Косые лучи солнца, как повисшая паутина, запутались в густых сетях телеграфной проволоки, в роще телевизионных антенн.

Старинный город Камакура, расположенный на западной окраине знаменитой равнины Канто, выступающей отрогом полуострова Миура, возник в 1192 году в окружении на редкость живописной природы. Здесь, у залива Сагами, некогда образовалось безвестное рыбачье селение, подобное тем, несметное число которых и теперь разбросано, как рассыпанные горошины, вдоль необозримого японского побережья. Но привлекала Камакура не своим пейзажем, а несомненными стратегическими преимуществами. Облюбованная сегуном Минамото Ёритомо (1147—1199) в качестве места «Бакуфу» – «полевой ставки», Камакура в скором времени стала центром высшей военной и политической власти Японии. В выборе места верховной ставки именно в Камакуре первостепенную роль сыграло то обстоятельство, что вокруг простирались ленные земли феодалов, находившихся в вассальной зависимости от Минамото Ёритомо. И хотя в то время существовал император, живший в своем дворце в древней столице Киото и считавшийся главой государства, его власть носила чисто номинальный характер. Камакурский сегунат – режим военно-феодальной диктатуры – фактически безраздельно осуществлял господство над всей Японией, прочно удерживая государственные бразды в своих руках в течение почти полутора столетий (1192—1333).

Вместе с ростом военного могущества сегуната шел процесс усиления Камакуры в духовной жизни страны. Царивший в ту эпоху буддизм стремительно усиливал свои позиции в этом городе, своим рвением споспешествуя сильным мира в их преуспевании на благодатной почве Камакуры. Усердием «смиренных слуг человечества» здесь, как «побеги бамбука после дождя», вырастали новые буддийские храмы, непрестанно множился легион монахов и бонз. И своего рода венцом их фанатического пафоса явился грандиозный храм, воздвигнутый во имя грозного духа Хатимана (Одзин) на холме Цуругаока. Примечательно, что Хатиман искони принадлежал к сонму многоликих духов синтоизма, чисто японской религии, имеющей очень мало общего с буддизмом, пришедшим в Японию из Индии через Корею и Китай. Однако, движимые чувством угодничества, буддийские бонзы прибегли к компромиссной формуле, что они практиковали нередко, и великодушно перевели Хатимана из сферы синтоистского идолопоклонства в пантеон буддийских божеств. Этой феноменальной метаморфозе суждено было сыграть роль сенсации. Храм Цуругаока Хатиман, как его обычно именуют, привлек всеобщее внимание и вскоре стал одним из крупнейших центров массового паломничества наравне с храмами древних Нара и Киото. И в наши дни храм Цуругаока Хатиман славится не только как религиозное святилище, но и как монументальный памятник японской храмовой архитектуры. Возвышающийся на лесистом холме, в окружении живописной природы, аллеями взметнувшихся своими причудливыми кронами сосен и низкорослых стелющихся деревьев сакуры, декоративной вишни, Цуругаока Хатиман поистине являет собой величественный ансамбль японского зодчества.

И не менее замечательным скульптурным монументом неподалеку от храма представляется Дайбуцу, «Большой Будда», – бронзовая фигура, созданная в 1252 году. Это одно из самых грандиозных бронзовых изваяний на земле: фигура сидящего Будды весит девяносто две тонны и возвышается на сорок два фута, а длина его лица составляет семь с половиной футов. Японские древние мастера монументальной скульптуры, создавшие «Большого Будду», обладали, таким образом, не только высоким техническим опытом, но и поразительным искусством художественного совершенства. Им удалось добиться необычайной выразительности изваяния, запечатлеть характерную позу погруженного в сутры Будды, с закрытыми глазами, соединенными руками, покоящимися на поджатых и скрещенных перед ним ногах. Эта поза застывшего в какой-то извечной неподвижности как бы символизирует центральную идею буддизма – «интеллектуальная невозмутимость, проистекающая из совершенства знания и подчинения всех страстей».

Дайбуцу – яркое свидетельство того, что создавшие его мастера обладали глазом, который видел тончайшие нюансы формы и линии, выражающие психологию и настроение, и руками, умевшими воплотить прекрасное в бронзовом литье. И хотя в основе здесь лежат определенные закономерности, даже свои канонические принципы, идущие от мировоззрения буддизма, художник свободно воплощал то, что привлекало его внимание, что поражало его воображение, выделяя и подчеркивая одни и опуская, затушевывая другие, менее существенные, на его взгляд, детали. Создавая конкретный образ, древние мастера стремились выявить черты воображаемого типа Будды и средствами скульптуры сделать его изображение носителем распространенного представления.

Глядя на эти уникальные памятники японского древнего зодчества и скульптуры, невольно думаешь о глубоко порочном взгляде, будто японское искусство и культура лишены национальной оригинальности, творческой самобытности, будто японцы лишь заимствовали извне и чуть ли не всем обязаны прежде всего своему соседу – Китаю. Именно в китайской литературе нередко наблюдается тенденция, которая, как это очевидно, особенно любезна шовинистически настроенным авторам, изображать Японию, ее философию, литературу, искусство и все прочее как экспортированные из Китая. Подобного рода претенциозность, явное устремление на китайскую уникальную исключительность и своеобразный монополизм в области духовной и материальной цивилизации представляют собой не что иное, как проявление великодержавного национализма, шовинистического угара. Такие взгляды ничего общего не имеют с исторической правдой и несовместимы с элементарной научной добросовестностью.

Общеизвестно, в частности, что буддизм – религия и философия, получившие необыкновенное распространение и оказавшие огромное воздействие на духовную жизнь Японии, отнюдь не китайского происхождения. Более того, буддизм, проникший в Китай еще в первом столетии н. э., не только получил широчайшее распространение там, но, как об этом убедительно свидетельствуют китайские летописи и литературные источники начиная примерно с V века, стал почти безраздельно доминировать в духовной жизни китайцев. Причем это господствующее положение буддизма продолжалось на протяжении веков и фактически оттеснило другие религиозные воззрения, а также этико-моральные и философские системы взглядов, в том числе конфуцианское миропонимание. И в Китае в свое время строились буддийские храмы, были созданы различные памятники этой религии. Однако сопоставление соответствующих памятников зодчества, скульптуры, произведений искусства, сравнение технического мастерства, художественного совершенства и эстетического вкуса, воплощенных в этих творениях древними мастерами Японии и Китая, увы, отнюдь не в пользу последнего. И это лишь один из примеров того, к каким абсурдным последствиям приводит всякая попытка непомерного, с позиций националистической ослепленности, преувеличения всего своего, китайского и принижения роли и значения других народов и стран, их национальной самобытности, их народного гения.

Мы проходим мимо храмов и «Большого Будды», идем по земле колыбелей и могил вековых побоищ за преобладание и диктаторство, за страсть к деспотизму с высоты тронов и полевых ставок и повсюду видим мертвые памятники, камни прошлого, пережившие расцвет и гибель династий сегунов и дайме, олицетворенных в них эпох.

На каменных плитах – высеченные имена, иероглифические надписи. Здесь прошли люди: «Где часто ходят – на камнях следы остаются».

Сколько лет прошло с тех пор, сколько раз весна теснила осень, как неведомый художник высек иероглифические письмена на серых скальных плитах, распластанных в неуемном беге непокорного времени.

В известном смысле Япония мне видится как машина времени, которая способна отвести вас в глубь веков. Она может показать нашу эпоху, современные города, шахты, фабрики с изумительными электронными устройствами и очень легко может перенести человека на поколение или несколько веков назад – в страну, где самый воздух наполнен феодальной стариной, все еще живущими патриархальными традициями.