— И я так думаю.

Он бросил на меня взгляд.

— У тебя есть ее снимки? Это было бы очень кстати. Смотри-ка, да тут еще номер твоего телефона! Наверное, ты не рассердишься, если я раздам несколько штук коллегам и попрошу их присмотреться к безымянным больным?

— Ты бы очень мне помог.

— Конечно. А ты, однако, многого хочешь, заплатив один лишь плащ!

«Плащ» на полицейском жаргоне — это сто долларов. «Шляпа» означает двадцать пять, а «фунт стерлингов» — пять баксов. Эти словечки вошли в обиход давным-давно, когда одежда стоила дешевле, чем сейчас, а британский фунт весил куда больше.

Я заметил:

— На твоем месте я был бы более внимательным: ты пока получил только пару шляп.

— Иисусе!.. — произнес он. — Какая же ты все-таки дешевка! Неужели никто тебе это не говорил?

Скоро выяснилось, что в больницах ее нет. Во всяком случае, в пяти округах города. Я, впрочем, и не очень надеялся найти ее там, но проверить все же следовало.

Мне сообщил об этом Деркин. К тому времени я и сам изрядно потопал по тротуарам. Несколько раз заходил в дом Флоренс Эддерлинг, где снова обходил этажи и снова беседовал с жильцами, если те оказывались на месте. В доме снимали комнаты не только женщины, но и мужчины, причем не одни старики, но и молодые люди, не сплошь ньюйоркцы, но и приезжие. И все же основная масса квартирантов госпожи Эддерлинг имела много общего с Паулой Хольдтке: это были молоденькие, недавно приехавшие в город девушки с большими ожиданиями и пустыми кошельками.

Лишь немногие из них знали Паулу по имени, хотя почти все узнавали ее на фотографии. Или думали, что узнают. Как и Паула Хольдтке, большую часть времени они проводили вне дома, а когда бывали там, то сидели по своим комнатушкам за закрытыми дверями.

— Я думала, что жизнь у нас здесь будет, как в фильмах сороковых годов, — поделилась со мной одна девушка. — Остроумная хозяйка и молодые актрисы, которые по вечерам собираются в гостиной поболтать о прическах, ухажерах и пробах в кино. Но все оказалось не так. Гостиная, правда, когда-то здесь была, но ее давно перегородили, превратив в две отдельные комнаты, так что в ней давно уже никто не собирается. Конечно, кое-кому из жильцов я киваю и улыбаюсь, однако как следует никого из них не знаю. Ту девушку — Паулу?.. — я встречала довольно часто, но никогда не слышала ее имени. Даже не подозревала, что она здесь больше не живет.

Продолжая поиски, несколько дней спустя, утром, я отправился в контору Актерской гильдии. Там мне быстро удалось выяснить, что Паула Хольдтке в гильдии не состояла. Проверявший списки молодой человек осведомился, не могла ли она входить в какую-либо другую организацию, например Американскую федерацию артистов радио и телевидения или Гильдию работников сцены. Я ответил, что ничего об этом не слышал, и он был настолько любезен, что сам позвонил туда. Однако в их списках ее фамилии не было.

— Возможно, она выступала под другим именем, — предположил он. — Правда, и ее настоящая фамилия вполне приемлема. Если напечатать ее, то она будет смотреться неплохо. Тут дело в другом: большинство людей при чтении либо исказят эту фамилию, либо затруднятся при ее произношении. Вы не думаете, что она могла назваться Паулой Холден или как-то иначе, более броско?

— Она не сообщала родителям ни о чем подобном.

— Как правило, о таких решениях не торопятся извещать родителей, особенно если те сильно связаны со своими родовыми корнями. А это случается нередко.

— Пожалуй, вы правы. Однако в двух спектаклях, где была занята, она выступала под собственным именем.

— Могу я взглянуть? — Он взял у меня обе программки. — А это, наверное, поможет. Да вот и она, Паула Холь-д-тке. Я правильно произношу ее фамилию?

— Да.

— Прекрасно! Не могу представить, как еще можно произнести это имя, но какая-то неуверенность все-таки сохраняется. Она могла написать фамилию чуть иначе. Например, х-о-л-т-к-и. Впрочем, это тоже режет глаз, не правда ли? Давайте посмотрим дальше. "Паула Хольдтке окончила по классу театра Боллстейтский колледж, — ох, бедняжка! — где выступила в «Цветущем персиковом дереве» и в «Саде Грегори». «Цветущее персиковое дерево» написал Одетс, но что такое «Сад Грегори»? Догадываюсь, студенческая работа! Вот и все, что нам сообщают о Пауле Хольдтке.

А это что? «Другая часть города»... Что за странный выбор для показательного спектакля! Она играла Молли. Я плохо помню эту пьесу, но не думаю, что у нее была главная роль.

— Она говорила родителям, что у нее маленькая роль.

— Похоже, она не преувеличивала. Был ли занят в спектакле кто-нибудь с именем? Гм-м-м... С позволения Актерской гильдии, выступил Аксель Годайн. Не знаю, кто он такой, но могу снабдить вас его телефонным номером. Годайн исполнял роль Оливера, так что, вероятно, он в годах. Впрочем, в подобных спектаклях не всегда удается угадать. Иной раз распределение ролей кажется несколько дерзким. Любит ли она пожилых мужчин?..

— Не представляю.

— А это что? «Очень добрые друзья». Неплохое название. И где же пьеса поставлена? На Черри-Лейн? Почему же я никогда ничего об этом не слышал? А, так это была читка со сцены!.. И всего одно представление. «Очень добрые друзья»... Совсем неплохое название. Чуть навязчиво, но очень недурно. Так ее написал Джеральд Камерон! Он очень силен. Не могу представить, как девушка оказалась в этой труппе!

— По-вашему, в этом есть что-то необычное?

— Да, пожалуй. Я не думаю, что для такого произведения устроили открытый прогон. Скорее всего драматургу захотелось проверить, как его пьеса будет восприниматься в актерском исполнении. Вот почему он сам или выбранный им постановщик подыскали актеров и устроили читку пьесы в присутствии возможных спонсоров. Впрочем, не исключено, что их там не было. Иногда подобные представления тщательно готовятся на многочисленных репетициях, и актеры, как на спектакле, могут активно двигаться на сцене. Но чаще в течение всей читки сидят на стульях, как будто участвуют в радиопостановке.

— Кто же ставил эту пьесу?.. Невозможно!..

— Один из ваших знакомых?

— Да, — ответил он, взял записную книжку и, найдя нужный номер, набрал его. — Пожалуйста, Дэвида Куантрила. Дэвид? Это Аарон Столлворт. Как дела? Неужели? Да, я слышал об этом.

Он прикрыл ладонью микрофон и поднял глаза к потолку.

— Дэвид, угадай, что у меня в руке. А впрочем, я передумал, не ломай голову. Это программа прогона «Очень добрых друзей». Скажи, пьесу все-таки поставили? Ясненько. Да, понимаю. Я не слышал. Ох, как скверно!

Его лицо омрачилось, и какое-то время он слушал молча.

— Почему я этим интересуюсь, Дэвид? Просто у меня здесь парень, который разыскивает одну из актрис, что была занята в той постановке. Ее зовут Паула Хольдтке, и в программке сказано, что она читала роль Марси. Да. А ты не можешь мне объяснить, почему ты ее пригласил? Ясно. Послушай, а что, если мой друг зайдет к тебе на пару слов? У него есть кое-какие вопросы. Похоже, наша Паула исчезла с лица земли, а ее родители, понятно, в отчаянии. Ты не против? Так я направлю его к тебе? Нет, не думаю. Спросить у него? Ясно. Спасибо, Дэвид.

Он положил трубку. Словно пытаясь избавиться от боли, прижал кончики пальцев ко лбу, затем, опустив глаза, проговорил:

— Пьесу так и не поставили. После читки Джеральд Камерон захотел внести в текст поправки, но заболел и не смог этого сделать.

Он посмотрел на меня:

— Заболел очень тяжело.

— Понятно.

— Увы, все когда-то умирают. Извините, не будем об этом. Дэвид живет в Челси. Позвольте, я напишу вам его адрес. Думаю, вы хотите сами его расспросить, и я как посредник вам не нужен. Он, между прочим, интересовался, не голубой ли вы? Я сказал, что не похоже.

— Вы оказались правы.

— Думаю, он спросил об этом просто по привычке. В конце концов какая разница? Все равно больше уже никого это не волнует. И не стоит поэтому выяснять, кто голубой, а кто — нет. Всего-то и требуется — подождать несколько лет и посмотреть, кто уцелеет.