Варяжко смотрел в упор. Глаза метали молнии.

– Ты знаешь, что отныне ты, подлый раб, преступник и надлежишь наказанию?

Среди бояр послышался грозный ропот. Посланец великого князя в который раз оскорбляет их князя. А кем тогда считает их, вольных новгородцев, если подлый раб у них князем?

– Так и передай, – повторил Владимир. – А за то, что ты вел себя недостойно послу, а как драчливый пес аль петух, то и честь тебе будет оказана как петуху… В смолу его! А затем в пух и перья!

Варяжко выхватил меч. Он был так страшен, что к нему не осмелились приблизиться. Выругавшись страшно, он бросился из палаты. Это была его ошибка: предусмотрительный Тавр велел захватить веревки, одну успели протянуть поперек. Варяжко зацепился, грохнулся с разбегу всем громадным телом. Терем содрогнулся от удара.

Тут же угостили обухом по голове, скрутили руки и ноги, потащили во двор. Там, под гогот мужиков и смешки девок, его раздели догола, щедро вымазали горячей смолой, затем вываляли в перьях. Кипящая смола накрепко приварилась к телу, отодрать можно только с мясом, а теперь еще и перья облепили так, что грозный воевода в самом деле походил на огромного петуха.

С веселыми воплями, радуясь неожиданному развлечению, молодые мужики, накрепко связав воеводе руки за спиной, посадили на две толстые жерди, связали ноги и вытащили на мороз.

– Кукарекни, воевода!

– Ты в перьях, тебе тепло…

– Слушай, а петухом тебе краше!

– А кур топтать могешь?

День был на редкость ясный, солнечный. На улице поднялся веселый крик, народ сбегался навстречу, хохотал, тыкал пальцами. В Варяжко полетели снежки, сосульки. Когда он зарычал и попытался вырваться, его шарахнули палицей. К тому же по бокам бежали гридни, острые копья смотрели в покрытые перьями бока. Кое-где перья уже закрасило кровью. И Варяжко видел по быстро звереющим лицам, что им только дай повод, чтобы заточенное острие вошло поглубже и достало сердце.

Он молчал, люто скрипел зубами. Перья лезли и в рот, смолой мазали густо, лицо тоже было покрыто перьями так плотно, что узнать его было бы трудно. Горланы бежали впереди, орали:

– Воеводу Ярополка прут!.. Умора!

– Гляньте на Варяжко! Бросил воеводство, к нам петухом идет!

– Оборотня пымали!.. Оборотня пымали!

– Кто купит петушка на палочке?

Распевая непристойные песни, его понесли через весь город. Парни и девки швыряли комья снега, легкий ветерок румянил им щеки. Снег под сапожками скрипел весело. Варяжко сперва не ощущал холода, толстый слой перьев укрывал даже от ветра, затем мороз пробрался под кожу, застудил тело. Ярость выветрилась с холодом, он чувствовал только тупое оцепенение.

– Я расплачусь, – прошептал он твердыми, как деревяшки, губами. – На палю всех… За ребра на крюки вдоль всей городской стены… А из этого… что князем себя… кишки буду вытаскивать медленно-медленно…

Он начал представлять, каким изощренным мукам подвергнет своего врага, сердце застучало чаще. Он ощутил, что кровь начала разогреваться, будто он уже стоит возле багровых углей, где раскаляются крючья, щипцы, прутья, иглы…

И только эти горячечные мысли не дали ему замерзнуть, ибо раззадорившиеся новгородцы таскали его по всем улицам, сменяя плечи, до самого вечера.

Владимир поклонился боярам, поблагодарил за поддержку, хотя те за весь спор с посланцем Ярополка молчали и только сопели, затем сослался на неотложные дела, кивнул Тавру.

Оставив главную палату, они уединились в небольшой комнатке Владимира. Там было тесно от книг и карт, сильно пахло кавой, но для тайных переговоров место было как никуда лучше.

– Ну, что скажешь?

– Ты говорил хорошо, – одобрил Тавр. – Меня чуть слеза не прошибла!.. Еще чуть, сам бы поверил, что ты такой.

– Политика, – отмахнулся Владимир. – Я это слово услышал в Царьграде. Оно значит много! Видел, как бояре переменились?

– Да, сперва были на его стороне, – признался Тавр. – Меня холодный пот прошиб. Я уже чувствовал острый крюк под ребрами… Но ты озлобил Ярополка!.. Думаешь, сойдет с рук?

– Я озлобил его еще в детстве, – ответил Владимир с горечью. – Что бы я ни ответил Варяжко, в Киеве меня бы все равно скарали на горло. А так я хоть часть бояр привлек на свою сторону дерзостью да удалью. Семь бед – один ответ!

– Тебе не тягаться с Ярополком, – осторожно напомнил Тавр. – При нем все великокняжеское войско! Там и печенеги, верные псы Ярополка. И деньги ромеев. И подвластные племена. Он прихлопнет весь Новгород, как муху, и не заметит того!

Владимир покачал головой:

– Зимой не воюют, а весной долго ждать, пока дороги подсохнут. К тому же придется мосты мостить, гати класть, иначе войску в наш болотистый край не пройти. А мы к тому времени что-то да придумаем.

Тавр с сомнением покачал головой:

– Придумаем ли?

Улыбка Владимира была недоброй.

– Когда мы взяли посадника прямо в постели, я принял меры, чтобы точно так же не взяли меня! Как видишь, сработало.

Остаток зимы прошел в тревожном ожидании. Владимир усиленно собирал вокруг себя людей незнатных, вызывая ропот, раздавал деньги, земли. Особенно привлекал тех, кто когда-то в молодости решился стащить задницу с печи, побывал в дальних странах.

Из Царьграда и подвластных ему городов, из сел империи возвращались единицы из тех сотен тысяч славян и тысяч русов, кто в юности ушел искать славы и денег в блистательную империю ромеев. Большинство гибло, счастливчики приживались, иные поднимались до невообразимых высот, а богатств скапливали столько, что на всей Руси вместе с Польшей и Чехией не собрать, но бывали неустроенные чудаки, что и там не находили места, возвращались – кто под старость, кто в расцвете годов.

Именно эти немногие удивляли, поражали, будоражили умы, заставляли задумываться суровых, но простодушных славян. Они приносили на Русь рассказы про ослепительные города, дворцы, сады, про богатства и чужие красоты, приносили с собой привычку сладко спать и красиво есть, знание поэзии, религии, отточенную в спорах речь, виртуозное владение словом. Все это поражало, ошеломляло, но редко кого отталкивало. Славянин все способен переварить, усвоить, растворить в себе, обратить в пользу. А что не в силах, то отскакивает от его крепкого лба как горох от стенки, не причиняя вреда.

Возвращались зодчие, умельцы, виртуозы красной лжи, художники и поэты, но Владимира интересовали только знатоки военного дела. Он видел, что не один так делает. Везде на Руси вернувшихся сперва спрашивали, что могут сделать для укрепления дружины, а уж потом какие там храмы и обычаи… Да и вряд ли только на Руси.

Объезжая села и веси, старался подружиться с местными вождями, войтами, старостами. Ему, как князю, на ночь приводили девственниц, тем самым улучшали свое племя. Обычно утром он покидал ложе без сожаления, уже на пороге забывал милые личики. Лишь двух нарек женами, да и то не за красу или кротость, а дабы скрепить узы с вождями племен.

Один и другой владели быстро растущими городами на реке, при случае могли загородить ее челнами, на берегах выставить лучников. Родство с князем льстило лесным вождям. Тот был первым и единственным князем, которого видели в этом дремучем краю.

Добрыня посмеивался:

– Племя улучшают? Ишь, нашли племенного бычка… Может, оставить тебя здесь с бабами? Глядишь, лет через сто новое племя выйдет из леса, а через двести – новый народ!

Он хохотал, но Владимир чуял в словах могучего воина и затаенную угрозу. Истинная власть пока что в его руках, но княжич матереет не по дням, а по часам. Девок под себя грести и дурень может, этот же не распускает пояс ни на миг, спит в седле, а с девками управляется, не снимая сапог. Пока что не вмешивается в его дела, на все дает добро, но его, Добрыню, показным смирением и охоткой к пирам да потехам не обманешь…