– Что же нам делать, товарищ генерал? – спросил Плетнев.

– Я хочу, чтобы каждого из вас охраняло пять человек, отобранных Гарабедяном или мной. И мне нужны четыре отделения, вооруженных АКВ, вокруг этого бунгало. Притыкин, я хочу, чтобы научная команда с завтрашнего дня не покидала четвертую камеру. Велигорский не доверяет интеллектуалам и может расправиться с вами, если ситуация станет критической.

Они ушли, и Мирский остался один. Он вздохнул, желая чего-нибудь, что могло бы отвлечь его на остаток вечера – бутылку водки, женщину…

Или еще несколько часов в библиотеке.

Никогда в жизни он не чувствовал себя более осведомленным и полным надежды, чем сейчас – даже в окружении невежественных и вероломных людей.

Трубоход шел на автопилоте, и все четверо отдыхали в кабине.

Хайнеман ограничил скорость до девяти километров в секунду. Что-то в конструкции трубохода вызывало при превышении этого предела жестокую тряску.

Лэньер лежал без сна, пристегнувшись к откинутому креслу и глядя на мягкий оранжевый свет над головой. Через проход от него ровно дышал Хайнеман; женщины спали за занавеской, которую Кэрролсон натянула поперек кабины. Ленора слегка храпела. Карен не издавала ни звука.

Страсть редко овладевала Лэньером: обладая вполне нормальным половым инстинктом, он всегда был в состоянии его игнорировать или контролировать в неподходящих ситуациях. Двухлетнюю холостяцкую жизнь на Камне он переносил, возможно, легче, чем другие, и, тем не менее, никогда в жизни не испытывал он большего желания, чем в этой мирной обстановке.

Несмотря на очевидные преимущества, Гарри всегда испытывал некоторый стыд из-за отсутствия мужских страданий, словно это делало его чем-то вроде холодной рыбы. Теперь же страсть полностью овладела им. Он изо всех сил пытался удержаться от того, чтобы пробраться за занавеску и обнять Фарли. Все это было одновременно забавным и мучительным. Он чувствовал себя, словно подросток, потный от желания и неуверенности в том, как следует поступить.

Психиатры в его голове работали не покладая рук. «Смерть, – говорил фрейдист, – лишь усиливает нашу тягу к воспроизводству…»

Он лежал без сна, не в состоянии четко мыслить и не решаясь на мастурбацию. Сама мысль о ней выглядела смехотворной. Он не занимался этим уже больше года и никогда не делал этого кроме как в полном одиночестве.

Случалось ли такое с другими? Хайнеман наверняка никогда в этом не признается. Собственно, Лэньер ни разу не слышал от Хайнемана каких-либо сексуальных откровений за исключением отдельных и весьма своеобразных шуток.

Чувствовала ли себя так же Фарли?

Лишь для проверки он потянулся к тонкому одеялу, которым был укрыт и заставил себя убрать Руку. Безумие.

Наконец, после того как прошла вечность, он заснул.

На отметке в сто тысяч километров радар АВВП сообщил о массивном препятствии, расположенном впереди. Хайнеман поискал в компьютере какую-либо информацию о столь отдаленном отрезке коридора, но ничего не нашел.

– Похоже, физики просто выстрелили радарным лучом вдоль сингулярности, – проворчал он. – А то, что сейчас перед нами – это круглая стена с дырой в середине.

Стена перекрывала проход на высоту в двадцать один километр, оставляя в середине отверстие диаметром около восьми километров. Плазменная трубка и сингулярность не прерывались.

– Давайте пройдем сквозь нее и посмотрим, что с другой стороны, – предложил Лэньер. – Затем решим, где будем спускаться.

На скорости примерно, шесть тысяч километров в час, Хайнеман двинул трубоход вдоль сингулярности. Стена была грязно-бронзового цвета, гладкая и лишенная каких-либо особенностей. Когда они приблизились к отверстию, Ленора Кэрролсон с некоторым трудом направила телескоп на внешнюю поверхность стены.

– Она толщиной всего в метр, – сообщила она. – Судя по цвету, я полагаю, она сделана из того же вещества, что колодцы и коридор.

– То есть из ничего, – прокомментировала Фарли. – Из пространственных строительных блоков Патриции.

Хайнеман уменьшил скорость до нескольких сотен километров в час, и они проскользнули в отверстие. С противоположной стороны коридор был кристально чистым, не искаженным атмосферой. Поверхность выглядела как хаотическая смесь стокилометровых канав, черных отметин и широких полос бронзового цвета. Приборы подтвердили их подозрения.

– Здесь нет атмосферы, – сказала Фарли. – Стена играет роль клапана.

Хайнеман начал тормозить, пока они не остановились в двух тысячах километров от стены, сжавшейся теперь до размеров крохотного пятнышка в безжалостной перспективе коридора.

– Что дальше? – спросил он.

– Мы вернемся немного назад и разыщем кольцо колодцев, – сказал Лэньер, – как и планировали, а затем отправимся дальше. И не будем терять времени. Исследования сейчас, собственно, играют второстепенную роль.

– Да, сэр, – Хайнеман развернул АВВП на трубоходе, направив его в противоположную сторону. – Держитесь, едем обратно.

В четырехстах километрах к югу от стены они обнаружили кольцо колодцев и сбавили скорость, чтобы подготовить АВВП к посадке. Все свободные предметы были закреплены, пока Хайнеман отстыковывал самолет от трубохода. Легкий толчок позиционных двигателей плавно отвел их от сингулярности. Хайнеман направил самолет носом вниз.

В отличие от камер астероида, где требовалось некоторое усилие, чтобы отойти от оси, АВВП начал медленно, с постепенным ускорением, опускаться, отталкиваемый сингулярностью – или притягиваемый поверхностью, – в зависимости от того, с какой стороны посмотреть. Опустившись на четыре километра, Хайнеман трижды на короткое время включил реактивный двигатель и направил нос самолета на север.

– Я не стал бы так садиться в камере, – прокомментировал он, – но для коридора это наилучшая тактика. Здесь нет необходимсти входить в атмосферу по спирали, а посему будем соскальзывать. Гарри, возьми штурвал и постарайся почувствовать, что я делаю.

Лэньер схватился за штурвал, чувствуя движения Хайнемана, пока тот поднимал нос самолета вверх. Серия резких толчков возвестила о столкновении с атмосферой; за стенами кабины слышался жалобный вой, становящийся все гуще и громче. Хайнеман выпустил закрылки, чтобы уменьшить скорость, и мягко наклонил АВВП вправо, опустив нос и выдвинув двигатели из гондол. Мягкий приятный рык сдвоенных реактивных двигателей заставил его улыбнуться, как мальчишку.

– Леди и джентльмены, – сказал он, – теперь у нас самый настоящий самолет. Гарри, хочешь его посадить?

– С удовольствием. – Пассажиров просят пристегнуть ремни.

– Есть, – сказала Кэрролсон.

– Мне понравилось. Давайте потом повторим, – крикнула сзади Фарли.

– Местность выглядит достаточно гладкой, но мы пролетим над ней и решим, совершить нам обычную посадку или вертикальную.

Лэньер описал вираж вокруг колодца, затем, притормаживая пролетел над куполом на высоте пятидесяти метров. Хайнеман внимательно ссмотривал поверхность в поисках подходящего места для посадки и просигналил поднятым вверх большим пальцем.

– Короткая посадка; впереди гладкий песок.

Лэньер посадил АВВП мягко и легко, направив его носом к впадине и куполу колодца. Затем он уменьшил тягу двигателей и подъехал, покачивая носом, к краю впадины, разворачивая самолет, пока тот не встал по касательной к внешней окружности колодца. Рев двигателей мгновенно смолк.

– Браво, – сказал Хайнеман.

– Господи, это было здорово, – восхитился Лэньер. – Я не летал уже шесть лет… и никогда не летал таким образом. Боже мой, ты смотришь на землю и тебе все время кажется, что ты вот-вот врежешься в нее.

– Если вы, авиаторы, подадите нам руку, – прервала его Ленора Кэрролсон, – мы сможем сделать нашу работу быстрее.

Кэрролсон фотографировала, а Карен Фарли снимала показания приборов, пока они шли вдоль края впадины. Колодец был открыт – это было очевидно даже на расстоянии. В десяти или одиннадцати метрах от плавающего купола находилась платформа, на которой покоились две сферы, разукрашенные неправильными красно-черными клетками, три метра в диаметре каждая.