– Сразу же после Исхода никто не верил, что Светозарные, как они себя сами называли, ушли навсегда. Люди ушедшим богам доверяли, а те в общем-то неплохо с вами обращались. Впрочем, тебе бы подобное не понравилось. Ты – убежденный сторонник свободы воли и свободы выбора, а Светозарные были уверены, что они лучше других знают, что смертному делать можно и чего нельзя. Тогда очень приятно было жить тем, кто боится выбора, а выбор – это самое трудное, что только может встретиться мыслящему существу. Считалось, что право выбора, право принимать решение есть у богов, а прочим оно вроде и ни к чему, потому что…

– Ты, милый друг, по-моему, отвлекся, – напомнил адмирал. – Скоро сюда пожалуют Максимилиан с Эриком и Диманом, так что заканчивай.

– О, сколь суетливы люди, и как далеки они от высокого, – посетовал Жан-Флорентин, тем не менее возвращаясь к предмету беседы. – Так вот, сразу же после Исхода никто в него не верил. Постепенно стали появляться всякие проповедники, которые потом образовали эту вашу Церковь. Они ходили и говорили, что Светозарных нет, а есть Триединый, единый в трех лицах Создателя, Судии и Спасителя. Ну, ты же знаешь эту ненаучную и по сути ничего не объясняющую теорию, которая опять-таки подменяет собой право выбора…

– Жан-Флорентин, – холодно предупредил Рене, – если ты сейчас же не прекратишь, я расскажу про тебя Максимилиану, и веди с ним богословские споры сколько хочешь, а меня уволь. Мне россказни про Триединого без надобности. Раз он не может или не хочет нам помогать, не о чем и говорить.

– У тебя исключительно утилитарный подход к одному из самых сложных вопросов, – возмутился жаб, – но признаю, что в данной обстановке подобная точка зрения вполне обоснованна. Итак, знаешь ли ты, как первый Архипастырь святой Амброзий обратил в свою веру жителей Кантиски? Я говорю не о приукрашенном и позолоченном варианте, описанном в этом недобросовестном труде, который называется Книга Книг, а истинную историю. Ты меня слышишь?

– Слышу, – подтвердил Рене, – но Максимилиан, надо полагать, уже внизу.

– Ну, хорошо, – зачастил Жан-Флорентин. – В Кантиске, а это был большой по тем временам торговый город, находилось самое известное капище Светозарных. Это вполне объяснимо, так как каждый купец старался задобрить если не богов, то хотя бы их жрецов, которые вовсю баловались магией Света. Так вот, этот самый Амброзий взял да и сжег один из храмов. Самый красивый, кстати. И ничего ему за это не было, так как вместе со Светозарными исчезла и их магия. Ну, люди не то чтобы уверовали в Триединого, но увидели, что старые боги сами себя защитить не могут, а этот Амброзий с его приспешниками творит что хочет. Народ не стал спорить, когда те на месте разрушенного храма свой соорудили. Как говорит Диман: «Нахальство – второе счастье».

– Друг мой, ты что-то стал выражаться неподобающим философу образом, – усмехнулся Рене.

– Отнюдь нет, – ответствовал философский жаб, – я, кажется, упоминал, что бытие определяет сознание. А я вынужден находиться среди военных людей, не очень образованных, но обладающих живым, образным мышлением, что накладывает определенный отпечаток и на мою манеру поведения.

– Короче, с кем поведешься, от того и наберешься, – подытожил Рене, поднимаясь, чтобы приветствовать вошедших советников.

2229 год от В. И. 3—14-й день месяца Агнца

Запретные земли

Озерная Пантана. Босха

Криза и Рамиэрль быстро шли на восток. Эльф знал дорогу так, словно бы тысячу раз уже проходил ею, и не важно, стало ли тому причиной черное кольцо на его руке или что-то еще. Криза держалась молодцом. Она тащила на себе столько, словно была не девушкой, пусть и варварского племени, а вьючным мулом, и при этом без умолку болтала. За месяцы, проведенные в дороге, Рамиэрль и орка не встретили ничего сверхъестественного. Это был обычный зимний поход в горах. Трудный, конечно, но по-своему даже скучный. Бесконечные подъемы и спуски, выбор самой удобной дороги, охота, поиски места для ночлега – вот и все.

Рамиэрль узнал, что в горах удобнее ходить по верху гребней. Даже делая на первый взгляд огромный крюк, ты приходишь к цели быстрее и куда менее уставшим, чем если бы ломился напрямик, спускаясь в долины и карабкаясь на кручи. Криза не просто хорошо знала горы – она их чувствовала, поэтому ни лавины, ни метель ни разу не застали путников врасплох. От Рамиэрля требовалось одно – указывать направление, остальное орка брала на себя. Дичиться она перестала очень быстро и столь же быстро принялась овладевать арцийским. Рамиэрль от своей попутчицы не отставал, его успехи повергли бы в ужас Эанке, для которой гоблины были существами, отличающимися от крыс лишь размером и степенью опасности. Что до самого Нэо, то он предпочел бы век в окружении гоблинов месяцу наедине с красавицей-сестрой.

Либер не был бы самим собой, не расспрашивай он попутчицу о корбутских преданьях и гоблинском житье-бытье. Криза отвечала охотно и с подробностями. Ко всему, у девчонки оказался чистый сильный голос, и она с удовольствием пела старые песни и баллады, многие из которых казались Рамиэрлю весьма красивыми. Разумеется, бард принялся их переводить, благо времени хватало – иногда им по нескольку дней приходилось пережидать бураны или прятаться в скалах, ожидая, когда нависшая над дорогой снежная громада сползет вниз, сделав восхождение на какое-то время безопасным.

Им везло: Последние горы в месте перехода заметно понижались, словно бы проседая. Это было царство поросших лесом хребтов, разделенных долинами. Тысячелетия сгладили некогда острые вершины, придав им форму таянских курганов; летом здесь царствовали травы и странные белые, словно вырезанные из бархата цветы, про которые особенно любили петь гоблины, называя их Слезами Инты.[12]

Путешествие выходило не слишком обременительным, и не будь поставлено на карту столь многое, Рамиэрль получал бы от него удовольствие. Теперь же эльфа одолевали дурные предчувствия, особенно невыносимые по ночам, когда уставшая Криза крепко спала, а Роман, которому для восстановления сил требовалось много меньше времени, час за часом вглядывался в темное небо, усыпанное огромными, как это бывает лишь в горах, звездами. Казалось, они забрели в места, где отродясь не было никакой магии. След Уанна тоже не ощущался. Рамиэрль пытался найти мага-одиночку и посредством волшбы, и выискивая следы прошедшего раньше. Напрасно. Уанн как в воду канул. Либо воспользовался иными путями, о существовании которых Рамиэрль мог лишь догадываться, либо погиб, и именно его смерть эльф почувствовал в доме Рэннока.

Рамиэрль так и не смог понять, кого же он потерял – отца, Эмзара, Уанна, Рене, Герику… Все они были ему дороги, любой из них мог в смертный час вспомнить барда и обладал достаточной силой, чтобы послать Последний зов. Ум навязчиво подсказывал, что столь острой будет боль от самой страшной потери, но мысль о смерти отца Роман гнал прочь. Не потому, что был готов выкупить его жизнь ценой другой, кроме, разумеется, собственной. Просто, пока он не знал кто, они все оставались живы. Все!

Наступало утро. Криза протирала глаза, потягиваясь, как горная рысь, весело бежала умываться, разводила огонь… Орка свято придерживалась обычая своего народа, согласно которому мужчина, если рядом женщина, не должен унижать себя приготовлением пищи. Каким-то образом девчонка умудрялась создавать на походном костерке кушанья, достойные самой Красотки Гвенды. Затем они пускались в путь и шли до самого вечера.

Эльф с оркой почти миновали хребет, тянувшийся вдоль Большого Корбута, но более низкий и пологий, когда оказались в окруженной горами равнине, похожей на дно высохшего озера. Снега там не было, и Романа поразила странная трава, серебристо-седая и шелковистая, как волосы пожилой женщины. Дул легкий ветер, и по равнине перекатывались серебряные волны. Душу эльфа невольно охватила тоска, горькая и светлая, как последние слезы, когда потеря уже оплакана и наступает облегчение. Рамиэрль коснулся чуткими пальцами гитариста шелковистых травинок, показавшихся странно живыми.