О, как много отдал бы сейчас Раничев за одну лишь затяжку. А ведь, казалось бы, совсем забыл про курево…

– Что молчишь, раб? – вывел его из транса повелительный голос бека. Оказывается, тот уже что-то спросил.

– Не понял вопроса, – тихо ответил Иван.

– Слуги говорят, ты умеешь играть на многих инструментах, – прищурившись, повторил бек, недовольно раздувая ноздри. – Это так?

– Так, – не особо раздумывая, кивнул Раничев. – Только надо еще немного освоиться.

– Я велю принести тебе чанг. – Турок снова затянулся дымом. – Осваивайся, когда не будет неотложных работ. А теперь ступай…

Иван, поклонившись, вышел.

Вечером – после того как он, умаявшись на очередной разгрузке, уже засыпал – Халид принес чанг: струнный музыкальный инструмент, похожий на лютню. Раничев попробовал пальцами струны… звучало неплохо, почти как соло-гитара или индийский ситар.

Фарраш не уходил и молча смотрел на него.

– Я говорил о тебе беку, – спохватился Раничев. – Но толстый Нусрат еще слишком силен. Жди, придет еще твое время.

Так же молча кивнув, слуга удалился.

Вечером Ивана вызвал к себе хозяин. Вместе с чангом.

– Играй!

Поклонившись, Раничев уселся на ковре, подложив под себя ноги. Бек был не один – трое гостей в богатых, шитых золотом одеждах непринужденно расположились вокруг уставленного кувшинами и блюдами с яствами синего коврика. Старик с угрюмым худым лицом и двое – помоложе, но тоже не очень-то молодые, так, лет по сорока, вряд ли больше.

Беседа шла на фарси; это язык Раничев знал куда хуже тюркского – понимал лишь с пятого на десятое, но тем не менее примерно догадывался, о чем шла речь. Говорили о женщинах, о каких-то «изысканно красивых пери», ели, шутили, смеялись, уже перестав обращать внимание на музыканта, тихонько пощипывавшего струны сладкозвучного чанга. Наигрывая что-то напоминающее «Лестницу в небо», Иван украдкой разглядывал гостей. Старик, похоже, был там самым знатным – бек аж изгибался в усердии, подавая ему лучшие куски. Двое других тоже усердно внимали каждому слову «достопочтимого мирзо Омар-бека», как называл старца хозяин. Речь постепенно зашла об эмире, Раничев хорошо расслышал слово – «Тамир», «Тамер», «Тамаер-ланг». Что именно говорили гости – Иван так и не расслышал, не все пока понимал, да и музыка…

Под конец вечера он даже удостоился скупой похвалы хозяина.

– Можешь взять себе остатки кебаба, – милостиво разрешил тот. Иван не побрезговал – кормили в доме бека плоховато – лепешка да жиденькая похлебка из чечевицы.

– Завтра я беру тебя с собой к мирзо Омару, – на прощание сказал ему турок. – Ему понравилась твоя игра. И ты будь готов.

– Всегда готов! – по-пионерски ответил Иван.

Он собрался после обеда. Совершил омовение, облачился в новый, подаренный хозяином халат – бежевый, с синим узором, подпоясался зуннаром, специальным поясом для иноверцев, расчесал бороду и, закинув за плечо чанг, вышел во двор. Там уже собрались слуги и воины, ожидавшие появления бека. Тот не заставил себя долго ждать, появившись, легко вспрыгнул в седло рыжего скакуна, поправил прицепленную к поясу тяжелую саблю, больше напоминавшую пиратский тесак. Бек был красив: черноусый, поджарый, с белым тюрбаном на голове, он держался в седле как влитой, поверх длинного сиреневого одеяния с застежками до пояса был накинут желтый шелковый плащ, переливчато блестевший в лучах яркого солнца. Вслед за беком со двора выехали несколько воинов – свита – да пара слуг побежали рядом, в том числе и Раничев с чангом. Он с любопытством вертел головою – насиделся уже в доме бека, словно в тюрьме. О, величественнейший город, украшение вселенной! Самарканд вновь надавил на Ивана своим потрясающим великолепием, дворцами, мечетями, минаретами, толкотней и шумом улиц, пряными ароматами рынка Сиаб, мимо которого пронеслась кавалькада Энвера. Раничев едва не упал, залюбовавшись каким-то покрытым затейливой резьбой строением с великолепным ярко-голубым куполом, потом уж стал осторожнее – поглядывал хоть иногда под ноги. Разноязыкая речь доносилась со всех углов: тюркский, фарси, даже русский и, кажется, итальянский… Куча народу толклась вокруг вроде бы без всякого дела, особенно многолюдной была площадь, куда всадники Энвер-бека выехали, завернув за угол мечети Хазрати Хизр. Со слов Халида Иван уже знал, как она называется. Людей здесь было море! Приходилось не то что проезжать, протискиваться между ними. И похоже, никто здесь ничем не торговал, а может, Раничев этого просто не видел, оглушенный шумом толпы. Где-то впереди вдруг затрубили трубы – гнусаво и повелительно громко; наверное, глашатаи зачтут сейчас какой-нибудь указ эмира. Азартно загалдев, толпа расступилась… Кавалькада Энвер-бека тоже замедлила ход, а затем и остановилась, пропуская кого-то.

– Преступники-лиходеи, – обернувшись к Раничеву, пояснил слуга. – Сейчас каждый может бросить в них камень, а вскоре их казнят. – Он азартно вытягивал шею. Иван невольно улыбнулся – его собственный рост позволял видеть многое.

Под охраной тяжеловооруженных нукеров, гремя цепями, потянулась через всю площадь унылая колонна преступников. Полуголые, истерзанные, грязные, многие с бритыми наголо головами – они вызвали у окружающей толпы неподдельный интерес и злобу. Кто-то уже метнул первый камень… Ага, камни стояли здесь же, в высоких плетеных корзинах. Интересно, их продают или раздают бесплатно? Надо бы пригнуться, как бы самого случайно не зацепили… А разбойники-то… ну и хари! Вот уж действительно – гнусные. Ни одного нормального лица… или это просто кажется? Нет, вон тот, кажется, вполне интеллигентен. На учителя похож… Рядом – ну вылитый Чубайс! – с хохолком, белокожий, рыжий, а вот позади…

Раничев, вздрогнув, вытянул шею.

Тонкое смуглое лицо, длинные волосы, грязные, свалявшиеся… вытянутые к вискам глаза… Кровь над левой бровью – видно, попали камнем…

Салим!

И в самом деле – Салим. Вот так…

В глазах отрока Иван увидел вдруг…

…глубоко затаенную ненависть. Он так и не заметил Ивана, мелькнул и пропал в числе остальных лиходеев, под проклятия и каменный дождь покидающих площадь.

– Эх, Салим, Салим… – покачал головой Раничев. – Посмотрим, может, и удастся что для тебя сделать.

Ивану и самому казалось, что – хоть что-нибудь – обязательно удастся, не может быть, чтобы не удалось, ведь старик Омар-бек-ходжа, к которому они сейчас и направлялись, был не кем иным, как верховным смотрителем эмирских тюрем.

Солнце сияло в праздничном синем небе, еще не было летнего зноя, и тысячи людей, высыпав на улицы города, лениво прохаживались по ним, казалось бы, без всякого дела.

Улица Собак или просто – Собачья – пыльная, грязная и кривая – располагалась на самой окраине города среди полуразвалившихся, кое-как залатанных хижин. Невысокие дувалы – там, где они вообще были, – сложенные из разномастных, украденных, где придется, кирпичей опасно раскачивались под любым дуновением ветра, даже еле заметным, слабым. Стаи бродячих собак терзали на громоздившихся рядом свалках туши павших ослов, мулов и прочее подозрительное гнилье. Ни один нормальный человек не заглядывал сюда до наступления темноты, да и во тьме было опасно – могли запросто ограбить либо сунуть под ребро кинжал просто так, чтоб не шастали, где не надо. Однако ничто не могло отвратить от похода сюда всех, ищущих порочных наслаждений и самого утонченного разврата. А таковых находилось много! Вечерело, и узкий ручеек страждущих постепенно ширился, чтоб превратиться к ночи в бурную реку. Шли, кто зачем, и точно знали – куда. Кто хотел предаться любви с прекрасными гуриями – шел в майхону одноглазого старика Хаима, предпочитавшие мальчиков направлялись к рыжебородому огнепоклоннику Кармузу – впрочем, содержатели вертепа практически все были немусульманами – уж слишком страшным для правоверного делом они промышляли. Любой мог выбрать себе притон по душе, прикрыть все эти вертепы у эмира Тимура руки пока то ли не доходили, то ли не поднимались, эмир и сам любил веселую жизнь еще с тех времен, когда разбойничал в Сеистане. Итак – девочки, мальчики, непристойные песни, кроме того – вино и азартные игры, также запрещенные Кораном, – все это с приближением ночи цвело пышным цветом не только на Собачьей улице, но и рядом, на Навозной, Дурацкой, Пронырной…