Раничев берег дыхание. Берег для последнего рывка, этот самонадеянный болван курбаши ехал не слишком быстро, и если вот сейчас резко рвануть вперед, то вполне можно вышибить его из седла даже и связанными руками. Вышибив, обхватить локтем шею, сдавить – ну-ка, что вы на это скажете, господа бандиты? Так бы и поступил, наверное, Иван – а чего терять-то? – ежели б не возникли где-то впереди чахлые пальмы оазиса. Глинобитный дувал, выбеленный известкой, призывно распахнутые ворота… Знакомая картина. У них что, все придорожные мотели так выглядят? Стандарт однако. Ха! Какой, к черту, стандарт? Раничев чуть было не присвистнул, глядя, как в воротах, кланяясь, возник старый знакомый – плешивый старик. Так и караван-сарай этот – тот же самый, в котором… в котором они и были выданы людям Кучум-Кума! Кстати, дорога очень хороша – мощенная камнем или кирпичом, в общем, чем-то твердым – прямая, как стрела, с аккуратными указателями расстояния, ни выбоины, ни ямки – вот бы нам такие в России… Да, для того чтобы в России такие дороги были, туда Тамерлана в президенты нужно, иначе господа чиновники все разворуют, как они это всегда и делают. Всегда и везде. Кстати, и у Тамерлана в империи воровали не меньше, вернее – не воровали – воруют. Но как ни странно, дороги – хорошие. Значит, ими часто пользуются. Правительственные гонцы, те же чиновники, купцы, военные, сборщики податей. И не может быть, чтобы все власть имущие игнорировали бы «мотель» плешивого старика. И вовсе не обязательно сюда заглядывают только те, кого давно прикормил Кучум-Кум, денег у него на всех не хватит, не того полета птица. Так, может, на кого и нарвутся сегодня? А если нет, так можно попытаться оставить какой-нибудь знак? Интересно только какой? Говорить Иван вроде бы с горем пополам научился – немного по-тюркски, немного на фарси, но вот писать… Тут нужно было бы быть вообще полным гигантом мысли! Ладно, не получится написать – нужно будет что-нибудь придумать, обязательно нужно, быть может – это их последний шанс!
Всем своим поникшим видом изображая полную покорность судьбе, Раничев следом за курбаши и его воинами вошел во двор караван-сарая. Знакомый такой двор. Колодец, помост под старой чинарой, пристройка. Оставив своих людей на дворе в тени чинары, Кучум-Кум вместе с плешивым хозяином вошли в дом, где и уединились для обсуждения общих, малосовместимых с законом дел. Ивана с Евдокией привязали здесь же, прямо к чинаре. Было довольно прохладно, но ни Раничев, ни Евдокся холода не чувствовали – пока бежали, согрелись. А коней-то, как с радостью отметил Иван, не расседлывали, видно, не собирались здесь долго задерживаться, опасались ненужных встреч. Сидели на корточках на помосте возле чинары, пили с колодца воду, лениво жевали какую-то гадость – ждали, бросая нетерпеливые взгляды на закрытую дверь дома. Искоса посматривая на них, Раничев переместился чуть влево, стараясь, чтобы его ноги оказались в тени помоста. Вспомнил, как сообщил о себе тогда, когда ломанулся к банькам в поисках Евдокси… Может, и здесь это пройдет? Бандиты ничего не заметили, да не особо и присматривались к пленникам – куда убежишь-то? Черная тень помоста и чинары закрывала от них все то, что Иван как умел рисовал большим пальцем правой ноги: провел длинную толстую линию, нарисовал домик, деревья, старика – смешного лысого человечка, совсем как на детских рисунках. Чтоб было ясно, нарисовал с одного конца дороги – волны (Аральское море – север), с другого – мечеть с минаретом (большой город – юг), затем отвел прерывистую линию на восток, изобразил колодец с пальмой, череп, а под ним – две перекрещивающиеся сабли. Подумав, еще и приписал по-русски – «Кучум-Кум» – мало ли кто из купцов или чиновников знает русский, по крайней мере купцы, если торговали с Ордой, вполне могли научиться. Евдокся краем глаза следила за всеми манипуляциями Раничева, готовая, ежели что, предупредить об опасности. Едва Иван успел окончить свою работу, как во дворе показались курбаши и плешивый, оба довольные, видно, уже сговорились о чем-то да совершили взаимовыгодные расчеты. Вся орда враз повскакала на лошадей, пленных привязали длинными веревками к седлам. Поехали, поднимая пыль. Раничев обернулся – черная тень помоста надежно скрывала рисунок. Если не присматриваться… А с чего плешивому присматриваться-то? Только бы дождя не было, да судя по небу – не должно бы. Небо высокое, голубое, ясное. Солнце сверкает, словно бы летом, греет, правда, не очень, но тем не менее… Вот через часок-другой, когда тень чуть сместится в сторону – рисунок станет вполне хорошо заметен, ну пусть тогда старик поломает башку, а как догадается – так Ивану все равно все уже будет до лампочки. А вот если не хозяину на глаза попадется раничевское творчество, а кому другому – купцу, чиновнику, гуляму, – вот тут уж другой коленкор пойдет – Тимур к преступникам относился жестко. Преступники – нарушители законов, а закон – шариат и Яса Чингисхана – должны исполняться беспрекословно, а их нарушение – жестоко караться, да что там нарушение, одна даже мысль об этом должна приводить будущего преступника в трепет!
Ехавший впереди курбаши, обернувшись, махнул рукой, и всадники – а вместе с ними и пленники – резко прибавили ходу. Погруженный в мысли Раничев едва не упал, и какой-то скакавший рядом черт с размаху огрел его по плечу плетью. Вот гад! Вместе с болью от удара Иван вдруг ощутил и радость – а ведь не зря, не зря Кучум-Кум увеличил скорость, видно, побаивается кого-то, видно, о чем-то таком и предупредил его плешивый сообщник. А ведь может получиться, может… Жаль, раньше не догадался – почувствовал мнимую свободу, распушил крылья, как же! А того и невдомек было, что невозможно одному (двоим, если считать Евдокию) жить по своим законам, нет. Здесь нужно было выживать по законам всех, по законам империи Тимура, и, едва вырвавшись от бандитов, нужно было немедленно поведать о шайке властям. Раничев вздохнул на бегу: хорошая мысля приходит опосля. Хотя они ведь вообще не успели добраться до людных мест, чего уж теперь говорить. Вариант с рисунком и возмездием, быть может, и проскочит, только вот как быстро? За это время их с Евдоксей вполне могут казнить, и казнить страшно. Значит, нужно иметь какой-то вариант про запас. Самый простой – погибнуть быстро, бросившись на того же курбаши. Да… Он-то, положим, погибнет. А Евдокся? Броситься вместе? Не такая уж и плохая идея, особенно в свете того, что предстояло девчонке. Только надобно тогда сговориться, да и ситуацию подходящую подобрать. То есть что значит – подобрать? Создать! Как? Придумать. Обязательно придумать, иначе…
В Ак-Кудуке их уже ждали. Все жители кишлака – а таковых набралось человек с полсотни, разумеется, только мужчины – вышли на главную площадь перед небольшой мечетью, сложенной из крупного необожженного кирпича и на высоте человеческого роста по всему периметру украшенной блестящими голубоватыми изразцами. Она была бы довольно красивой, эта мечеть, небольшая, уютная, с темно-голубым куполом, но все дело портил минарет, нелепо торчавший слева от главного здания, словно труба колхозной кочегарки.
– Ну вот. И тут – колхоз «Светлый путь», – с усмешкой пробормотал Раничев. – А курбаши Кучум-Кум – за председателя. Кучум-Кум даже не завернул домой, все было уже решено, и на площади давно ожидали расправы. Интересно, откуда они знали, что беглецов обязательно поймают. А может, и не знали, просто собрались перед намазом… Ну да – вон и муэдзин заголосил с минарета, жалостливо, пронзительно, грустно:
– Алла ибн Алла-а-а-а-а!!!
Что же, их тут сразу и казнят, перед мечетью? Не слишком ли много чести? Впрочем, восток – дело тонкое.
Темные лица собравшихся декхан, казалось, не выражали ни одной мысли. Люди стояли невозмутимые, как индейцы. Из мечети появился мулла в светлой развевающейся одежде до самой земли и ослепительно белой чалме. Курбаши, подъехав к нему, спешился, оглянулся горделиво – в енотовой мохнатой шапке, при сабле, ему б еще маузер – ни дать ни взять Абдулла из «Белого солнца пустыни». Впрочем, нет, Абдулла поимпозантней выглядел, а этот так себе, ни рыба ни мясо. Однако хитер, сволочь, удачлив.
