К середине лета мы сделали мощную товарную интервенцию за счет сахара, полученного за корабли у ксенолога. Продавали в Горге только за нашу валюту. Успели продать, пока опомнившиеся правители пассов не запретили на своей территории торговлю за наши деньги. Все шло по плану. Караваны продуктов, металла, орудий и пороха втекали в наши города и там оставались. Правители пассов осознали, что все кончено, когда торговцы заключили с нами договоры на еще не родившийся урожай. И хотя пошли запреты за запретом, торговцы умудрялись северным путем в обход кордонов, выставленных против них, дотаскивать свой товар до наших горных крепостей. Там с ними и рассчитывались, не забывая взять дань за торговлю на нашей земле. Анекдот.

Торговый люд пассов, раньше так помогавший своей родине богатеть и процветать, теперь продал ее с потрохами нам. У них не было ни единого шанса. Голод должен был вот-вот наступить.

Я почти был счастлив, видя, что десять тысяч северян и двадцать тысяч наемцев перешли границы и оделись в нашу форму. Немедленно всех направили на ВТС. Гарнизоны ломились от войск и запасов. Теперь, получая пятнадцать – тридцать монет, мои гвардейцы могли не вылезать из поселковых кабаков, где все значительно подешевело.

К середине зимы, когда дороги расползались, не успевая просохнуть в редкие солнечные дни, я прибыл на ВТС. Разведка вовремя доложила, что семидесятитысячная армия без всяких видимых причин выдвинулась к нашим рубежам вдоль Иса. Еще пятьдесят тысяч пошли в горы. Наши крепости были готовы к приему «гостей». В них, по последним данным, было не менее двадцати тысяч солдат. Ну а про ВТС я вообще молчу. Противник здорово недооценивал вместимость закрытых районов. В резерве, укрытые стеной и рвами ВТС, у нас было спрятано ни много ни мало шестьдесят тысяч воинов, половина из которых были наемниками. Но самый главный сюрприз мы припрятали во втором эшелоне. Десять тысяч всадников. Пять – это апратцы, пять – наша гвардия вперемешку с благородными жителями Атиса и Ворот Иса. Кроме них, лагерем в пятидесяти километрах от гор и ВТС стояла тридцатитысячное ополчение. И всего этого мы достигли, почти не снимая солдат с нашего западного фронта.

Мы ждали.

Когда дожди пошли на убыль, мы дождались. Я был на ВТС и командовал обороной. Без объявления войны, без предупреждений или провокаций с нашей стороны ВТС была обстреляна несколькими сотнями орудий. Место канониры врага выбрали грамотно. До них наши пушки даже нового образца добивали только с совершенно непредсказуемым попаданием. Я прекратил ответную стрельбу и убрал с пробиваемого участка войска.

Ну, к вечеру они смогли проделать брешь и пустили вперед рабов – засыпать рвы. Мы посекли их из орудий. И тогда они бросили пехоту. Она своими телами засыпала ров и подошла почти к пролому. В это время с нашей стороны заговорили уже мушкетеры. Положив бестолково весь самый первый и мощный вал своей атаки, противник вступил в рукопашную, и наступление завязло у пролома. Видя некоторый успех, к наступающим подошло подкрепление из глубины. Еще тысячу я бросил на подавление наступления. Подавили. Вслед отходящему противнику понеслась картечь.

Наступили ночь и отдых.

В первый день штурма мы потеряли около пяти сотен солдат, из которых та, самая первая, сотня мушкетеров. Мы, конечно, жалели их и клялись отомстить. Я особенно. Еще бы, столько денег вбухали… Не обращайте внимания на мой цинизм.

Утро второго дня началось с атаки их конницы. Прикрытые туманом с Иса, они подошли вплотную и уже хотели атаковать, но… Вновь вырытые рабами за ночь рвы положили не меньше полусотни керов и их хозяев. Пассы все равно прорвались к пролому, наспех плохо заделанному ночью. Пушки, бившие почти в упор, конечно, произвели должные разрушения в рядах врага, но огромная толпа прорвалась за стену. Потом, после подсчетов, было выяснено, что за стену к поселкам обеспечения прорвались почти три тысячи всадников.

Вот только встречал их там десятитысячный корпус всадников, построенных в боевые порядки. Пассы уже не смогли отступить… Да какое там отступить! У меня бы тоже ноги подкосились при виде десяти «коробок», по тысяче всадников каждая, надвигающихся на меня – медленно, с нарастающим ускорением – и разворачивающихся в широкий для атаки фронт. Продолжая бить противнику в спину из развернутых внутрь орудий, мы положили и остаток конницы. Остальных добивала наша гвардия. Апратцы и атисцы считали ниже своего достоинства добивать побежденных врагов. Они нарушили мой приказ живых не брать, но я простил им это за последующие заслуги.

Пехота пассов, последовавшая за конницей в пролом, была жестоко удивлена тем, что увидела. И под канонаду с нашей стороны пехота в панике отступила.

В первые два дня войны пассы потеряли тринадцать тысяч бойцов.

Они отступили и начали методичное разрушение наших укреплений. В конце концов остался только Первый форт. Я был в нем. Я приказал флоту прикрывать нас и сам командовал обороной. Это был уже шестой день войны. Я был вымотан чрезвычайно, но стимуляторы делали свое дело. Среди разрушений, взрывов, свиста каменной крошки, которая ранила, наверное, больше людей, чем прямые попадания, я, казалось, сходил с ума. Я чувствовал, что мой мозг от каждого потрясения стен словно колеблется в черепной коробке. Бред, конечно, но головные боли после этого штурма еще несколько лет преследовали меня при каждом стрессе. Несмотря на сильнейшую боль и усталость, я держался, не давая покинуть форт своим бойцам. Укрывая роту в подвале во время обстрела, я немедленно выводил ее наверх после того, как пушки противника смолкали. И снова штурм, и мы отстреливались. Сколько было рукопашных схваток, мы уже не считали. Мое лицо с кровоточащими ранами, наверное, испугало бы любого. Я бы сам себя, в зеркале увидев, испугался. Но зеркал на Первом форте не было. Нечего им там было делать.

Мы удержали рубеж. И, наверное, я как его командир сыграл не последнюю роль.

Постоянные атаки пассов привели к тому, что от наших укреплений ровным счетом ничего не осталось. Там, словно линией, разделяющей своих и чужих, возвышались груды камней и остатки стен. Обороняли даже этот сомнительный рубеж.

Прилетел наконец Игорь. Восхитился тем бедламом, что мы наворотили. Получив приказ вести в атаку наших бойцов на помощь почти прорванной линии обороны на севере, он сделал проще… Он выиграл войну.

Он поднял капсулу и повел ее на батареи врага. Положив три ракеты, он, собственно, их и уничтожил. Потом он сделал круг почета, распугав конницу пассов, и полетел выполнять приказ. Когда подошли мушкетеры и кавалерия, мы уже с час дурью маялись, загорая в лучах редкого зимнего солнца.

На седьмой день войны мы от обороны перешли в наступление. Я вел войска, хотя до тошноты надоело нюхать пороховой дым. Игорь, предлагавший мне отдохнуть с ним в Тисе, улетел один. Он сказал, что передаст радостные новости и скоро вернется.

У меня к началу похода на север было пятьдесят тысяч пеших воинов и около семи тысяч верховых. В Горге, встретив невероятное сопротивление, я – лично, с излучателем в руках – повел отряды на улицы города. Господи… На одной улице могло быть до десяти баррикад. Город защищали все. И взрослые, и дети. Мы были жутко разочарованы тем, что нам досталось после штурма. Из двадцатитысячного населения города в живых осталась половина. Самая голодная половина. Они принимали из наших рук еду и уже не брезговали. В Горге мы оставили гарнизон и двинули на следующий торговый город.

Спустя три месяца мы подошли к столице. Нас оставалось меньше сорока тысяч. И тут я понял, что все до этого было цветочками. Пассы сохранили армию. Шестьдесят тысяч ополчения и регулярных войск встретились с нами в чистом поле.

Пощады никто не просил. Наши двести пушек рвали металл кирас и впивались картечью в тела. Я не пускал пехоту, пока враг не достиг батарей. И потом я повел в бой гвардию. За нами потекло остальное воинство.