– Слава богу, наконец-то я выбралась, – сказала Мойра.

– Как я понимаю, ты не поклонница флота, – заметил Осборн.

– А тебе здесь нравится?

Он немного подумал.

– Пожалуй, нравится. Будет довольно занятно.

– Смотреть в перископ на мертвецов. Я могла бы придумать более приятные-занятия.

Некоторое время шли молча.

– Важно знать, – сказал наконец Осборн. – Надо попытаться выяснить, что же произошло. Может быть, все обстоит не так, как мы думаем. Может быть, что-то поглощает радиоактивные элементы. Может быть, с периодом полураспада происходит что-то, о чем мы понятия не имеем. Даже если мы не откроем ничего хорошего, все-таки откроем что-нибудь новое. Не думаю, чтобы мы и вправду открыли что-то хорошее, обнадеживающее. Но все равно это забавно – узнавать.

– По-твоему, узнавать плохое – забавно?

– Убежден, – решительно сказал Осборн. – Иные игры забавны, даже если проигрываешь. Даже если знаешь, что проиграл, еще прежде, чем начнешь. Забавна сама игра.

– Престранное понятие об играх и забавах.

– Ты не хочешь смотреть правде в глаза, вот твоя беда, – сказал Осборн. – Что с нами случилось, то случилось, это непоправимо, а ты не хочешь с этим мириться. Но рано или поздно придется посмотреть правде в глаза.

– Ладно, – сердито сказала Мойра, – придется мне посмотреть правде в глаза. Если все, что ваша братия толкует, – верно, это будет в сентябре. Еще успею.

– Как угодно, – Джон Осборн усмехнулся. – Я не стал бы очень рассчитывать на сентябрь. Все может быть и на три месяца раньше или позже. Кто знает, возможно, нас прихватит уже в июне. А может быть, я еще успею поднести тебе подарок к Рождеству.

– Так вы ничего точно не знаете? – вскипела Мойра.

– Не знаем. Ничего подобного не бывало за всю историю человечества. – Физик чуть помолчал и неожиданно докончил: – А если б такое уже однажды случилось, мы бы сейчас об этом не беседовали.

– Скажи еще хоть слово, и я столкну тебя в воду.

Из надстройки вышел капитан Тауэрс, щеголеватый и подтянутый в синем костюме с двубортным пиджаком, и направился к ним.

– А я гадал, где вы оба, – заметил он.

– Извините, Дуайт, – сказала девушка. – Надо было вас предупредить. Мне захотелось на свежий воздух.

– Будьте осторожны, сэр, – сказал Осборн. – Она совсем рассвирепела. На вашем месте я держался бы подальше – неровен час она начнет кусаться.

– Он меня изводит, – пояснила Мойра. – Дразнит, как Альберт льва. Пойдемте отсюда, Дуайт.

– До завтра, сэр, – сказал физик. – В субботу и воскресенье я останусь на борту.

Дуайт с девушкой спустились с мостика внутрь. И когда шли по стальному коридору к трапу, Тауэрс спросил:

– Как же он вас дразнил, детка?

– По-всякому, – был туманный ответ. – Тыкал палкой мне в ухо. На поезд потом, Дуайт, сперва давайте выпьем. Мне станет получше.

Он повел ее все в тот же отель на главной улице. За выпивкой спросил:

– Сколько у нас сегодня времени в запасе?

– Последняя электричка отходит с Флиндерс-стрит в четверть двенадцатого. Мне надо на нее поспеть, Дуайт. Мама мне вовек не простит, если я проведу с вами ночь.

– Могу поверить. Но вы доедете до Бервика, а что дальше? Вас кто-нибудь встретит?

Мойра покачала головой.

– С утра мы оставили на станции велосипед. Если вы меня угостите, как надо, я, пожалуй, с него свалюсь, но он меня ждет. – Она допила двойную порцию коньяка. – Спросите мне еще, Дуайт.

– Только одну. А потом пойдем отсюда. Вы ведь обещали, что мы потанцуем.

– И потанцуем. Я заказала столик у Мэрайо. Я, когда пьяная, здорово топчусь.

– Я не хочу топтаться, – возразил Дуайт. – Я хочу танцевать.

Мойра взяла у него из рук стакан.

– Вы слишком многого требуете. Не тычьте больше мне палкой в ухо, это невыносимо. Да почти все мужчины вовсе и не умеют танцевать.

– И я не умею. Раньше в Штатах мы много танцевали. Но с начала войны я не танцевал ни разу.

– По-моему, вы очень скучно живете.

После второй порции коньяка Дуайту все же удалось увести ее из отеля, и уже в сумерках они пришли на станцию. Через полчаса приехали в город и вышли на улицу.

– Еще рановато, – сказала Мойра. – Давайте пройдемся.

Он взял ее под руку, чтобы уверенней вести сквозь субботнюю вечернюю толпу. Почти во всех витринах красовалось вдоволь всяких соблазнов, но лишь немногие магазины открыты. Рестораны и кафе набиты битком и явно процветают; бары закрыты, но на улицах полно пьяных. Кажется, в городе царит буйное, ничем не омраченное веселье, скорее в духе 1890 года, а отнюдь не 1963-го. На широких улицах никакого транспорта, кроме трамваев, и люди шагают прямо по мостовой. На углу Суонстон и Коллинз-стрит какой-то итальянец играет на большущем, безвкусно изукрашенном аккордеоне – и, надо сказать, играет отлично. И вокруг под эту музыку танцуют. Дуайт с Мойрой проходили мимо кинематографа «Королевский», перед ними, шатаясь, ковылял какой-то человек – и вдруг упал, продержался немного на четвереньках, потом, мертвецки пьяный, скатился в водосточную канаву. Никто не обратил на него внимания. Полицейский, что проходил по тротуару, приостановился, перевернул упавшего, небрежно осмотрел и зашагал дальше.

– Ну и веселье здесь вечером, – заметил Дуайт.

– Сейчас уже не так скверно, – ответила Мойра. – Сразу после войны было куда хуже.

– Знаю. По-моему, люди от этого устают. – И, немного помедлив, Тауэрс докончил: – Вот как я устал.

Мойра кивнула.

– И потом, сегодня суббота. В обычные вечера здесь тихо и мирно. Почти как до войны.

Они подошли к ресторану. Владелец встретил их приветливо, он хорошо знал Мойру: она бывала в его заведении по крайней мере раз в неделю, а то и чаще. Дуайт Тауэрс заходил сюда всего раз пять-шесть, он предпочитал свой клуб, но метрдотель знал, что это капитан американской подводной лодки. Поэтому обоим оказали достойный прием, отвели удобный столик в углу, подальше от оркестра; они заказали напитки и ужин.

– Очень славные здесь люди, – одобрительно сказал Дуайт. – Я ведь прихожу не так часто, и когда прихожу, трачу не так много.

– А я прихожу очень часто. – Мойра на минуту задумалась. – Знаете, вы очень везучий человек.

– Почему вы так считаете?

– У вас есть дело, вы все время заняты.

Раньше капитану Тауэрсу и в мысль не приходило, что он счастливчик.

– Да, верно, – медленно произнес он. – Мне и правда некогда болтаться зря и валять дурака.

– А мне есть когда. Больше мне нечем заняться.

– Вы что же, совсем не работаете? Никаких обязанностей?

– Никаких. Иногда гоняю по нашим полям вола с бороной, ворошу навоз. А больше делать нечего.

– По-моему, вам бы неплохо найти какую-то службу в городе.

– По-моему тоже, – не без язвительности ответила Мойра. – Но это совсем не так просто. Перед самой войной я получила диплом с отличием в нашей лавочке, моя специальность – история.

– В лавочке?

– В университете. Потом думала выучиться машинописи и стенографии. Но какой смысл потратить на это год? Я бы не успела закончить курс. А если бы и закончила, никакой работы не найдешь.

– Вы хотите сказать, что деловая жизнь сходит на нет?

Мойра кивнула.

– Очень многие мои подруги остались не у дел. Предприниматели и коммерсанты не работают, как прежде, и им не нужны секретари. Половина папиных друзей раньше где-нибудь да служила, а теперь они просто не ходят в свои конторы. Сидят у себя дома, вроде как вышли в отставку. Понимаете, масса учреждений и предприятий позакрывались.

– Пожалуй, в этом есть смысл, – заметил Дуайт. – Если у человека хватает денег на жизнь, он имеет право последние месяцы прожить, как пожелает.

– И девушка тоже имеет на это право, – сказала Мойра. – Даже если, чем гонять на ферме вола и раскидывать по полю навоз, она пожелает заняться совсем другими делами.

– А работы нет никакой?

– Я ничего не могла найти. Хотя очень старалась. Но понимаете, я даже на машинке печатать не умею.