Брэйд вел машину сам. Дорога домой показалась ему сегодня особенно долгой. Непривычная темнота делала окрестность странной и зыбкой. Разноцветные пятна на реке, отражающие многочисленные городские рекламы, придавали всему окружающему какой-то нереальный вид.

«Столь же нереальный, как и вся моя жизнь», — подумал Брэйд.

Его жизнь — это всего лишь долго длящийся побег от действительности, и ничего более. Четыре года в университете, годы, когда страна с трудом выходила из кризиса. Изредка какая-нибудь стипендия или субсидия. В то время правительственная помощь сильно отдавала благотворительностью. Это теперь студенты, по крайней мере физики, нуждающиеся в средствах, могут пользоваться различными фондами и не испытывать при этом чувства унижения. Они даже могут презрительно относиться ко всему этому и переходить от одного профессора к другому, не скрывая, сколько хотят получать за работу.

Потом, после четырех лет, несмотря на похвальную напутственную речь и благословение ректора, Брэйд не «вступил в жизнь», а просто сменил университет, сменил место укрытия.

Он поднимался по ступеням. Степень магистра, степень доктора, полученные под руководством Кэпа Энсона. Должность внештатного преподавателя, затем внештатного старшего преподавателя. Но все это не было «жизнью».

Он управлял машиной со слепым автоматизмом человека, который так долго занимался этим делом, что казалось, сама машина знает путь домой.

Университет был частью его существования, как иногда стоячая вода — часть ручья. В основном потоке находились студенты. Вливаясь в него из отдельных ручьев и речушек своего детства, они следовали дальше и вместе со всем потоком проникали в ту землю, которую Брэйд так никогда и не исследовал. А Брэйд навсегда оставался позади, в академическом застое.

С течением времени студенты становились все моложе. В первые годы его преподавания студенты были почти одного с ним возраста, и он неловко чувствовал себя на столь почетном посту. Теперь же (сколько же лет прошло? Господи, уже семнадцать!) ему не приходилось заботиться о поддержании своего достоинства: студенты видели и морщины на его лице и вздутые вены на руках. Они называли Брэйда профессором и держались почтительно. Так и должно было быть с тем, кто старел в мире вечной юности.

Но и в застойной академической среде были свои непреложные ценности.

Брэйд стоял перед некоей роковой чертой и не мог перейти ее. Черта эта отделяла пост, который он занимал вот уже одиннадцать лет, от следующего, более высокого, в котором ему отказывали по крайней мере последние три года. На ней ему виделись магические слова: «УТВЕРЖДЕНИЕ НА ПОСТОЯННУЮ ДОЛЖНОСТЬ» и «УВЕРЕННОСТЬ В БУДУЩЕМ».

По эту сторону черты он был внештатным профессором и мог быть уволен по любой причине или вовсе без нее. Будь он по другую сторону черты, его могли бы уволить только по каким-либо весьма серьезным причинам, а их было весьма и весьма немного. Тогда он бы утвердился в жизни. И вот теперь, из-за того, что случилось с одним из его аспирантов, эта черта снова отодвинулась от него за пределы реальности.

Сжав челюсти, он свернул на свою улицу. Сквозь ветви платана во дворе просвечивали огни его дома.

Дорис, конечно, в первую очередь будет волновать вопрос его дальнейшего продвижения. Он не знал, как убедить ее, что с него снимут всякую ответственность за случившееся. «Если бы это было так», — подумал он.

Подъезжая к дому, Брэйд по движению занавески у окна гостиной понял, что Дорис поджидает его.

«Надо было позвонить», — с чувством вины подумал он. Конечно, такие опоздания случались и раньше, никакой катастрофы в этом не было. Но все же…

По существу, он вполне сознательно хотел избежать разговора с женой. Что сказать сейчас, черт побери? Извиниться за то, что не позвонил? Быстро заговорить на какую-нибудь нейтральную тему? Спросить об Энсоне?

Но инициатива была тотчас утеряна, как только Дорис, встретившая его у дверей, воскликнула:

— Я все знаю! Это ужасно!

Она была почти с него ростом, но с более темными волосами. Возраст еще не наложил отпечатка на ее лицо, как это произошло с ним, Брэйдом. Гладкая кожа вокруг глаз и у уголков губ, как и в далекие студенческие годы. Но черты несколько затвердели.

Брэйд посмотрел на нее, будто увидел впервые.

— Ты уже знаешь? Каким образом? Неужели передавали по телевидению? — Еще не закончив фразу, он понял, что сморозил глупость.

Она закрыла входную Дверь и сказала:

— Звонила секретарша декана.

— Джейн Мэкрис?

— Да. Она сообщила, что Ральф умер, что ты, очевидно, поздно придешь домой и вряд ли захочешь ужинать. Она всячески настаивала на том, чтобы я с тобой обращалась мягко. Она что — располагает фактами, что я чудовище?

Брэйд отмахнулся от иронии:

— Ты же знаешь Джейн. Такая она есть…

Он прошел в гостиную и тяжело уселся в кресло, перебросив пальто через ручку так, что один рукав оказался на полу. Обычно он бывал очень аккуратен. Сам он объяснял эту черту профессией химика. Дорис же считала, что это следствие влияния его матери, чрезвычайно властной женщины.

— Джинни в постели? — спросил он.

— Да.

— Она знает?

— Еще нет. — Дорис взяла пальто и направилась к гардеробу в прихожей.

Брэйд наблюдал за ней и удивлялся. Почему столь многие и притом различные вещи идут прахом? Все годы, что он имеет семью, над миром висит атомная угроза. Во времена его детства родители вели неравную борьбу с кризисом. Неужели и ему всю жизнь выбираться из трясины в тщетной надежде ощутить под ногами твердую почву?!

Дорис сходила в кухню за содовой водой и льдом и вернулась с двумя бокалами. Она села на пуф и взглянула на него широко расставленными карими глазами. «Пожалуй, лучшее в ее внешности», — подумал Брэйд.

— Как в конце концов это случилось? Я знаю только, что произошел какой-то несчастный случай.

Брэйд отпил половину бокала. Закашлялся, но почувствовал себя лучше.

— Видимо, он взял цианид натрия вместо ацетата.

Дальше он не стал разъяснять. Она не была химиком, но благодаря долгой жизни с ним могла разбираться в терминологии.

— Да… Но ведь ты, Лу, ни капельки за это не отвечаешь?

— Ну, конечно, нет. — Брэйд посмотрел на свой бокал. — А что сказал Кэп Энсон, когда пришел и не застал меня? Представляю, как он был зол.

Дорис пожала плечами.

— Я даже не видела его. Он говорил с Джинни на улице.

— И был настолько возмущен, что даже не захотел войти?

— Да ну его, этого Энсона. Как ко всему этому отнесся профессор Литтлби?

— Никак, дорогая. Его не было на месте.

— Ну, во всяком случае, ждать недолго. Так или иначе, мы его увидим вечером в субботу.

Брэйд нахмурился.

— Ты думаешь, мы должны пойти на эту вечеринку?

— Конечно, мы пойдем. Ведь это — обычное ежегодное мероприятие. Господи, Лу, все это очень печально, но ведь мы же не будем облачаться в траур? — Она провела языком по губам. — Этот парень причинял всем только неприятности.

— Слушай, Дорис…

— Отто Рейнк предупреждал тебя, когда ты брал Ральфа.

— Не думаю, чтобы Отто предполагал нечто подобное, — спокойно сказал Брэйд.

Рейнк был первым научным руководителем Ральфа Ньюфелда. Обычно руководителя выбирает сам аспирант. Он беседует с преподавателями и останавливается на том, чья область исследований кажется ему наиболее перспективной, или на том, кто получает большие субсидии.

Ньюфелд выбрал себе в руководители Рейнка.

Работать с Рейнком было нелегко. Обычно профессор до конца остается с аспирантом, который ему достался, хотя впоследствии может и сожалеть об этом. Но Рейнка не сковывали подобные ограничения. Если аспирант ему не нравился, он изгонял его, да еще с большим шумом.

Рейнк был лучшим специалистом по физической химии на факультете. Низенький, полненький, с кустиками седых волос около ушей и розовой лысиной, он неоднократно получал разные награды и, как считали на факультете, был недалек от Нобелевской премии.