Адан рассмеялся:

– Клэра, еще ни одному мужчине не удалось развестись на том основании, что его мать недолюбливает его жену, и графине это наверняка известно.

Клэра вскинула голову:

– Я бы хотела получить развод. Так не может продолжаться вечно. Весной он вернется из Сурема, и что тогда?

Жрец вздохнул – он откладывал этот разговор сколько мог, но знал, что рано или поздно придется решать. Вернее, произнести принятое решение вслух, отрезать все пути к отступлению. Он давно уже выбрал, но в глубине души продолжал надеяться, что случится чудо, и все разрешится само собой. Чуда не произошло.

– Нам придется уехать, Клэра. Твой муж даст тебе развод, если попросишь, но не возьмет вину на себя. Если про нас узнают, тебя накажут, и сурово. Графиня приложит к этому все усилия.

Женщина медленно кивнула:

– Обитель до конца жизни. И ты думаешь, что я испугаюсь? – Но в душу прокрался страх. Она надеялась, что Глэдис забудет про бывшую невестку, как только та оставит ее драгоценного сына. Но со старухи станется испортить Клэре жизнь просто так, по злобе душевной.

– Нет. У тебя смелая душа. Но тогда мы не сможем быть вместе. Как жрец, пускай и грешный, я должен только поощрить такой исход – ты освободишься от нелюбимого человека, избавишься от необходимости лгать и проведешь остаток жизни в покаянии, очищая душу. Спроси моего совета любая другая женщина в твоем положении – я с радостью направил бы ее на путь спасения. – Даже Клэра, не искушенная в словесных играх, слышала грустную иронию в его голосе, – но ты не «любая другая», ты – моя Клэра. И я хочу, чтобы ты была счастлива. – Он не стал договаривать: «Пусть даже ценой души, как своей, так и моей, если нельзя иначе»

Но все же Адан не терял надежды: боги милосердны, они знают, что несправедливо карать за любовь, так же, как отбирать последнее у нищих и лишать надежды отчаявшихся. Клэра рискнула всем, чтобы быть с ним, и его долг позаботиться о ней. Теперь Адан понимал, что совершил ошибку, приехав в Инванос, но было уже слишком поздно. Он не смог оставить ее тогда, тем более не бросит сейчас. Но все сильнее надвигалось ощущение неминуемой беды.

Иногда Клэра оставалась в часовне после утренней службы, якобы помочь прибраться, иногда приходила вечером, иногда посреди дня. Она не боялась, что ее заметят, даже не пыталась скрыть озаряющее лицо преступное счастье. Клэра отсчитывала дни – еще немного, и они будут свободны. И глядя, как светятся ее глаза, Адан не жалел о своем падении. Он все еще не любил эту женщину, хотя каждый день занимался с ней тем, что люди называют любовью. Не любил, но уже не мог обходиться без ее молчаливого обожания, теплых рук, сверкающей улыбки. Только рядом с Клэрой Адан чувствовал себя по-настоящему значимым.

Он устал быть пустым сосудом с горлом, густо оплетенным паутиной, никогда не знавшим вина, устал вещать от имени бога, но больше всего он устал вслушиваться в тишину в надежде услышать голос. Рядом с Клэрой не было места для тишины, не оставалось пустоты, она заполняла собой все, не желая поступиться и малой толикой любимого, даже для одного из Семерых. Да что Семеро – она бы и самому Творцу не уступила!

– Мы уедем, Клэра. В Ландию. Тебе там понравится. Ландийцы не задают лишних вопросов – они слишком уважают свободу выбора, дарованную нам Творцом.

– Я слышала, что в Ландии женщина делает предложение мужчине, а не мужчина женщине. Это правда?

– Правда, но это всего лишь традиция. Сперва о браке сговариваются родители молодых.

Клэра рассмеялась:

– Все равно, это прекрасная традиция. Когда мы доберемся до Ландии, я попрошу тебя взять меня в жены, как только перейдем границу. Ты ведь согласишься?

Адан кивнул:

– Я ни в чем не могу тебе отказать.

Жрецы Эарнира не заключали браки, но он больше не считал себя жрецом. Сколько можно лгать самому себе и окружающим? Бог жизни не пожелал принять его самовольное служение, он так и не услышал голос Эарнира. Так не лучше ли принять неизбежное и подарить счастье хотя бы одному человеку, не испытывая сомнений?

Он помогал людям, собирал помощь для бедняков, щедро раздавал советы, но в каждом его благом деянии таилась капля яда – люди следовали этим советам, думая, что исполняют волю Эарнира, принимали его помощь веря, что бог помогает им через своего жреца. Адан лгал, в надежде, что от его лжи больше пользы, чем вреда… но бог может посчитать иначе. Не придется ли его прихожанам слишком дорого заплатить за его заблуждение? Разве не сказано в книге Семерых, что: «Поверивший лживому пророку – повинен во лжи»?

…Он видел странный сон: в небе сверкала огромная Луна, на серебряном диске черными язвами проступали пятна. Луна не должна быть такой большой, небо не может быть настолько беспросветным – бездонная чернота, ни звезд, ни облаков. Черный цвет бывает ласковым, бархатным, словно кошачий мех, может быть печальным и безнадежным, как платье молодой вдовы, искрящимся и веселым, как глаза озорного мальчишки, сочным и сладким, как гладкая кожура винограда… внимательный взгляд распознает в черном цвете десятки оттенков. Но чернота этого небосвода была отсутствием света, а не цветом. Пустая бесконечность, раззявленная пасть неведомого чудовища, готовая поглотить без остатка любого, кто рискнет выйти из дома.

Он сидел в седле, прижав озябшие ладони к теплой лошадиной шее, а некто, неразличимый в темноте, силуэт, облитый лунным светом, вел лошадь под уздцы, схвативший лужи лед трещал под каблуками. Все в этой ночи было неправильным: и небо, и луна, и невидимый проводник, и петляющая тропа, ведущая вверх. Все его естество заходилось в безмолвном крике: беги, беги прочь, пока не поздно! Но он не мог пошевелиться, не мог даже закрыть глаза, чтобы защитить их от холодного лунного света.

Проснуться, скорее проснуться, промокнуть испарину со лба, согреть имбирного вина, выпить, разогнав застывшую кровь по жилам. Взять книгу и перелистывать страницы, пристроившись у камина, ждать, пока на востоке просветлеет край неба. Лучший способ прогнать прочь тень ночного кошмара. Нужно всего лишь проснуться, но он никак не мог вырваться из паутины сна, и откуда-то из глубины сознания пробилась на поверхность мысль, судорогой сведшая пальцы: а если это не сон?

…Она видела страшный сон: холод, стальным панцирем сковавший тело, мерно покачивающаяся лошадиная спина, единственный островок тепла в ледяной пустыне. Никогда в жизни ей не было так холодно. Темное небо, посередине – слепяще-холодный лунный диск. Больше не существует времени, только бесконечная тропа вьется по горному склону, все выше и выше. Она не знала, куда ведет этот путь, кто держит узду ее лошади, но с беспощадной ясностью понимала, что с каждым шагом приближается к смерти.

Оцепеневшее тело не подчинялось воле своей хозяйки, она не могла сдвинуться с места, не могла даже разомкнуть губы, закричать, вырвать у ледяного безмолвия ответ: почему она здесь, что ждет ее в конце пути? Проснуться, вот единственное спасение, сбросить невидимую сеть. Оставить на ложе смятые простыни, накинуть плащ поверх промокшей от пота ночной рубашки и босиком проскользнуть по длинному коридору. Толкнуть дверь его комнаты, подойти, прижаться, позволить теплым рукам прогнать остатки страшного сна, и остаться до утра, когда край неба из черного станет фиолетово-розовым. Но проснуться никак не получалось, и осознание ужасом сковало кровь в жилах – это не сон.

Глэдис ждала в часовне: зелье подействовало, Клэра и Адан покорно пошли за ней к двери подземного хода. В замке, как положено, был тайный подземный ход, ведущий к реке, о котором знала только графская семья. Если в центральных провинциях такие предосторожности давно уже стали данью традиции, в приграничном Инваносе они оставались суровой необходимостью. Бабка ее покойного супруга спасла себя и детей только благодаря этому ходу. Предприимчивые варвары воспользовались тем, что граф с дружиной гонялся за их менее предприимчивыми собратьями в трех днях пути от дома, и взяли замок обманом – предатель открыл им ворота. Графиня едва успела добежать до спасительной двери. С тех пор ходом не пользовались, но поддерживали в идеальном порядке.