Иван ощутил вдруг приступ острого стыда за то, что так и не смог помочь девушке, вот не удалось – и все, хоть ты плачь! Одно хорошо – хоть не убили, жива… впрочем, и это нельзя сейчас утверждать точно, такое уж время.
Оживший после ночного холодного сна караван медленно огибал болото, пользуясь старой караванной тропой, круто заворачивающей к югу, к Джейхун-реке, или – Амударье, как привык Раничев. Дней через десять-пятнадцать должен показаться Ургенч, или что там от него осталось после сожжения Тимуром. С утра холодало, где-то плюс пять – плюс десять, но днем, как уже по опыту знал Иван, изрядно-таки потеплеет и станет вполне терпимо, только вот сейчас выдержать, завернуться поплотней в одеяло, гад, купец, пожадничал, выдал рабам этакое старье все в дырах, сволочь – одним словом… Хотя хорошо, конечно, что попался он на глаза Энвер-беку, тот и сплавил с ним по пути оставшихся в живых невольников, так бы, наверное, убил, похоже, не верил он в особые таланты предсказателя-Раничева, не верил, но очень хотел бы верить, уж больно понравились ему слова Ивана о судьбе Баязида-султана.
Они шли без перерыва, до самого вечера. Светило в глаза низкое пустынное солнце, и в самом деле стало значительно теплее, Раничев повеселел, развернул одеяло, насколько смог связанными руками, хорошо хоть не надели на шею тяжелую колодку, а ведь могли бы, да так и делали на ночь, ну а без нее что ж, идти можно. Иван даже принялся насвистывать что-то из «Бони М», что-то такое, веселое, «Распутина», что ли…
– Все свистишь? – буркнул ему в спину шагающий позади Салим. – Мы ведь уже почти пришли. Надо бы бежать попытаться.
Раничев насторожился:
– Думаешь, пора?
– Самое время. Представится случай, и… Уж у тебя-то опыт богатый.
Иван тихонько засмеялся. Ну да, представится случай. Если б это было так просто. Да и куда здесь бежать? Одни пески кругом. Гладко было на бумаге…
Караван-сарай возник на пути внезапно, вырос будто из-под земли глинобитным забором и двумя чахлыми карагачами. Он был пуст – не сезон, это Махмуд припозднился – и хозяин, плешивый старик в замызганном старом халате, кланялся, улыбаясь, завидев караван еще издали. Все домочадцы его – трое тощих парней с впалыми щеками и несколько закрытых паранджой женщин – тоже вышли приветствовать гостей и, стоя у ворот, кланялись.
– Гость в дом – радость в дом, – кланяясь, зазывал караван-сарайщик. – Ночлег у горящего очага, холодный шербет и кебаб из молодого барашка – что еще нужно усталому путнику? А у меня лучший кебаб в округе, это вам всякий скажет. – Старик просто лучился желанием угодить. Этакий рахат-лукум в чалме и халате.
– Вообще-то люди хвалят караван-сарай Абу-Карима… – не слезая с верблюда, задумчиво пробормотал Махмуд Фаязи.
Старик всплеснул руками:
– Вах! Да отсохнет язык во веки веков у того, кто так говорит! У скупого Абу-Карима, да простит меня Аллах, не караван-сарай, а пристанище иблисов! Кого там только нет – всякой швали, вот у меня здесь совсем другое дело – просторно, чисто.
Стараниями Салима кое-что понявший из его речи Раничев усмехнулся. Ну насчет того, что просторно, еще, наверное, можно было бы согласиться, и то как посмотреть. Но вот что касаемо чистоты… Тут хозяин, пожалуй, погорячился. Грязные, снующие по двору куры, давно не чищенный котел, подвешенный над чадящим очагом, тараканы, размером чуть ли не с палец – все это мало соответствовало представлениям Ивана о чистоте. Впрочем, ни хозяина, ни, похоже, и купца это отнюдь не смущало. Смущало другое – цена. Выслушав старика, Махмуд соизволил слезть наконец с верблюда и с азартом принялся торговаться. Владелец караван-сарая требовал от караванщика три дирхема… или динара… Раничев точно не расслышал, понял только, что речь шла о деньгах. Купец, с ужасом в глазах, повторил запрошенную стариком цифру каждому караванщику, исключая, пожалуй, только рабов, и караванщики, услыхав названную сумму, осуждающе трясли бородами и ахали. На взгляд Ивана, торг продолжался довольно долго и нудно, пока наконец обе договаривающиеся стороны, устав препираться, не ударили по рукам. На чем они сошлись, Раничев не расслышал, да, честно говоря, не особенно-то это его и интересовало. Внутри караван-сарай выглядел еще непригляднее, чем снаружи. Впрочем, рабов внутрь и не пустили – они просто выгрузили туда личную поклажу купца. Само помещение караван-сарая, сложенное из необожженного кирпича, видимо, предназначалось для почетных гостей, все остальные – погонщики ослов, невольники, прибившиеся к каравану дервиши, должны были ночевать в тростниковой пристройке.
– Спасибо и на этом, – мрачно усмехнулся Иван. – Могли б и в поле оставить.
– Хорошо! – Салим радостно подмигнул ему. – Можно будет попытаться бежать.
Бежать… Куда вот только? Впрочем, Салим местный, наверное, знает – куда.
Пронеслись – не заметили – сумерки, быстро наступила ночь, настоящая азиатская ночь, черная и непроглядная, лишь только звезды перемигивались в небе, да серебрилась любовная планета Венера, по-местному – Зухра.
В пристройке их, в общем-то, набралось не так и много, десятка два, из которых половина рабов. Махмуд Фаязи был человеком весьма предусмотрительным и осторожным – на ночь рабам надели на шеи колодки.
– Вот, мать вашу, – тихо ругался Иван, знал – будешь возмущаться громко, тут же получишь палками по бокам. А не хотелось.
– Ну и как мы теперь сбежим? – язвительным шепотом осведомился он у погрустневшего Салима.
– Как-нибудь, – встрепенулся тот. – Может, дервишей попросим… но не сейчас, позже, когда все уснут.
Раничев хотел было осведомиться, кого же это отрок намерен просить, ежели все уснут, да промолчал, ну его в баню, этого Салима, что-то не то он в последнее время болтает, видно, дает себя знать близкая родина.
Где-то внутри караван-сарая негромко заиграла лютня с одной струной. (Дутар, как пояснил Салим.) Уныло так, тянуче, грустно. Раничев с детства не терпел восточной музыки – только повеситься под такую. Вот воют на одной ноте. Нет чтоб какой-нибудь блюз сыграли – тоже грустно и заунывно, но хоть не так упаднически тоскливо.
Иван так и не мог уснуть из-за этой навязчивой поганой мелодии, ну сколько ж можно издеваться? А другие ничего – спали – погонщики ослов, парни с лицами цвета усохшей глины и явно не отягощенные излишними признаками интеллекта – даже пытались подпевать в меру своих убогих вокальных способностей. Мычали что-то, словно коровы на бойне.
Раничев тоже напел вполголоса на восточный лад:
– Ай эм э диско дансер. – Поиздевался: – Джими, Джими, ача!
Потом не выдержал, плюнул. А погонщики ослов в унисон закивали башками:
– Хорошо поешь, вах!
– А чего ж нам, скоморохам, не петь? – по-русски откликнулся Иван, правда, в дальнейшую беседу не вдавался – на фиг, пусть уж лучше спят. Да и язык его еще оставлял желать лучшего, а Салим, гад такой, дрых уже давно без задних ног, свесив голову на колодку. А может, и не дрых, может, притворялся, что дрыхнет.
Дождавшись, когда все уснут, Раничев потряс парня за колодку:
– Эй, Салиме… Спишь, что ли?
Юноша не отозвался, видно и в самом деле спал.
Ну дела… То бежать зовет чуть ли не сейчас же, а то – спит себе так, что пушкой не разбудишь. Ну и черт с ним, пусть спит, все равно в колодках бежать весьма затруднительно.
Дутар – или что там это было – вскоре умолк, и над караван-сараем повисла тишина, ощущаемо гнетущая, словно ее можно было запросто потрогать руками. Лишь где-то далеко выли волки. Или – шакалы? Нет, шакалы, кажется, не воют. Вот кто-то вдруг кашлянул, ругнулся – кажется, будто бы над самым ухом; Раничев вздрогнул и только потом догадался: а купец-то не дурак, выставил часовых. Интересно, сколько? Уж, во всяком случае, не менее двух. Вот и убеги тут!
Иван услышал, как часовой что-то спросил, уловил отдаленный ответ. Да, похоже, что двое. Скрипнула дверь караван-сарая. Хозяин – судя по старческому дребезжащему голосу, это был он – что-то быстро спросил охранников. Что-то говорил про вино. Предлагает выпить? Это мусульманам-то, да еще караульным? А те, похоже, соглашаются, ну, блин, стражнички… Идут куда-то – со двора донеслись шаги – а ведь, похоже, зашли за пристройку. Ну да, вот и остановились как раз напротив Раничева. Послышалось бульканье, потом тот же стариковский голос поинтересовался:
