– Ну-ка, Натусик, расскажи, пожалуйста, что-нибудь интересное про владельца этой расчески, – попросил он, усаживаясь напротив нее.

Думая, что он над ней вновь подшучивает, девушка вскинула на него удивленные глаза, но увидев, что ее собеседник как никогда серьезен и по виду совсем не расположен шутить, тоже посерьезнела и принялась внимательно рассматривать Юрину находку. Повертев в руках расческу, она шумно выдохнула и начала.

– Расческа дорогая, – тут она подняла глаза и, встретив удивленный взгляд Юрия, пояснила, – она ведь сделана из слоновой кости, и работа тут явно ручная. Потом, – она помедлила и несколько раз провела пальцами по боковой поверхности расчески, будто поглаживая ее, – ею пользовались очень долго, ты видишь, как гладко она отполирована, так что даже надпись на ней уже почти стерлась.

– О, да там какая-то надпись есть, – протянул к ней руку Юрий, – ну-ка, ну-ка! – Он внимательно осмотрел расческу и тоже заметил еле различимую, почти стертую надпись, сделанную когда-то безызвестным гравером на одной из ее сторон. – Буквы, мне представляется, здесь готические, – придвинулся он ближе к Наташе, – тебе не кажется? Видишь, какие они угловатые.

– Давай перепишем их в тетрадь, – с энтузиазмом предложила она, – и попробуем потом перевести. Я ведь в школе немецкий учила!

Они довольно долго спорили по поводу почти каждой буквы, разглядывая по очереди расческу в лупу, но в конце концов предложение из пяти слов с большими, правда, пробелами было перенесено со слоновой кости на бумагу, и они приступили к расшифровке надписи. Правда, по поводу перевода смысла фразы они уже почти не спорили. Было предельно ясно, что кто-то поздравлял некоего Альфреда Р. с его пятидесятилетием. Кто конкретно поздравлял, выяснить, видимо, им было не суждено, так как именно в этом месте надпись отсутствовала.

– Вот видишь, – подвел итог Юрий, – сколько мы всего узнали, найдя пока одну единственную расческу. Прежде всего нам удалось выяснить, что потерял ее пожилой, видимо весьма уважаемый человек, крайне бережливый и аккуратный, о чем свидетельствует, в частности, то, что он пользовался ею после своего пятидесятилетия еще довольно длительное время, но тем не менее все зубья на ней целы. Наконец, звали этого человека Альфред, и потерял он эту расческу, вероятнее всего, в самом конце войны.

– А об этом ты как догадался? – удивилась Наташа.

– Да это кажется мне вполне очевидным, – улыбнулся Юрий. – Согласись сама, ведь после войны люк этого колодца долгое время был завален разным строительным мусором и был расчищен только тогда, когда твой отец начал на этом месте строительство гаража. Так? Так! А теперь скажи-ка мне, кто же из солидных и уважаемых граждан Кенигсберга стал бы лазить по этим мрачным катакомбам, если бы не обстрелы и бомбежки, которые видимо и загнали все местное население под землю, а все эти неприятные события и происходили, как мы все хорошо знаем, в самом конце войны.

– Ой, чайник кипит, – внезапно вскочила с места Наташа и бросилась к плите.

Во время чаепития проблема старинной желтоватой расчески из слоновой кости была отложена, но, как оказалось, не навсегда.

Едва открыв утром глаза, Юрий вскочил с постели, поднятый на ноги неожиданной догадкой.

– Альфред, Альфред, – бормотал он, судорожно роясь в своих записях, – а как же звали директора местного музея янтаря, а? – Разыскав в сумке нужную ксерокопию, он торопливо перелистал ее страницы. – Ага, вот: «Среди этих лиц были (допрошены): искусствовед, доктор Альфред Роде, его жена и дочь; доктор Фризен – хранитель памятников провинции Восточная Пруссия; сотрудники Прусского музея изобразительных искусств, доктор Гергард Штраус, инспектор Хенкензифкен, научный работник Кульженко (Полина Аркадьевна), а также генералы: Ляш, Кюхлер, гауляйтер Эрих Кох, директор Прусского исторического музея доктор Герте, владелец ресторана «Блюхгерихт» («Кровавый суд») Файераденд и другие». Вот, значит, какой расклад получается, – прокомментировал Юрий полученную только что информацию.

Он присел на кровать и вынул из висевших на спинке стула брюк вчерашнюю находку.

«А вдруг и в самом деле именно доктор Роде обронил в нише эту славную расчесочку? – подумал он, облокачиваясь на подушку. – В общем, как мне кажется, ничто этой интересной версии пока не противоречит. Он вполне мог получить именно такой дорогой и одновременно практичный подарок от, допустим, своих коллег по работе и потерять его как раз в этом, позже заваленном обломками колодце, когда прятался в нем во время обстрелов. Хотя, стоп, а где же он жил в то время?»

Покопавшись в фотоотпечатках карт старого города, Юрий довольно быстро установил, что улица Беекштрассе располагалась в старом Кенигсберге весьма далеко от того места, где находился колодец, в котором им вчера была найдена расческа. «В таком случае остается только один вариант, – подытожил он, – господин Роде сидел в этой нише не во время каких-то там обстрелов, а тогда, когда он, после своего исчезновения с пятого по десятое апреля 1945 года, возвращался домой уже после завершения штурма. Логично будет в таком случае предположить, что он все это время, то есть с пятого по десятое, просидел в том самом складе, где он, на пару с присланным из Берлина офицером гестапо, и спрятал все коллекции своего музея. Но тогда становится совершенно непонятно, почему его расческа оказалась именно здесь? Стоп, стоп, погоди, – поднялся с кровати Юрий. – Все подземелья Кенигсберга были затоплены, по свидетельству отца, уже восьмого апреля вечером, а дома наш славный директор музея оказался только десятого. Следовательно, сидеть в хранилище, после затопления последнего он явно не мог, но и дома в тот же день не появился. Ха, а действительно, уж не в этой ли колодезной нише он отсиживался? Вопрос только в том, в одиночку он здесь сидел или с сопровождающими? Ну, если так, то тогда все становится на свои места. И из всего этого следует только один, и пожалуй, единственный вывод, – решил Юрий: если уж почтенный профессор смог добраться сюда из своего потайного хранилища, то сто процентов за то, что и я смогу добраться отсюда туда».

Воодушевленный этим, весьма самонадеянным выводом, он решил тут же, не оттягивая решения вопроса надолго, узнать, какова же глубина этого колодца от поверхности воды до его дна. Отыскав в одном из ящиков кухонного стола моток бельевой веревки и прихватив с полки килограммовую чугунную гирьку, он, насвистывая бодрый мотивчик, двинулся к гаражу. Там, уже довольно легко откинув половинку люка (сказалась щедрая смазка петель крышки), он стал опускать привязанную к веревке гирьку вниз. Спускать ее пришлось на весьма порядочную глубину, но в конце концов он скорее почувствовал, нежели услышал глухой удар металла о какую-то преграду. Обстучав это невидимое пока препятствие в разных углах колодца, Юрий убедился в том, что дно колодца, скорее всего, найдено. Вытянув свою измерительную снасть на поверхность, он растянул мокрую часть веревки по полу гаража и промерил ее шагами. «Ничего себе, – присвистнул он, – метра четыре с половиной будет, а может быть, и того более». Теперь, выяснив для себя один вопрос, он тут же озадачился другим. «Там, под водой, если туда действительно каким-то образом попал профессор искусствоведения, непременно должен быть подземный ход, – думал он, медленно сворачивая веревку и отвязывая от нее грузило, – иначе совершенно непонятно, как же там мог оказаться наш директор музея, благополучно обронивший в нише свою замечательную расческу. Но как же мне точно узнать, что же там, под водой?»

Вначале Юрий решил, что будет достаточно принести с какой-нибудь окрестной стройки длинную трубу и пошуровать ею в глубине колодца, но, критически оглядев довольно низкий потолок гаража, быстро сообразил, что требуемой длины трубу в столь узкую шахту ему просто не удастся опустить.

«Ну что же, не беда, – быстро изменил он свой план, – пойду куплю сейчас трубку с маской и попросту нырну туда. Увижу все своими собственными глазами».