Артем решительно зашагал к выходу.

– Да с чего тебе это в голову пришло? – Голос из-за двери раздался так неожиданно, что Артем невольно вздрогнул.

Надо же, значит, там, в гримерной, кто-то еще есть! А он думал, что находится здесь в гордом одиночестве.

– Нет у меня никого, кроме тебя, и говорить не о чем!

Артем замедлил шаг. Голос явно принадлежал Глебу, ошибиться было невозможно. Вот это номер! Стало быть, пресловутое объяснение с Артемовой подачи происходит прямо здесь и сейчас, так сказать, на его глазах! А он еще гадает, говорила Лариса с Глебом или нет.

Артем поспешил пройти мимо артистической, не желая подслушивать столь интимный разговор. В особенности то, что сейчас будет говорить Лариса в ответ на слова Ситникова.

– Я тебе не верю.

Артем замер на месте, не веря собственным ушам.

Голос, который он только что услышал, был вовсе не Ларисин. И Артем прекрасно знал, кому он принадлежит.

Мила отупело глядела в заляпанное грязью троллейбусное окно, машинально отмечая остановки, чтобы не пропустить случайно свою. Настроение было омерзительным. В полиэтиленовом пакете болталась расписная лаковая шкатулка, которую Артем преподнес ей в минувший вторник в честь дня рождения. Сегодня уже была пятница, и все эти дни Артемов подарок простоял в шкафу, в Милиной гримерке. Она как с расстройства засунула туда пакет, так только сегодня о нем и вспомнила. Артем еще и ошибся на один день – на самом деле ее день рождения был в понедельник, а не во вторник. Но это без разницы, разве в этом дело?

Как трогательно! Утешить захотел ее, подарочек принес! Видно, больно уж жалкой выглядела она тогда, во время их разговора на кухне. Слез сдержать не смогла, дура влюбленная! Зачем затевала этот обед и все откровенные признания, когда отлично видела, что без толку ее старания?

С тех самых пор, уже неделю, на душе у Милы погано так, что хоть волком вой. С Серегой пять раз поругалась, один раз тот даже из дома ушел, у приятеля ночевал. И знает Мила прекрасно, что сама виновата в их раздорах и стычках: где промолчать можно, она обязательно заведется, накричит, облает парня. А у того – возраст, ему уважение нужно, понимание. Все ж без отца сызмальства.

Нервы ни к черту стали. Жалко себя, аж в горле перехватывает. Да и не только себя, Артема тоже жалко. Может, даже еще больше. Она-то, Мила, с собой справится, постепенно, помаленьку, но справится, стерпит. Она в жизни много повидала, привыкла, не такое "перемалывала. Поплачет ночью в подушку, покричит на сына, душу отведет и, глядишь, полегчает.

А Артем совсем не то. Видит Мила, особым зрением влюбленной женщины видит, что тяжело ему. И не выходит эта тяжесть наружу, внутри копится, что самое страшное и вредное. Он ведь молчит всегда, ничего не скажет о себе, а Мила весь август смотрит, как он бесится, что у Ларисы роман с Глебом. Общается с Ситниковым сквозь зубы, таким взглядом провожает, что в дрожь бросает. И главное, Лариска или дура, или слепая, ничего не видит, не замечает. Неужели ей и в голову не приходит?

Мила мучилась, мучилась, да и решилась на благородный поступок. Думала, сходит к подруге, откроет той глаза на страсти, что вокруг нее кипят. Бог с ним, все равно ей, Миле, счастья с Артемом не видать, пусть хоть у него шанс появится. Почему-то Мила была убеждена, что долго у Ларисы с Глебом не продлится. Не тот человек Глеб, чтобы больше пары месяцев один и тот же роман крутить, как бы ни хороша была Ларка, как бы ни старалась его к себе привязать.

Сказано – сделано. Собралась, приперлась к Ларисе в гости. И что? Сомнения взяли – та сама не своя, лицо отрешенное, глаза безумные. Ничего не видит, вся в каких-то своих мыслях. Видно, втюрилась не на шутку в своего Ситникова. Попробовала Мила намекнуть Ларисе, чтобы очнулась, огляделась, но какое там! Ничего подруга не поняла. А тут и Мила постепенно передумала в благородство играть. Ну его, благородство это долбаное,, оно только в книжках бывает и в фильмах сопливо-розовых. К чему ей о чужой судьбе печься, тем более что Ларисе по барабану, кто там о ней страдает тайно и молча?

Вдруг еще судьба к самой Миле обернется лицом, а не другим местом, каким всегда до сих пор норовила поворачиваться? Как знать, как знать! Как там в фильме «Три мушкетера», девчоночка эта, Кэтти, кажется, ее зовут, говорит д'Артаньяну: «В любви каждый старается за себя».

Вот именно, так оно и есть. Решила Мила, что не станет стараться для подруги, тем более та – ее невольная соперница. Распрощалась, ушла.

А хандра так и не отпускает. Смотрит Мила каждый день на Артемово лицо, замкнутое, мрачное, и прямо колотит ее от этого зрелища. И еще тревога какая-то прицепилась, предчувствие чего-то шибко нехорошего. Из-за всего этого с Ларкой отношения натянутыми стали, не далее как полчаса назад Мила ни с того ни с сего наехала на нее. Несправедливо наехала, грубо. Хорошо, Ларка отходчива и незлобива, но и то глянула укоризненно, мол, чего ты, совсем озверела, скоро на людей кидаться начнешь. А Миле от таких взглядов подруги еще хреновей…

За окном замелькали знакомые очертания Милиного микрорайона. Она поднялась со скамейки и медленно двинулась к выходу.

Кто бы подсказал ей, как быть в такой ситуации! Ведь есть же всякие там психологи, консультанты, которые учат запутавшихся бедолаг уму-разуму, разрешают их проблемы. Вот только почему-то Мила слабо верит, что кто-то посторонний сможет разобраться в том хитросплетении страстей, которое одолело лепеховскую труппу.

Она спустилась с подножки троллейбуса, с минуту постояла в раздумье, не зайти ли ей в близлежащий магазин. Потом махнула рукой, решив, что за продуктами можно и Сережку послать, и поплелась в сторону дома.

Будильник заунывно и неотвязно запел одну из своих электронных мелодий. Лариса отвернулась к стенке и натянула одеяло на голову, но это не помогло. Тонкий, но удивительно настырный звук легко преодолел поставленную ему на пути преграду, безжалостно разгоняя сладкий утренний сон.

Лариса открыла глаза, на ощупь протянула руку, нажала кнопку. Будильник тут же умолк, не допев до конца несколько тактов.

Лариса вздохнула с облегчением, собираясь вновь закрыть глаза и погрузиться в дрему, но тут ее что-то словно подбросило. Она резко выпрямилась и села на кровати.

Утро! Уже утро. Через шесть часов премьера! И главное, вчера вечером никто не позвонил, хотя она не выключала телефон.

Лариса вскочила с постели и тут же застонала от боли во всем теле: нещадно ныли мышцы рук и ног. Немудрено – весь вечер накануне она провела в полусогнутом состоянии, на корточках, вычерпывая совком воду из обеих комнат, прихожей и кухни. Слава богу, что она это делала не одна, ей помогали Галина Степановна и другая соседка по площадке, Маша, тихая, одинокая женщина средних лет.

Когда Лариса, вернувшись вчера из театра, в сопровождении толпы жильцов подъезда открыла свою дверь, ее квартира напоминала декорации к картине «Титаник». Вода стояла выше щиколоток, по коридору плавали тапочки, а в кухне, надрываясь, ревел виновник потопа, сорванный кран, извергая из себя все новые и новые потоки. Самое ужасное, что вода была горячей, и ступить в квартиру без резиновых сапог не представлялось возможным. Выручил жилец со второго этажа, заядлый рыбак, дядя Володя. Он в огромных рыбацких бахилах прошлепал на кухню и перекрыл гаечным ключом аварийный кран.

Пока вода в комнатах остывала, а от стен отслаивались обои, не выдержавшие действия пара, Лариса объяснялась с Калмыковыми, больше всех пострадавшими от стихийно возникшего наводнения. Опасения ее подтвердились – соседи оценили причиненный им ущерб как раз в сумму Ларисиного гонорара за исполнение Джильды. Обещать им она ничего не обещала, сказала, что посоветуется с юристом и ремонтниками, и хлопнула дверью прямо перед красной, разъяренной физиономией главы калмыковского семейства.