Воин оглянулся на остальную четверку, те улыбались, а щитами загораживались от стрел уже не так тщательно.

– Не веришь, – сказал воин с укором. – Клянусь Велесом, клянусь великим Сварогом, Ярилой, клянусь Белбогом и самим Родом, что не видеть мне вирия и своих родителей, если не доставлю тебя целым и невредимым в Киев к твоему брату Ярополку!

Клятва прозвучала страшная, воины даже переглянулись, один побледнел, чуточку подал коня назад. Но бородач смотрел уверенно, сидел гордо, голос звучал властно.

Это не рус, подумал Владимир, холодея. И не славянин. Ни один рус, ни один славянин не произнесет такую клятву. Даже варяг не скажет такое, дабы не оскорбить богов земли, по которой ходит. Уже хотя бы потому, что пленник может умереть в дороге от хвори и тем самым клятва повергнет давшего ее в подземный мир в когти Ящера.

– Добро, – сказал он с облегчением, – я сейчас открою ворота… Только пообещайте не трогать моего друга. Он сильно ранен, истекает кровью. Не глумитесь над ним! Пусть умрет своей смертью.

– Договорились, – ответил воин поспешно.

Владимир соскочил на землю. Олаф с обнаженным мечом затаился у ворот, а на крыльце толпились челядинцы. В окнах мелькали испуганные лица. Кони, разогретые скачкой, кружили посреди двора.

– Все понял? – шепнул Владимир.

Он выдернул засов, створки подались. Олаф пятился, скрываясь за ними, Владимир быстро взял меч в правую, а левой тянул створку, показавшись наполовину.

Широкая улыбка бородача внезапно стала жестокой. Он пришпорил коня, тот ринулся в открытые ворота. Воины поспешно погнали коней следом, и Владимир перехватил меч обеими руками.

Глаза бородача расширились, но он не узнал, что обрушилось слева, а Олаф отпрыгнул и занес меч для страшного удара уже по другому. Конь внес страшно разрубленное тело во двор, следом вскочил еще один, этого достал Владимир, а затем поспешно выбежали из ворот. Всадников все еще трое, и они на конях!

– Один! – страшно вскрикнул Олаф.

– Перун! – крикнул Владимир еще звонче.

Всадники поспешно хватались за мечи, но те мгновения, когда верили в сдачу беглеца, расслабили их руки, чужие мечи быстро поразили двоих. Третий наконец выхватил саблю, завертелся в седле, с двух сторон подступили страшные, как боги войны, люди-великаны, их руки забрызганы кровью, а в глазах ярость.

– Нам не нужна твоя голова! – крикнул Владимир. – Опусти топор. Где сам Варяжко?

Воин, бледный и с расширенными от пережитого страха глазами, огрызнулся:

– Скоро узнаешь!

– Слезай, – велел Владимир.

– Ты еще меня не убил, – бросил всадник.

На Владимира смотрело совсем юное лицо, безбородое, с голубыми испуганными глазами. Но голос отрока не дрожал, а щит и саблю он держал крепко и правильно.

– Ты в самом деле из дружины Ярополка? – спросил Владимир недоверчиво. – Ты ж на соплях еще скользаешься!

– Я из его лучшей сотни, – ответил молодой воин гордо. – И ты это узнаешь!

Неожиданно быстро он обрушил сильный удар. Владимир едва успел отпрыгнуть, лезвие чуть не отсекло ухо. Воин напирал конем, снова и снова замахивался, рубил, Владимир то подставлял меч, тот звенел и едва не выпрыгивал из рук, сабля оказалась тяжела, но владел ею молодец умело и сноровисто.

– Ты сам напросился… – процедил Владимир.

Но воин рубил с коня сильно, Владимир пятился, чувствовал, как смерть все ближе и ближе, но вдруг воин вздрогнул, выпрямился всем телом. Мгновение смотрел на Владимира остановившимися глазами, изо рта плеснула алая струйка. Затем завалился лицом вниз.

Владимир сквозь грохот в ушах услышал голос:

– Знаю, ты хотел сам, но нам пора убираться.

Олаф уже бросил меч в ножны, ловил коней. Владимир на подгибающихся ногах обошел павших, только двое стонали и пытались ползти, раненные тяжело, остальные так и лежали в лужах крови. Торопливо собрал калиточки с монетами, поснимал золотые перстни. Судя по кольцам, все пятеро из старшей дружины. Только старшим дружинникам дозволено носить золотые кольца на большом пальце левой руки.

Он распахнул рубашку на груди бородача. В глаза блеснула толстая серебряная цепочка, но вместо оберега тускло мерцал золотой крест. Так и есть: не рус и не славянин, а из подлых христиан. Потому и клялся так легко чужими для него богами.

Олаф нетерпеливо покрикивал. Владимир сорвал крест, золото и в аду золото, вырвал из уха серьгу с крупным рубином, а большой палец, с которого не снималось кольцо с зеленым, как молодая травка, изумрудом, хладнокровно отрезал. На досуге снимет, за такой камешек можно табун добрых коней купить.

Дальше всех лежал, раскинув руки в луже крови, молодой красивый воин. Из горла торчала стрела. Лицо было бледное, без кровинки, глаза смотрели недвижимо в небо. Но даже у мертвого на лице застыла надменная гордость, даже перед лицом богов не забывал о своем знатном роде. Доспех на нем был дорогой, искусно подогнанный, украшенный серебром и золотом. Кольца и перстни снялись легко, но один палец все же пришлось отхватить, Олаф коней удерживал с трудом, они храпели и вздымались на дыбы, чуя кровь хозяев, викинг изнемогал в непривычной схватке.

Владимир помахал челяди:

– Собирайте добычу! Оружие, доспехи – ваши.

Он с разбегу запрыгнул на коня. Олаф вскрикнул завистливо. Один молодой мужик решился выйти к воротам. Глаза быстро и жадно пробежали по добротной одежке дружинников.

– А что сказать, когда приедут… остальные?

– Мы все забрали, – бросил Владимир. Он кивнул на убитого бородача: – А этого закопай быстрее. Вместе с собаками! Это христианин.

Мужик сказал деловито:

– В такую жару этот бугай провоняет все окрест.

Кони, еще не остывшие от скачки, пошли резво, ровным галопом. В поводу скакали следом трое заводных коней. Олаф скалил зубы, викинг всегда наслаждается настоящим, Владимир пугливо прислушивался, приподнимался в стременах, заглядывал через верхушки кустов.

И жаль, что не Варяжко привел этих: можно бы сразу избавиться от лютого врага, и хорошо, что не Варяжко: при нем народу побольше, да и сам Варяжко не даст себя сшибить стрелой, да и не попадется так глупо в воротах.

Олаф скакал, судорожно впепившись в коня, как клещ, бледный и напряженный. Конь чужой, к тому же наконец-то настоящий конь, а не рабочая кляча, которых они покупали или меняли раньше. Этот конь в самом деле рожден для скачки, для схватки грудь в грудь, под коленями чувствуются настоящие тугие мышцы боевого коня…

– Семеро! – воскликнул он внезапно.

– Что? – не понял Владимир.

– Семеро, говорю! – крикнул Олаф снова, он не поворачивал головы, пугливо пригибался под проносящимися над головой толстыми сучьями. – Мы вдвоем срубили семерых! Об этом будут говорить и петь.

Владимир оглянулся, вслушался в крики лесных птиц:

– Восьмерых.

– Что? – теперь не понял Олаф.

– Не хвастай, говорю. Раз повезло, не повезет в другой. Их вожака я сшиб первым. Растерялись, бородач стал за старшего, с этого и пошла дурь. Его хитрости не хватило бы обмануть пень в глухом лесу.

Деревья подступили к тропке ближе. Ветви опускались ниже, воздух стал влажным, плотным, как в наглухо закрытом амбаре с сеном. Тропка сузилась, часто петляла. Владимир пустил коня шагом. Сзади стучали копыта коня Олафа, заводные тянулись позади как гуси.

Когда лес сомкнулся со всех сторон, Владимир остановил коня:

– Придется пешком.

Олаф подъехал бледный, мокрый от пота, будто вынырнул из ливня. Грудь ходила ходуном, словно это он нес коня.

– Пеш… ком? Ни за… что.

– Какой же ты викинг? – укорил Владимир.

– Я прирожденный викинг, – ответил Олаф, он жадно хватал воздух ртом как рыба на берегу, – но я не дурной викинг… мы тоже не ситом море черпаем. Вон от того дуба с дуплом идет тропка…

Владимир сказал с горечью:

– Лесная. Звери протоптали.

– Если лось проходит, – возразил Олаф, – почему не мы?