– Мы собрались принести две жертвы, но Господин довольствуется и одной. Одного из вас я могу отпустить. Ты вернешься домой, забыв обо всем, что случилось этой ночью, или же вернется твой любовник. Тебе решать.

– Прекрати! Клэра, не слушай, он не отпустит никого! Это еще одна пытка. Не разговаривай с ним, молись, пока можешь, – каждое слово жгло Адана изнутри, но он не мог промолчать, не мог солгать, успокоить. Кто-то засунул ему в рот кляп.

Кало покачал головой:

– У нас мало времени на раздумья. Я помогу тебе принять решение, – он взял нож и провел неглубокий надрез на ее животе, выступила кровь.

Клэра закричала скорее от испуга, чем от боли, боль пришла мгновением позже, слабая, не страшнее, чем когда уколешь палец иглой, не сравнить с родами, которые она пережила трижды. Но Кало снова поднял нож:

– Это только начало, – следующий надрез был глубже и длиннее, – еще один разрез, и я уже не смогу отпустить тебя. Слишком сложно будет объяснить, откуда взялись раны. Ну же, решай, – он медленно повернул нож, и на этот раз Клэра кричала уже от боли, по щекам текли слезы.

…Больно… как же больно. Но она выдержит. Они ведь не смогут терзать ее вечно. Рано или поздно любая боль заканчивается, она знает точно, как тогда, когда она рожала старшего сына. Тридцать часов непрерывного кошмара, но и это прошло. Мужчины слишком слабы… пусть лучше она. А он будет жить. И она прошептала:

– Отпустите его, – и повторила громче, – отпустите его!

Мастер Кало развел руками:

– Ну что ж, иногда приходится признавать свои ошибки. Ваша невестка и впрямь грешила по любви, госпожа графиня. Но этот никак не меняет наши планы.

Помощники жреца запели: незнакомый язык, гортанный, клокочущий в горле, словно в пещере притаился рассерженный коршун. На маленьком кожаном барабане отбивают ритм, быстрее, быстрее, голоса едва успевают за барабанщиком. Нож поднимается и падает вниз, алые разрезы соединяются в безумный узор. Кровь стекает по бокам алтаря, расплывается по полу, контур лука, высеченный в камне, вспыхивает красным светом. Тонкое лезвие отделяет кусочек кожи, очерченный надрезами, и бросает в услужливо подставленную жаровню. Затем еще раз, и еще, и еще…

Клэра кричала, пока не сорвала голос – то умоляла убить ее побыстрее, то проклинала Глэдис, а потом уже только сипела, судорожно вздрагивая. Сознание ускользало, утонув в боли. Жрец отложил нож – пришло время. Глэдис подошла к окровавленному куску мяса, еще недавно бывшему женой ее сына, матерью ее внуков. В глаза этой жертве она могла смотреть без страха. Глэдис, тяжело дыша, отошла от алтаря. С этим ударом она выплеснула весь застоявшийся гнев, медленно отравлявший ее все эти годы. Для Адана не осталось и малой толики – пусть Кало сам разбирается со слугой заклятого врага своего господина. Она посмотрела на привязанного к столбу жреца с неожиданным для самой себя сожалением – Клэра была мерзкой тварью и получила по заслугам, но на месте Адана мог быть любой другой мужчина. А что до бога, которому он служит, так разве она не знала раньше, что Эарниру, как и его братьям, все равно? Стоит ли винить слугу в небрежении господина? Но тут же одернула себя: стоит. Он сам выбирал, кому служить.

Адан хотел закрыть глаза, отвести взгляд, но не мог. Жрец Темного стоял к нему спиной, загораживая Клэру. Он видел только, как поднимается и опускается его рука, и слышал ее крик, вдыхал тошнотворный запах горящей кожи.

Спустя вечность крик затих, и жрец уступил место Глэдис. Когда та отошла в сторону, Адан увидел, что осталось от Клэры, и только тогда сумел, наконец, закрыть глаза. В этот миг он даже обрадовался, что сейчас умрет. Иначе всю жизнь, сколько бы лет ему не даровали боги, он видел бы перед собой изуродованное тело женщины, которую, как он понял только сейчас, он на самом деле любил.

Темный жрец подошел к нему и самолично вытащил изо рта кляп окровавленной рукой. Но Адан смотрел не на него, на Глэдис:

– Теперь вы счастливы? Что вы хотели купить у Ареда такой ценой? Я все еще не могу поверить, что женщина, мать, способна на такую ненависть. Может, вы не человек вовсе? – И тут же ответил сам себе, – нет, человек. Он, – Адан кивнул в сторону мастера Кало, – нет. А вы – да. Я должен был поговорить с вами раньше, я видел, чувствовал, что вам нужен этот разговор, нужно примириться с Эарниром. Не знал только причины.

– Что же тебе Эарнир не подсказал? – Насмешливо поинтересовался Кало, – не прислал откровение? Плохо молился, утомившись от прямого служения жизни?

– Я молился. Но без ответа. Тебе не повезло, раб Проклятого. Ты думал, что принесешь в жертву своему хозяину жреца Эарнира? Тебе достался самозванец, пустой сосуд, – горечь раздирала горло. Почему? Почему его бог так жесток? Он, Адан, согрешил, присвоил служение, говорил от его имени, но почему его карают только сейчас, почему перед этим за его грехи заплатили другие? Вильен, Старнис, Клэра… И снова он обвиняет бога, когда во всем виноват сам. Адан опустил взгляд: он оказался слишком умелым лжецом. Обманул даже Проклятого, но себя не обманешь. Пусть и они узнают правду. Он не хочет умирать с той же ложью, с которой жил, – Эарнир не выбирал меня. Я всегда хотел служить ему, пришел в храмовую школу, выпросил позволение остаться. Думал, там меня научат, как слышать его голос. Ведь не может быть, чтобы он не отозвался на мои молитвы. Я так хотел быть его жрецом! – Он опустил голову, – гордыня. Пустая гордыня. Я думал, что смогу изменить решение бога. Неудивительно, что мой путь закончится здесь. Ты всего лишь орудие его воли, – как же больно было признать, что Эарнир, воплощение света и радости, может воспользоваться таким орудием! Как больно осознавать, что даже в смерти не заслужил большего!

Кало расхохотался, громко, искренне, от всей души, даже слезы на глазах выступили:

– Надо же, голос не услышал, Эарнир не снизошел! Из ста жрецов хорошо если один отмечен даром. Остальные – выманивают деньги у прихожан, – он разъяснял терпеливо, как маленькому ребенку, спросившему, почему девочки носят юбки, а мальчики – штаны.

– Неправда. Все, кто учились со мной, слышали Эарнира. Он избрал их.

– Они говорили, что слышали Эарнира. Точно так же, как ты говорил. Но в отличие от тебя, не испытывали угрызений совести. Если бы Семеро и в самом деле избирали всех своих жрецов, не осталось бы алтарей, подобных этому. Семеро ушли, позорно проиграв войну с магами.

– Люди не могут без богов, они молились, и Семеро вернули свою благодать, избрав жрецов для служения, – но в голосе Адана появилась растерянность, – я не знаю, быть может, наверное, были еще такие, как я… Если Эарнир столько лет позволял мне лгать, то могут быть другие. Но не все! Слышишь, не все! Служение не может быть ложью!

– У тебя скоро появится возможность узнать у Эарнира самолично, что он думает о своих слугах.

Но Адан уже не слушал:

– Ты лжешь. Тебе мало убить, нужно перед этим сломать. Чтобы и тело, и душу. Ты попробовал с Клэрой, но не получилось. А я почти поверил. Всегда считал, что она слабая, а она оказалась сильнее меня. Говори что хочешь, но я знаю, что если я лгал, это не значит, что никому нельзя верить! – И он упрямо сжал губы.

Мастер Кало пожал плечами и кивнул своим слугам. Тело Клэры скинули с алтаря, Адана раздели и привязали к камню. Он лежал в ее крови, еще теплой, и шептал свою последнюю молитву: просил за Клэру и за Глэдис, чтобы первую не карали за слабость, а вторую – за материнскую любовь, ведь Творец сам вложил в женщину неискоренимую потребность любить и быть любимой. Каялся во лжи и гордыне, объяснял, что не мог иначе.

Где-то за спиной раздалось уже знакомое пение, хлопки ладони по барабану. Узор на его коже рисовали раскаленным железом. Адан кричал, боль выворачивала наизнанку, в глазах стояло багровое марево, но он продолжал молиться, из последних сил отгоняя спасительное забытье, хотя и не ждал ответа на свою мольбу. Он заслужил эту боль и эту смерть. Кало поднял стилет и, в тот самый миг, когда узкое лезвие вошло в его грудь, Адан услышал голос своего бога и успел улыбнуться.