Наверное, у меня был приступ совестливости. А может, просто не хотелось браться за эту работу.

— Отчасти потому, что он надеялся получить вознаграждение за свою рекомендацию, — ответил я.

Лицо Хольдтке помрачнело:

— Об этом он тоже ничего не сказал.

— Меня это не удивляет.

— Не слишком-то этично, — заметил он. — Ведь так?

— Вы правы. Впрочем, с его стороны было вообще не очень-то этично кого-то рекомендовать. Но отдам ему должное: он не направил бы вас ко мне, если бы не думал, что я самый подходящий детектив. Вероятно, он считает, что вы не прогадаете, вложив в меня деньги, а я вас не подведу.

— Вы с этим согласны?

Я кивнул.

— Прежде всего должен вас предупредить, что скорее всего вы понапрасну потратите свои деньги.

— Потому что...

— Потому что она объявится сама или не объявится никогда.

Задумавшись над моими словами, он помолчал. Никто из нас не говорил о том, что его дочь, возможно, мертва, но избавиться от этой мысли мы оба не могли.

Затем он спросил:

— И сколько же я выброшу на ветер?

— Предположим, вы мне выдадите тысячу долларов.

— Это будет предоплата, задаток или что-то другое?

— Не знаю, как вы это назовете. Поденной таксы у меня нет, и я не хронометрирую свое время. Просто иду, куда надо, предпринимаю то, что мне представляется разумным. В нашей работе, правда, всегда надо сделать и несколько обязательных шагов. Для начала я займусь тем, что полагается в таких случаях, хотя, честно признаюсь, не верю, что это окажется полезным. Да, и вот еще что!.. Возможно, мне придется кое-куда съездить, а это, как вы понимаете, тоже стоит денег. Когда, на мой взгляд, от вашей тысячи ничего не останется, я попрошу вас опять субсидировать меня, а вы уж решите, намерены ли это сделать.

Он принужденно рассмеялся:

— Не очень-то деловой подход.

— Знаю. Боюсь, я вообще не деловой человек.

— И все же вы внушаете мне доверие. Тысяча долларов... Полагаю, ваши личные расходы не войдут в эту сумму?

Я отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что мне предстоят большие траты. И обычно я предпочитаю покрывать их сам, чтобы потом не приходилось отчитываться.

— Может быть, стоило бы поместить объявления в газетах, в колонках частных извещений? Или подать их в виде рекламы. С фотографией и обещанием вознаграждения. Конечно, мы бы оплатили их отдельно, не из вашей тысячи. Я знаю, что публикация подобных объявлений обходится дорого.

Мне не понравилась эта идея.

— Паула уже вышла из того возраста, когда ее фотографию целесообразно было бы поместить на молочных пакетах или среди объявлений о распродаже колготок, — сказал я. — Не думаю, что публикации в газетах вообще помогут нам. Вы только привлечете к себе внимание мошенников и охотников за вознаграждением, а от них больше хлопот, чем проку.

— Не могу избавиться от мысли, что у нее амнезия. Если она увидит свою фотографию в газете... А вдруг кто-то еще ее узнает?!

— Это не исключено, — сказал я, — но лучше пока отказаться от этой затеи.

На прощание он вручил мне чек на тысячу долларов, пару снимков дочери и листок с ее последним адресом.

Он перечислил мне названия ресторанов, где она работала. Кроме того, Хольдтке, оставил мне обе программки, заверив, что их у него еще много. Я записал его адрес и номера телефонов в Манси.

— Звоните в любое время, — несколько раз повторил он перед уходом.

Я сказал ему, что, вероятно, не стану звонить, пока не обнаружу что-нибудь конкретное.

Он заплатил за кофе и оставил официантке доллар. Уже в дверях Хольдтке произнес:

— Знаете, у меня появилось ощущение, что я приехал сюда не напрасно. Думаю, я сделал верный шаг: вы кажетесь честным и прямым человеком. Я это ценю.

У входа в кафе мастак по игре в три листика охмурял зевак, советуя не сводить глаз с красной масти, а сам то и дело озирался, опасаясь полиции.

— Я читал об этой игре, — заметил Хольдтке.

— Это не игра, — ответил я, — а чистой воды надувательство, наглое мошенничество. Выиграть у них невозможно.

— Именно так и было написано. И все же люди надеются, что им повезет.

— Знаю, — сказал я. — Это трудно понять.

После его ухода я зашел в копировальную мастерскую и заказал сотню отпечатков фотографии девушки. Затем вернулся в гостиницу и на обратную сторону каждого снимка шлепнул штамп с моим именем и телефоном...

Жилой дом из красного кирпича, где до исчезновения жила Паула Хольдтке, находился на Пятьдесят четвертой улице, неподалеку от Девятой авеню. Я отправился туда сразу после пяти; на улицах было полно возвращавшихся домой служащих. В вестибюле я насчитал более пятидесяти кнопок звонков, а рядом увидел отдельный звонок с табличкой «ДОМОУПРАВ». Прежде чем позвонить, я просмотрел список жильцов; имени Паулы Хольдтке там не было.

Домоуправом оказалась высокая, довольно худая женщина. Лоб ее был широковат, а подбородок казался чересчур узким, отчего лицо ее напоминало клин. Она была в цветастом домашнем платье, в руке дымилась сигарета. Как следует рассмотрев меня, женщина сказала:

— Простите, но сейчас у меня нет свободных мест. Если в ближайшие пару недель ничего подходящего не найдете, позвоните мне.

— А сколько вы берете за комнату?

— Сто двадцать в неделю, включая плату за электричество, но у нас есть комнаты и получше, они обходятся дороже. Формально в нашем доме жильцам не разрешается готовить в номерах, но если вы поставите у себя маленькую плитку, никто не будет против. В каждой комнате есть холодильник. Он совсем крошечный, но для молока места хватит.

— Я пью черный кофе.

— Тогда холодильник вам, наверное, не понадобится. Впрочем, это неважно. Все равно свободных комнат нет и в ближайшее время, вероятно, не будет.

— А у Паулы Хольдтке была плитка?

— Она работала официанткой и скорее всего питалась на работе. Знаете, я сначала подумала, что вы полицейский, но потом поняла, что ошиблась. Пару недель назад ко мне заходил легавый, а совсем недавно заглянул мужчина, назвавшийся ее отцом. У него приятное лицо, а волосы рыжие, седина почти не заметна... Что же случилось с Паулой?

— Как раз это я и пытаюсь выяснить.

— Не хотите ли зайти? Полицейскому, правда, я рассказала все, что знала, потом примерно то же самое сообщила ее отцу, но, наверное, у вас есть еще какие-то вопросы? Ведь так?..

Я спустился вслед за ней по длинному лестничному пролету. Мы остановились внизу, у стола, заваленного конвертами.

— Здесь жильцы разбирают почту, — сказала женщина. — Почтальон не раскладывает письма по ящикам, а просто оставляет корреспонденцию здесь. Хотите верьте — хотите нет, но так надежнее. В соседних домах почтовые ящики находятся в вестибюле, а туда часто вламываются бродяги. Они ищут чеки пособий по бедности, заодно воруют и письма... Прямо, пожалуйста. Последняя дверь налево — моя.

Ее комната была небольшой, но очень аккуратной. Ничего лишнего: только кушетка, стул с прямой спинкой кресло, небольшой кленовый письменный стол с откидной доской и комод, на котором стоял телевизор. На полу, покрытом линолеумом «под кирпич», лежал овальный коврик с кистями.

Я опустился на стул, а она принялась листать толстенный гроссбух. Через пару минут она нашла нужную запись и сказала:

— Смотрите: в последний раз мы виделись, когда Паула принесла квартплату. Это было шестого июля, понедельник. Как обычно, она заплатила сто тридцать пять долларов. У нее была чудесная, чуть побольше обычной, комнатка прямо над моей. В следующий понедельник она у меня не появилась, хотя обычно вовремя платила за жилье. Поэтому в среду я попыталась найти ее сама. Я всегда жду до среды, а потом обхожу тех, кто задолжал. Если кто-то просрочит два дня с оплатой, это не беда: я никого из дома не выбрасываю, а просто напоминаю, что пора заплатить. Знаете, есть люди, которые ни за что не заплатят, если им не напомнить.