– Дед, огонька бы…

Старик между тем недоуменно вертел в руках сигарету. Осмотрел ее со всех сторон, понюхал… пожевал даже. Раничев только вздохнул. Похоже, огонька у деда не допросишься. Но телефон-то тут должен быть или нет?

Иван поднялся с лавки, услышав через оконце какой-то шум на улице, рядом. Дед Строжан тоже услышал, распахнул дверь, выглянул… И подозрительно быстро убрался обратно.

– Там тиун пришел со людищи, – сообщил он. – Зовет.

– Тиун так тиун, – согласно кивнул Раничев, решивший ничему не удивляться. – Зовет – сходим.

Он вышел на улицу… и обалдел. Прямо перед ним стояли трое. Посередине – толстый важный мужчина с козлиной бородкой, и по бокам еще двое, помоложе, с копьями. Вся троица была обряжена в неполные доспехи русских ратников образца тринадцатого—пятнадцатого веков – короткие, до колен, кольчуги и шлемы с бармицами. Толстяк держал в руках обнаженный меч, длинный, с широким долом и заточенным острием.

– Четырнадцатый век, не раньше, – профессионально определил принадлежность меча Раничев. – Похоже, из музея не только перстень украли.

– Вот он – страшный тать! – выбежал из-за угла другой старик, указывая посохом на Ивана. – Хватайте, его, хватайте.

– Страшный тать, говоришь? – усмехнулся толстый. – А вот мы сейчас посмотрим, какой он страшный!

Раничев не успел ничего сообразить, тем более – пригнуться, как толстяк взмахнул мечом и…

…и остановил его сверкающее лезвие буквально в нескольких сантиметрах от лица Раничева. Двое других тут же налетели сзади, вмиг скрутив Ивану руки. Задели раненое плечо – и директор угрюмовского музея, застонав, провалился в небытие.

Очнулся он черт-те где! Поначалу даже и не понял, только головой крутил очумело, дожидаясь, когда привыкнут к темноте глаза. Здесь – то ли в сарае, то ли в обшитом толстыми досками подвале размерами где-то метра три на четыре – было довольно темно, не полностью – узкая полоска света брезжила откуда-то сверху, – но все же особо пристально разглядеть узилище не представлялось возможным. От стены смердело – судя по всему, там стоял чан для отправления естественных надобностей.

– Вот уроды! – вспомнив толстяка с мечом и его подручных, выругался Иван и тут же застонал, неловко шевельнув плечом. Здоровой рукой поискал в кармане сигареты – пачка «Честерфилда» там точно была… да, похоже, сплыла. Как и ключи, как бумажник с мобильником.

Совсем рядом, в углу, тяжело вздохнули. Раничев насторожился – оказывается, он был здесь не один! Подтянув под себя ноги, он уселся, прислонившись спиной к стене, и затих, напряженно осматриваясь. Ага – вон, в углу кто-то лежит… и еще один – у противоположной стены, на какой-то – Иван принюхался – на какой-то гнилой соломе. Вот черт, и угораздило же! А ведь, наверное, это хорошо, что он здесь не один. По крайней мере, хоть кто-то прояснит ситуацию, сказать по правде – непонятную пока совершенно. С сокамерниками, как мысленно обозвал их Раничев, хорошо бы попытаться наладить контакт, чем он и занялся, кашлянув нарочито громко:

– Мужики, закурить не найдется?

В ответ – тишина. То ли эти двое некурящие, то ли… то ли не хотят разговаривать. Тогда – почему?

– Мы, вообще, где?

Тот, что в углу, зашевелился, кашлянул… и, так ничего и не ответив, преспокойно отвернулся к стене и, кажется, задремал. Ну надо же! Похоже, эта парочка – такие же придурки, как и те, что снаружи. Что ж, не хотят разговаривать – не надо. Иван задумчиво уставился в потолок, выделяющийся в полумраке светлым прямоугольным пятном. Что же, черт возьми, происходит? А если… Ну да, сколько раз он слышал о таких случаях! Людокрады! Ну да, тот, со шрамом, – вылитый боевик! Как же он раньше-то не догадался… Похитят, увезут в Чечню, а потом будут требовать выкуп. Раничев усмехнулся – и кто же, интересно, за него заплатит? Комитет по культуре? Нет, уж скорей Влада… да и та таких бабок не наскребет. Зачем тогда его похитили? Наверное, спутали с кем-то… Или нет – просто запутывали следы, ведь боевик со шрамом выкрал из музея старинный перстень! Да-а… если так – дело плохо… Раничев грустно присвистнул.

– Эй, ордынец, не свисти, а! – заворочались, подав голос, в углу. – Минетий-тиун не особливо-то свист любит, говорит – примета плохая. Не дал бы плетей, как вон Феофилу…

Ордынец? Иван не сразу понял, что так обращались именно к нему. Ордынец… Интересно, почему ордынец?

– А про тебя Митька с Егорием переговаривались, допреж как сюда кинуть, – охотно пояснил товарищ Раничева по несчастью. – Ордынец, мол, Тайгая человечишко.

– Да не знаю я никакого Тайгая! – не выдержав, со злостью вскричал Иван. – И вообще мне на работу пора.

– Феофил вон тоже, доработался, – не совсем понятно произнес собеседник. По виду – не разобрать кто, все ж таки темно, но голос приятный, звучный такой баритон, почти как у самого Раничева.

– А Феофил – это кто?

– Феофил-то? – Сокамерник усмехнулся. – Был свободный людин, потом – закуп, а ныне, похоже, холоп обельный… Должок-то боярину не вернул.

– О, боже! – неловко шевельнул плечом, застонал Иван, застонал не столько от боли, сколько от полной непонятности происходящего. Сленг – ну чисто средневековый: тиун, холоп, закуп. Боярин вот опять же, которому должок не вернули. Может, и он, Раничев Иван Петрович, у этого непонятного боярина в должниках?

– Что за боярин-то?

– А то ты не знаешь! – Баритон хохотнул, невесело так, грустно, словно бы давили на него какие-то нехорошие тяжелые мысли, оттого и молчал, да вот теперь вдруг решил поговорить, развеять немножко хандру.

– Да в самом деле не знаю! – повысил голос Иван. – Что за боярин? – Раничев ожидал услышать какое-нибудь знакомое имя, быть может, даже воровскую кличку иль погоняло какого-нибудь крупного преступного авторитета, крупного, конечно, в масштабе района или там области.

– Колбята Собакин – боярин, чтоб ему, змею, ни дна, ни покрышки! – В углу смачно сплюнули и вполголоса выругались.

– А где мы? – Раничев торопливо форсировал беседу, опасаясь, что еле видимый в полутьме собеседник вдруг замолкнет, замкнувшись в себе, так же, как вот только что.

В углу снова засмеялись:

– Слушай, ордынец, тебя, видно, хорошо по кумполу треснули – коль не помнишь, где ты да у кого.

– Не ордынец я. Раничев, Иван Петрович, директор Угрюмовского музея истории и культуры, – запоздало представился Иван. – А вас как величать?

– Ефим, – снова вздохнув, отозвались из угла. – Ефим Гудок кличут. А ты, стало быть, не тайгаев?

– О, господи… Да не Тайгаев, Раничев я. Из Угрюмова, директор му…

– Плохо, что не тайгаев. – Ефим почесал затылок. – Эдак, и ты холопом Колбятиным станешься, как Феофил да азм, грешный… Для чего, думаешь, нас тут держат?

– Вот мне тоже это очень интересно узнать!

– Да чего тут знать-то? В холопей поверстают – и все дела. Будем тут, на Колбяту, робить, до днев скончания. А убежать захотим – на чепь! Или плетьми, как Феофила… Феофил! Феофиле… Как ты?

На соломе завозились, заскрипели:

– Ой, тошнехонько, Ефиме, ой, болит спинушка…

– Минетий, тиун, бил?

– Он, собака, самолично… Ох… А боярский сынок Аксенка присматривал да тож пару разов приложился.

Феофил надсадно закашлялся и затих, пару раз сплюнув. Видно, говорить ему было больно. Замолк и Ефим, и в подвале – или погребе? – вновь повисла гнетущая тишина.

Раничев сглотнул слюну. Тут, оказывается, и бьют кого-то! Полный беспредел. И ведь не так далеко от города. А может, пристатится случай бежать? Можно было б, конечно, попробовать сговориться с остальными узниками, наброситсья всем вместе на вошедших – ведь придут же за ними когда-то, а руки-то – вот они – свободны, не связаны. Иван снова неловко шевельнулся – и вновь плечо ожгла боль. Да-а… Этак много не набегаешься. Он попытался привести в некоторый порядок мысли. Итак, что же получается? Похитили его какие-то преступные элементы, может чеченцы, а скорее всего – блатные, это – судя по кличкам. Значит, похитили… Цель? Замести следы, запутать следствие… И скорее всего, похитители попытаются срубить деньги… только – с кого? Или он, Раничев Иван Петрович, нужен им для каких-то других целей? Например, для предвыборной политической борьбы за кресло угрюмовского мэра. Запугают, затем используют в качестве доверенного лица… Впрочем, что гадать? Быть может, вскоре все разъяснится?