами, перевернул лист, не замечая, что книга лежит вверх ногами, и опять углубился в чтение.

Прошло полчаса. Наконец он вздохнул, отодвинул книгу от себя, посмотрел кругом и пошел во флигель.

Рязанов лежал на кровати и смотрел в потолок. На стуле подле него горела свеча; тут же валялась на полу развернутая книга.

- Ты что? - спросил его Рязанов.

- Я, брат... Вот что: история тут вышла...

- Какая история?

Рязанов повернулся на бок; Щетинин стоял над ним и рассматривал свечу.

- А такая, что... Как бы это тебе сказать?.. Там, знаешь, это бывает...

- Где бывает?

- Да в городе. Как они, черт? Как это называется?.. Съезды. Ну да. Мировые съезды бывают.

- Так что ж?

- Ну, поедем!

- У тебя дело, что ли, там есть?

- Какое, к черту, дело? На кой мне их!

- Так зачем же ты меня зовешь?

- Да я тебя зову, видишь ли, зачем...

Щетинин отошел к окну.

- Я тебя, любезный друг, зову... - продолжал он, поднимая с полу книгу и перелистывая ее,  - чтобы... Понимаешь, не скучно было. И мне веселей, и тебе веселей. Понял? Ну да. Коптеть тут в деревне. Что хорошего? Так ведь? говорил Щетинин, складывая книгу и отдавая ее Рязанову.

Рязанов пристально посмотрел на него и взял книгу.

- Что ты такое мелешь? - наконец спросил он. - Ты, должно быть, болен, болен, что ли?

- Да, брат; у меня ужасно голова болит. Прощай!

Рязанов посмотрел ему вслед, пожал плечами, опять раскрыл книгу и принялся читать.

Щетинин, вернувшись домой, прошел прямо в спальню, зажег свечу и сел на стул у кровати. На подушках лежала ночная кофта и чепчик Марьи Николавны. Постель, как была постлана, так и осталась неизмятою. На столике, рядом с подушками, стоял графин с водою. Щетинин налил стакан, выпил и долго, со стаканом в руке, глядел на подушку, потом поставил его на столик, поправил одеяло и ушел в кабинет.

На другое утро приказчик несколько раз приходил за делом, - Щетинин все спал. Часов в девять подали самовар, Марья Николавна вышла в столовую, заварила чай; в передней показались мужики. Наконец разбудили Щетинина, приказчик вошел в кабинет. Барин сидел за письменным столом, протирая глаза, и ничего не понимал. Приказчик постоял у двери, поглядел, сделал шаг вперед, поклонился, подождал и, кашлянув, решился спросить:

- Лексан Васильич.

- А?

- Во флигаре прикажете потолки настилать, или погодить до вас?

- Погодить, погодить...

- Стало быть, сами изволите быть?

- Ну, да. Конечно.

Щетинин все протирал себе глаза и никак не мог их протереть.

Приказчик еще немного помолчал.

В это время Щетинин уж начал дремать, облокотившись на стол. Приказчик кашлянул еще раз; Щетинин вздрогнул и открыл глаза.

- Насчет крюковских мужиков будет ваше приказание? - спросил приказчик погромче.

- Как же, как же, брат...

- Леску позволите им отпустить?

- Что ж, пусть их!..

- Все маненько почистится лесок.

- А?

- Почистится, мол.

- Ну, да. Чего тут еще...

- Глядеть так-то быдто лучше, веселей.

- Хх! отличная, брат, штука!

Щетинин улыбнулся и сейчас же опять задремал.

Через несколько минут приказчик спросил:

- Так когда же изволите приехать?

- Куда?

- А на футор-с?

- Ну, вот еще! за коим чертом я туда поеду? Не видал я тваво футора, говорил Щетинин недовольным голосом и опустил голову на стол.

- Что ты к нему пристаешь? - из столовой вполголоса сказала приказчику Марья Николавна.

- Разве ты не видишь, что он спит?

- Кто спит? Я сплю? Это неправда! - вскочив со стула, говорил Щетинин. - Я не сплю.

Приказчик все еще стоял в дверях. Щетинин широко открыл глаза, потянулся, посмотрел вокруг, наморщил брови и задумался.

- Да, - как будто припоминая что-то, произнес он. - Это так... - потом, заметив приказчика, прибавил: - Ты, брат, вот что: ты там... Как это сказать?.. Ты, любезнейший... Ну, да; ты вели лошадей поскорее заложить, говорил он, уже совершенно очнувшись. - А насчет дел, это там после, мы увидим. Ступай!

- Мужички тоже было... - заговорил приказчик, указывая на мужиков, стоявших в передней.