– Ну да, на свои, – Глеб иронично кивнул. – Я имел в виду другое. Да, конечно, ты работаешь, зарабатываешь. Но при этом живешь-то ты в его квартирке, ездишь на его тачке. И случись что…

– Я не понимаю, о чем ты? – Лариса попробовала отойти от машины, но Глеб загородил ей дорогу.

– Постой! Ты прекрасно понимаешь! Кому я здесь был бы нужен? Отпел бы этого поганого Герцога, и пнули бы меня из Москвы коленкой под зад! Что тогда? Снова ехать в Нижний? Пахать там за копейки в местном театре? Или остаться и снимать такую же конуру, как в Марьино, отдавая на это большую часть зарплаты?

– Лепехов не собирался отказываться от тебя. Были бы еще предложения. Ты бы встал на ноги, постепенно, не сразу.

– Не говори ерунду, – резко возразил Глеб. – Тебе не пять лет, ты отлично знаешь, что иметь талант вовсе не значит иметь карьеру. Карьера складывается из нескольких составляющих.

– Но Гран-при – это визитная карточка.

– Я тебя умоляю! Это же не международный конкурс и даже не конкурс Чайковского. Я видел десяток таких же лауреатов, которые всем были без надобности по причине своей глубокой принципиальности и глупой убежденности в том, что их должны заметить и облагодетельствовать. Для начала им негде было жить в нашей родной столице.

– Ты мог бы жить у меня, – сухо проговорила Лариса. – Кстати, и машина была бы в твоем полном распоряжении. Почему-то тебя это не устроило!

– Охота была сидеть на шее у бабы! – запальчиво сказал Глеб.

– У бабы, значит, нельзя! – Лариса с усмешкой покачала головой.

Глеб дернулся, как от удара, и тихо сквозь зубы пробормотал:

– Спасибо. Я так и знал, что ты это скажешь.

– Если знал, тогда зачем начинал этот разговор? – равнодушно пожала плечами Лариса. – Будь добр, пусти, я пройду.

– Ты идиотка, идиотка! – Глеб в ярости треснул кулаком по капоту. – При чем здесь квартира и машина? Пусть трижды к черту катятся, разве в этом дело? Я же петь хочу, хочу партии получать, готов хоть по семь часов кряду пахать, хоть больше! А для этого раскрутка нужна! – Он вдруг остыл так же внезапно, как и вспылил. Безнадежно махнул рукой, глядя себе под ноги. – Я тебе говорю детские вещи, смешные вещи. Раскрутка, моя милая, стоит денег, бешеные бабки на нее нужны. У него, – голос Глеба зазвучал глуше, – все это было. Только поэтому… – Он замолчал, с преувеличенным старанием стал оттирать малюсенькое пятнышко грязи на блестящей поверхности машины.

В этот момент он снова напомнил Ларисе ребенка, который сознает, что провинился, поступил нехорошо, но уверен, что его поругают и простят. Он явно ждал, что она пожалеет его, начнет оправдывать, согласится с тем, что у него действительно не было другого выбора.

Лариса молча полезла в сумочку за сигаретами. Глеб поднял на нее глаза, во взгляде его промелькнуло удивление.

– Я же не виноват в том, что все так получилось, – произнес он извиняющимся тоном, полагая, вероятно, что Лариса злится на то, что чуть не погибла из-за него. – Кто мог знать, что этого придурка одолеет такая ревность? Отелло хренов! Я в последние дни не знал, куда от него деться, уже сам жалел. Скажи честно, он подходил к тебе, что-нибудь говорил?

– Он мне звонил, – спокойно сказала Лариса, с интересом глядя на впечатление, которое произвели ее слова.

– Звонил? – В тоне Глеба звучало сомнение. Кажется, он не верил ей. – Зачем?

– Он говорил от твоего имени, слегка изменив голос, но так, чтобы было достаточно ясно, что это именно ты. Угрожал, требовал перестать интересоваться «опелем» и его водителем.

– Ух ты! – выдохнул ошеломленный Глеб. – Вот это фантазия! Псих, одно слово, сумасшедший. То-то я гадал, отчего вы оба такие чокнутые были на последних репетициях. И давно он так забавлялся?

– Забавлялся? – Лариса сделала многозначительное ударение на повторенном слове. – Да не так чтоб слишком давно. Три дня.

– Ну точно! – Глеб умолк на мгновение, словно подсчитывая что-то в уме. – Как раз с того момента, как мы разлаялись. Я сдуру ляпнул ему вечером про то, как ты меня выставила убийцей и душегубом. Выходит, он все это по-своему понял.

– Выходит, – подтвердила Лариса.

Она не понимала, зачем они с Глебом сейчас стоят здесь, ведут этот странный разговор, методично сопоставляя детали, сравнивая свои ощущения, точно собираясь составить протокол, как Бугрименко или Весняковская.

Она почувствовала такое одиночество, словно вдруг оказалась на далеком, необитаемом острове, где нет ни единого живого существа. Ощущение было настолько сильным и пронзительным, что перехватило горло, и на глазах выступили слезы.

– Вот видишь, – горячо продолжил Глеб, по своему истолковав блеск в «е глазах. – Ты сама во всем виновата. Припаяла мне несчастную девочку и слушать ничего не захотела. Ты хоть сейчас-то веришь, что это не я?

– Да, – глухо проговорила Лариса, изо всех сил пытаясь сдержать слезы. – Да. Того, кто это сделал, уже нашли.

– Ну вот, – обрадовался Глеб. – Хоть в чем-то повезло, – он вздохнул с облегчением и внезапно улыбнулся своей фирменной, обворожительно-лукавой улыбкой. Той, которая всегда действовала на Ларису безотказно, заставляя позабыть обо всем на свете.

Теперь она глядела на это красивое, яркое, улыбающееся лицо и ее охватывал страх.

Он стоял перед ней, приглашая ее посмеяться вместе над тем, что произошло, как над досадным, но забавным недоразумением! Он ничего не понимал! Не понимал, что предал не только ее, их любовь, свой невероятный, щедро отпущенный Божьей рукой талант, но, что гораздо ужасней, предал самого себя. Растоптал, чтобы уже никогда не подняться, назначил цену тому, что не может быть ни продано, ни куплено – собственной личности и достоинству.

Воистину «шедевр природы». Только теперь Ларисе стал полностью понятен двойной смысл этих слов, тот, который невольно, неосознанно вложила в них Мила.

Шедевр природы. Существо, наделенное всеми ее благами, красотой, сложением, грацией, талантом, артистизмом. Существо, но не человек. Создание, не представляющее, ниже чего нельзя опуститься в этом мире, где все кажется продажным и доступным.

– Пожалуйста, уходи, – попросила Лариса. – Ты все сказал, что хотел. Я тебя выслушала.

Зря ты так, – губы Глеба покривились, словно улыбка пристала к ним намертво и не хотела исчезать, но в его взгляде Лариса впервые явственно увидела тоску. – Зря. Подожди еще чуть-чуть. Я… – он замялся, потом проговорил, будто через силу: – Да, я скажу тебе. Есть еще кое-что. Если бы не это, наверное, я бы не стал… Ты… тогда… правильно все поняла… насчет дури. Так оно и есть, я… не могу без нее. Петь особенно, да и вообще… Он ведь знал, что никуда я не денусь без травки, нет у меня выхода. Понимаешь, он не первый, был еще человек, там, у нас, в Нижнем, он мне и дал Женькины координаты, когда я в Москву собрался. Я тебе… про него рассказывал. Помнишь?

– Нет, – Лариса непонимающе пожала плечами, хотела что-то еще сказать, но вдруг осеклась.

– Помнишь, – мрачно подтвердил Глеб.

– Профессор? – одними губами произнесла Лариса. – Не может быть!

– Еще как может, – он недобро усмехнулся. – Я тогда тебе не уточнял, но была одна выразительная деталь. Он брал к себе в класс исключительно юношей, предпочитая отделываться от девушек. Моя подружка не так уж плохо пела.

Глеб еще помолчал и сказал совсем доверительно и тихо:

– Все твердят мне про талант, голос, прочую чепуху, а я не верю. Не могу верить! Привык, что все мои успехи вовсе не от этого. Все, даже последний конкурс. Сегодняшний триумф на премьере для меня шок. Если бы я только знал, что так будет! Но я и думать не мог. Понимаешь?

Лариса молчала, не зная, что сказать в ответ. Да, теперь она понимала. Теперь она могла ответить на некогда заданный самой себе вопрос, почему Глеб не страдает звездной болезнью. Она даже сочувствовала Глебу, но сделать с собой ничего не могла. Не могла заставить себя прикоснуться к нему, представить, что у них может быть какое-то будущее. Он стоял совсем рядом, задевая ее локтем, но эта близость, это прикосновение не вызывали у Ларисы никакой реакции, ни самого малого трепета, ничего. Будто в ней вырубился некий энергоснабжающий центр, и обесточенное тело стало мертвым и бесчувственным, как у тряпичной куклы.