– Это абсурд, – возразила Натали, – почти любого человека будут искать.
– Не совсем так, – вздохнул Сол. – В этой стране каждый год из домов сбегают десятки тысяч подростков. Большинство из них так никогда и не возвращаются домой. В больницах многих крупных городов есть психиатрические отделения, которые наполовину заполнены людьми без биографий, без семейных связей, фактически без памяти. Полиция завалена рапортами о пропавших мужьях и сбежавших женах.
– Значит, они просто хватают пару дюжин людей, переправляют их на этот чертов остров и заставляют их там убивать друг друга? – Натали говорила хриплым шепотом, ужас воображаемой ею картины сдавил горло.
– Да, – кивнул Сол.
– Ты веришь Хэроду?
– Он может передавать ошибочные сведения, но введенные вещества лишают его возможности лгать умышленно.
– Ты собираешься оставить его в живых, да, Сол?
– Да. Лучший способ отыскать оберста – дать возможность этой группе продолжать свои безумные забавы. Уничтожение Хэрода.., или даже его дальнейшее заточение.., скорее всего, все испортит.
– А ты думаешь, ничего не будет испорчено, когда этот.., когда эта свинья побежит доносить о нас Баренту и всем остальным?
– Я думаю, скорее всего, он не станет этого делать.
– О Господи, Сол, как ты можешь быть уверенным в этом?
– В этом я не уверен, зато я уверен в том, что Хэрод полностью дезориентирован. Он считает нас агентами Вилли, потом думает, что мы подосланы Кеплером или Барентом. Он не в состоянии поверить в то, что мы – независимые актеры в этой мелодраме...
– Мелодрама – это слишком слабо сказано, – печально улыбнулась Натали. – Папа обычно позволял мне остаться посмотреть эту чушь, которую показывали по пятницам вечером. “Самая опасная игра”. Это же бред, Сол!
Сол Ласки с такой силой ударил ладонью по кухонному столу, что звук отозвался в кухне, как винтовочный выстрел. Чашка Натали подпрыгнула, и кофе с бренди растекся по деревянной столешнице.
– Не смей говорить, что это бред! – закричал Сол. Впервые за пять месяцев Натали слышала, как он повышает голос. – Не говори мне, что все это плохая мелодрама. Лучше скажи об этом своему отцу и Робу Джентри с перерезанным горлом! Скажи это моему племяннику Арону, его жене и его девочкам! Расскажи это всем тем.., тем тысячам, которых Вилли отправил в печи! Скажи это моему отцу и брату Иосифу...
Сол так резко вскочил, что его кресло опрокинулось. Он уперся руками в стол, и Натали заметила, как заиграли мускулы под его загорелой кожей, увидела страшный шрам на левом предплечье и выцветшую татуировку, успокоившись, он стал говорить тише – но едва сдерживая свою ярость.
– Все это столетие, Натали, походит на жалкую мелодраму, написанную посредственными драматургами ценой жизней других людей. Мы не можем положить этому конец. Даже если нам удастся покончить с этими.., помрачениями, софиты просто высветят какого-нибудь другого актера-людоеда, принимающего участие в этом жестоком фарсе. Подобные вещи совершаются каждый день людьми, не обладающими и малейшей долей этой Способности.., они проявляют свою власть в форме насилия по праву занимаемого ими положения или должности, осуществляя ее с помощью пули, ножа или права голоса.., но Господи, Натали, эти сукины дети уничтожают наши семьи, наших друзей, и мы должны остановить их! – Сол умолк и опустил голову. Пот капал с его лба.
Натали прикоснулась к его руке.
– Сол, – тихо произнесла она. – Я знаю. Прости меня. Мы очень устали. Нам надо поспать.
Он кивнул, похлопал ее по руке и потер себе щеку.
– Поспи несколько часов. Я лягу на раскладушке рядом с приборами. Я установил датчики, чтобы они просигнализировали, когда проснется Хэрод. При удачном стечении обстоятельств нам обоим удастся проспать часов семь.
Натали выключила свет на кухне и вышла вслед за Солом.
– Это значит, что мы можем приступать к следующей части, да? – спросила она перед уходом. – В Чарлстоне?
Сол устало кивнул.
– Думаю, да. Другого пути я не вижу. Прости.
– Все нормально, – прошептала Натали, хотя от одной мысли о том, что ей предстоит, у нее поползли мурашки по коже. – Я же знала, что будет дальше.
– Все можно изменить.
– Нет. – Натали стала медленно подниматься по лестнице, окончание предложения она прошептала уже только для себя:
– Ничего изменить нельзя.