(Перед его глазами возникла четкая как реальность картина – даже более четкая; он стоял на травяном поле и созерцал этот кошмар. Он поднял свой парашют с желтой травы и тряхнул головой, улыбаясь собственному воображению).

Солдаты заполнили скважину, их были сотни, и всюду вокруг он инстинктивно ощущал невидимые лазерные иглы и пули, искавшие цель, пронзавшие, уничтожавшие.

Мирский подтянул к себе Улопова и обвел вокруг лучом фонаря своего шлема, в поисках стены, к которой они должны были приближаться. Ее не было видно. Гибель Жадова сбила их с курса.

– Воспользуйтесь ракетницей, – сказал он майору, – Сейчас мы разделимся.

– Ш-ш… артошка, – сухо прокомментировал майор; микрофон, включавшийся голосом, глотал первый звук каждой фразы. – Ш-ш… арче чем в печке. Ш-ш… аверное, печеная. Ш-ш… елаю успеха, товарищ полковник!

Мирский отпустил конец и выстрелил из своей ракетницы. Его бросило в сторону от запутавшегося в паутине остова и жутких тел. Он убрал ракетницу и включил дисплей в своем шлеме. Перед его глазами на светящемся экране появился маяк и его собственное положение по отношению к нему. Он выстрелил еще раз, как делали сотни его товарищей – сколько сотен, он не мог сказать.

Внезапно он вспомнил номер погибшего корабля, который теперь был далеко позади. Это был лунный корабль – на нем были те, кто совсем недавно упорно тренировался, готовясь к боевым действиям в условиях низкой гравитации. Лучшие из них.

Мирский, который теперь был один со своим сигналом и ракетницей, не зная, сколько его людей позади или впереди него, летел вдоль скважины к маленькому кружку света.

– Они прорвались, – сказал Киршнер, ударив ладонью по подлокотнику кресла. – В скважине нет ничего, кроме трупов и обломков. Три транспортника отступили; остальные мы, вероятно, обезвредили. Никто, однако, не уходит – они не могут вернуться домой.

– Пилоты будут ждать, пока нас всех не возьмут в плен, – устало сказал Герхардт по интеркому. Сейчас он руководил эвакуацией гражданских групп в четвертую камеру.

– Похоже, вы не в лучшем настроении, Оливер, – сказал Киршнер. – Теперь ваша очередь.

– У нас есть несколько передач из Персидского залива, – сказала Пикни. – Мы можем их расшифровать. Капитан, хотите послушать?

– Давайте, – сказал Киршнер.

Мужской голос, звучавший почти механически после обработки сигнала, произнес:

– Один К, здесь Килл Семь, Один К, здесь Килл Семь, выпущен круг дыма; повторяю, выпущен круг дыма. Вампиры, количество четырнадцать, радиус пятьдесят километров, источник Тургенев, малая платформа. Повторяю, четырнадцать вампиров. Шесть убито. Начата вторая чистка. Дымовой круг, направленный огонь, девять убито, применены ножи, одиннадцать убито. Три вампира, двадцать километров. Вампиры наступают. Сообщено экипажам саламандр. Стартовала Морская Звезда. Приведены в готовность Морские Драконы. Два вампира, шесть километров. Начата третья чистка. Сейчас идет пена. Охраны нет, ножи внутри судна. – Пауза. – Два вампира, три километра. – Снова пауза, затем мягко: – До свидания, Ширли.

– Это крейсер «Хаус», – спокойно сказал Киршнер, потирая руками глаза. – Он погиб.

– Вот еще, – сказала Пикни. – Побережье Омана.

– Давайте, – сказал Киршнер, глядя на Лэньера.

Киршнер вздрогнул, когда сообщение оборвалось.

– Я должен был бы быть там, – сказал он. – Прямо посреди этой бойни.

– Сколько ОТМ-ов вылетело с Шестнадцатой Станции? – спросил Лэньер.

– Кроме ОТМ-45, пять. Три летят к нам. Два к Луне.

– Предупредите эти три, что нас атакуют и, возможно, мы не сможем их принять. Предложите им повернуть к Луне.

– Если они смогут это сделать, – сказала Пикни.

Эвакуация с околоземных орбитальных платформ и других станций уже началась. Война расширялась; не только орбитальные платформы, но и исследовательские и промышленные станции становились мишенями.

– Похоже, ситуация выходит из-под контроля, – горько сказала Пикни.

– Конечно, – сказал по интеркому Герхардт. – Только идиот или кто-то очень отчаянный может думать иначе. Гарри, вы сделали все, что могли. Вы нужны мне через несколько минут в первой камере. Я сейчас возвращаюсь.

Патриция Васкес спала на койке у края палатки, вымотавшись после семи часов интенсивной работы. Два электронных блокнота, процессор с расширителем и несколько десятков листов бумаги усеивали пол палатки вокруг койки.

Патриция, Кэрролсон, Фарли, Ву и Цзян – и, конечно, Хайнеман на АВВП – составляли единственную группу, которой не был ограничен доступ в первую и четвертую камеры. Лэньер решил, что ее работа слишком важна, чтобы полностью ее прекращать.

Ей снилась кондитерская на Земле. Она отказывалась от соблазна купить трубочку мороженого. Сон трансформировался, и теперь она стояла у доски в большой аудитории, пытаясь объяснить трудные для понимания проблемы толпе непослушных студентов. Они начали швырять в нее куски мела. С абсолютным ощущением реальности она смотрела, как мел ударяется об уравнения на доске. «Хватит! – кричала она. – Перестаньте!» Суматоха в аудитории утихла. Она подняла с пола кусок мела и обвела те части уравнений, которые были отмечены меткими попаданиями. Конечно, сказала она, это должно доказывать…

Кэрролсон трясла ее за плечо. Патриция отбросила в сторону пряди черных волос и заспанными глазами взглянула на нее.

– Мы должны ехать в четвертую камеру, – сказала Кэрролсон.

– Почему? Я работаю…

– Работа закончена, дорогая. Нас ждет машина. Китайцы тоже едут. Мы все уезжаем. Вставайте! – тон ее голоса был горьким. Патриция подняла с пола свою сумку и запихала в нее электронный блокнот, блоки памяти, мультиметр и процессор. Кэрролсон сделала движение, будто намеревалась выбить сумку из ее рук, потом отступила на шаг, обхватив плечи руками. – Теперь все это уже не нужно. – сказала она. – В самом деле не нужно.

По щекам Кэрролсон потекли слезы, капая на грудь ее комбинезона.

– Все говорят об этом, – продолжала она. – Я сама не видела, но через ту приставку для перехвата спутниковых программ идет передача.

Патриция прижала сумку к груди и побежала следом за Кэрролсон к машине, ругаясь на ходу.

Как глупо она вела себя, думала она той частью своего разума, куда еще не добралась реальность. Как истерично. Так или иначе, она уже знала. Она должна была быть готова.

Кэрролсон, Ву и Цзян забрались в машину позади нее. Фарли въехала на пандус, и машина скрылась в туннеле.

Мирский был в ужасе. Толкаемый вперед ракетными движителями, из которых периодически вырывалось легкое и быстро рассеивающееся облачко перекиси водорода, он стремился к радарному маяку. Со всех сторон его ждала земля; желудок подсказывал ему, что он падает во всех направлениях одновременно. Впереди было серо-черное пространство. Облака окружали его сверху, снизу, сзади, спереди. Он не мог закрыть глаза – необходимо было следить, чтобы сигнал маяка приходился на центр дисплея в шлеме.

В поле его зрения попали несколько десантников, выхлопы ракетниц которых напоминали инверсионный след самолета, летящего во влажном воздухе. «Сколько их?» – спросил он сам себя. Какие контрмеры могли предпринять американцы?

Он должен преодолеть этот всеохватывающий ужас, это пространство без верха и низа и влететь во вторую скважину. Лишь во второй камере он сможет отойти от оси и развернуть свой экран-парус, руководствуясь обычной картой, которая должна была появиться на дисплее в шлеме.

Страх медленно превращался в радость. Самый длинный прыжок, который он совершал на Земле, длился шесть минут; это было лучше, чем секс, лучше того дня, когда он получил свои крылья. Но здесь он летел без остановки, ускоряясь с каждым новым выхлопом, десять минут, пятнадцать.

Даже если бы он погиб до посадки, это стоило бы того. Увидеть место, где земля была небом, где он мог падать в любом направлении – это стоило того. Стоило даже кошмара скважины и плавающих растерзанных тел его товарищей с раздувшимися в вакууме синевато-багровыми лицами и жуткими побелевшими, вылезшими из орбит глазами.