Вот только у мамы на спине на фоне розового халатика большое темно-бордовое пятно. Вот только подол халата, бесстыдно задравшись, обнажил безжизненно (безжизненно!) белую ногу.

Воздух стал вязким, словно кисель, и Тамара с трудом сделала несколько шагов в направлении мертвых родителей. Именно мертвых (не раненых, не потерявших сознание, а именно мертвых!) – она поняла это как-то сразу. Раньше ей никогда не доводилось видеть покойников, но когда, прорвавшись наконец через воздушно-кисельную преграду, она подошла к маме и папе вплотную, склонилась над ними и разглядела, что у обоих прострелены головы, то удивительно хладнокровно сумела сделать вывод, что это – ранения, как говорят врачи, не совместимые с жизнью.

И в этот момент оцепенение отпустило ее. Воздух утратил свою кисельную вязкость. Кровь обильно наполнилась адреналином, и движения сразу приобрели уверенность. Тамара резко распрямилась и обвела затравленным взглядом помещение сада.

«Их убили воры! Грабители! – вспыхнуло в голове. – И они где-то здесь, в доме! Готовы прикончить и меня! В любой момент могут напасть из-за спины…

…Что делать? Бежать отсюда? Звать на помощь соседей? Звонить в милицию?»

Но первым делом Тамара, осторожно выглянув в коридор, метнулась в свою комнату и, сама не понимая, какое это сейчас имеет значение, проверила, на месте ли ее «Синклер» и новенький восьмисотый «Шарп». Потом достала с полки альбом Ренуара и убедилась, что шесть пятидесятирублевых бумажек – ее заначка – по-прежнему вложены между страниц.

«Слава Богу, хоть это, – мелькнула в мозгу несуразная мысль. – Хорошо, что грабители не знали о том, где я прячу деньги. А то бы забрали. Обязательно бы забрали… – Она встрепенулась. Словно вдруг протрезвела, словно пробудилась от сна. – О, черт! Мамы и папы больше нет! Я теперь совершенно одна, я теперь сирота – самое страшное, о чем только могла помыслить! Надо срочно связаться с милицией!»

Опять осторожно выглянув в коридор и убедившись, что там никого, Тамара переместилась в спальню родителей. На комоде по-прежнему монолит-видеодвойка. Рядом музыкальный центр «Айва». На прикроватной тумбочке оправленная серебром малахитовая пепельница и два маминых золотых перстенька.

«Ничего не украдено. Странно. Что за грабители? Зачем же тогда они убили родителей? – Она сняла трубку и потерянно вслушалась в длинный гудок. – Какой у милиции номер? Ноль-один? Ноль-два? Ноль-три? Не помню. – Тамара сделала над собой усилие, сосредоточилась. – Ноль-один – это пожарные, ноль-три – скорая помощь. Значит, ноль-два». – Она надавила на кнопочки на сереньком аппарате.

– Милиция. Двадцать девятая.

– Здравствуйте, – на удивление спокойно сказала Тамара. – У меня убили родителей. Я пришла из школы домой и нашла их в зимнем саду. Их застрелили.

Она четко ответила на несколько коротких вопросов, дождалась:

– Наряд выслали. Жди. Никуда не уходи, девочка, и открой входную дверь.

Пробормотала:

– Она открыта.

Но телефонная трубка отозвалась ей короткими гудками.

Шок – но не болевой – сковал ее в тот момент, когда она собиралась положить трубку на место. Трубка так и осталась гудеть на тумбочке около телефона. А Тамара замерла, свернувшись калачиком на широкой кровати родителей. В глазах отрешенность, в голове пустота. И не было слез. Не было ничего…

Прибыв по вызову, наряд милиции обнаружил сначала открытую нараспашку дверь в богатый кирпичный коттедж. Потом – на втором этаже в помещении зимнего сада два стреляных трупа. И, наконец, в одной из комнат девочку-подростка, одетую в школьную форму, которая, лежа на кровати, безучастно смотрела в пустоту.

– Эй, дочка. Алло. Ты в порядке? – Пожилой старшина похлопал Тамару по плечику, слегка надавив, перевернул на спину. Она продолжала молча глядеть в никуда сухими глазами. – Скажи хоть что-нибудь... Ваня, – старшина повернулся к напарнику, – свяжись еще раз с отделением. Пусть, кроме прокуратуры, пришлют… В общем, сам видишь. – Он кивнул на Тамару. – Нужен врач.

– Мама… Папа… – вдруг прошептала девочка сухими губами.

Внутри мусорского УАЗа воняет бензином. Затянутые металлической сеткой окошки заляпаны грязью настолько, что почти не пропускают света, и в «стакане», предназначенном для транспортировки задержанных, почти полный мрак. Железная лавочка вдоль борта настолько узка, что, когда «луноход» подбрасывает на ухабах, я удерживаюсь на ней только чудом. И с удивлением вижу, что, не в пример мне, и Гизель, и Касторка, расположившиеся напротив, чувствуют себя на этом насесте совершенно вольготно, смолят одну сигаретину за другой и, перебивая друг друга, повествуют нам с Дианой – дебютанткам – чего предстоит ожидать у клиента.

– Мы к нему отправляемся уже в пятый раз…

– …Нет, в четвертый…

– …Ну, пусть в четвертый. Не суть. Так вот, зовут его Юрик. Хотя на вид ему не меньше семидесяти, все равно Юрик. Какой-то местный туз... Да, вроде, еще и политик. Точно не знаю, мы его не расспрашивали.

– Импотент. Притом полный. Только и способен теребить без толку свой вялый. Мы с Гизелькой пидорасимся на диване, изображаем, типа, двух лесб. А он на нас лупит буркалы и тащится. Ну, конечно, хавки выкатывает от пуза…

– …И всегда, стоит нам только нарисоваться, отстегивает каждой по вмазке. Мы обкайфуемся и… Впрочем, вас это ведь не колышет. Вы ж не торчите.

– Мы не торчим, – цедит Диана, всем своим видом показывая, насколько ей омерзительны обе лесбы-наркоши, за дозу кайфа готовые вылизать задницу старому пердуну. Ее б, Дианина, воля, она побрезговала бы даже плюнуть в их сторону, не то что участвовать в их базарах о ширеве и старом хрыче-импотенте. Но сейчас хочешь не хочешь, а послушать полезно. – Вы в курсах, кто еще будет там кроме Юрика?

– Нет, не в курсах.

– Нянек там видели? Пересчитали?

Касторка задумчиво чешет накрученную, как у барана, башку.

– Вроде бы четверо.

– Каждый раз постоянные? – вмешиваюсь в разговор я.

– Ну.

– Не нукай, а отвечай. С зоны вас всегда конвоировали трое, как сейчас?

– Нет, – качает репой Касторка. – Всякий раз только Пурген. Только один.

А вот сегодня нам в топтуны отрядили сразу троих вэвэшных контрактников. С автоматами, черт побери! С этими не пошуткуешь. Это не старенький прапор Пурген, которого знает вся зона и который за всю свою жизнь не обидел и кошки. Это волки! И вытащили их из логова, отправив в сегодняшний ночной дозор, не иначе как из-за нас с Диной-Ди. И хоть это и глупо, но я польщена: с нами считаются, нас боятся настолько, что в качестве охранников отправили, пожалуй, самых профессиональных негодяев, каких смогли отыскать.

– Что там за хата? – спрашиваю я.

– Дворец! – От восторга Касторка даже захлебывается сигаретным дымом и кашляет. – Три этажа. Все блестит, все сверкает.

– Ладно, увидим, – небрежно бросает Диана, и я ощущаю у себя на ладони ее теплую руку. – Гердочка-Герда, – шепчет она. – И куда же мы с тобой, дуры, полезли? Уж не в золотую ли клетку?

– Скоро приедем, – обещает Гизель.

– Гердочка-Герда. – Левое ухо обдает жарким дыханием Дины. – А не помолиться ли нам сейчас о спасении наших заблудших душонок? Потом на это может не оказаться времени.

Как миноносец на крутой волне, переваливаясь с боку на бок на бездорожье, «мелодия» медленно, но уверенно ползет вперед.

– Гердочка-Герда. Стыдно признаться, но чего-то меня бьет мандраж.

– Не менжуйся, Диана. Все будет о’кей. Думай о том, что у тебя впереди только… Невелик выбор. Или еще семь лет без права на помиловку или амнистию, или…

– Гердочка-Герда. Знала бы ты, как я не хочу воевать. Но если так повернулась судьба, выбирать не приходится. И если нам суждено нынче влезть в большое дерьмо, мы сделаем это вместе. Два года уже везде и всегда… вместе…