– В двадцать шестой день месяца Вепря, – пробормотал вслух Феликс. – Проклятье! Можно подумать, я не понимаю, что все это значит… Но я ничего не могу поделать с этими мунтскими ублюдками!

Его святейшество еще раз пробежал глазами послание. Через месяц-полтора дороги в Таяне и Фронтере просохнут. Тут бы и дать по рукам зарвавшемуся выскочке! За зиму к стенам Кантиски стеклось немало народа, желающего помахать шпагой во славу Триединого и своего кошелька, но армия должна покинуть Святую область и пройти половину Арции, чтобы достичь Фронтеры – если начать с удара по Таяне, или же Гверганды – если соединить силы Церкви с силами Эланда.

Вряд ли Годой рискнет сунуться в междуречье Ганы и Садры раньше месяца Медведя, но выступать надо самое позднее через неделю, а это невозможно. Разве что объявить войну еще и Базилеку, но без Романа с его чудесами из этого вряд ли что-то выйдет.

Архипастырь нервно погладил руку, затем решительно дернул шнур звонка. Брат Парамон, уже вполне освоившийся с должностью секретаря его святейшества, но все еще робеющий блистательного брата Фиделиуса, возник на пороге, близоруко моргая.

– Мне нужен Сарриж, – отрывисто сказал Феликс, – и побыстрее.

Его святейшество откинулся в кресле, глядя в расписанный великим Триго потолок и не видя его. Задуманное счел бы безумием сам Филипп, но другого выхода Архипастырь не видел, хотя искал с того злосчастного дня, когда в его кабинет провели смущенного графа Фло, посла его императорского величества Базилека.

Длиннейшее велеречивое послание, без сомнения сочиненное канцлером Бернаром, оказавшимся достаточно дальновидным, чтобы жениться на тогда еще не императорской дочке, сводилось к тому, что провозглашенный Церковью Святой поход неугоден Мунту.

Реакция империи Феликса не удивила, более того, не знай Архипастырь подробностей творящегося в Таяне, он бы счел ее обоснованной. Арция одряхлела и держалась лишь потому, что никому не приходило в голову ее хорошенько потрясти. Некогда присоединенные королевства и герцогства все еще назывались провинциями, а местные нобили были слишком сыты и ленивы, чтобы отложиться. Архипастырь не мог не понимать, что рано или поздно кто-то решит из герцога или графа превратиться в короля, и если ему улыбнется удача, а она улыбнется, буде мятежник окажется смел и предприимчив, то империя не протянет и несколько лет.

Базилек и его окружение предпочитали не замечать очевидное, полагая, что на их век хватит. Они опасались другого – усиления Таяны и Эланда. Пусть союзники на Арцию не покушались, раздвигая границы за счет северных и восточных земель, примыкающих к Запретной черте, фронтерские нобили начинали поглядывать на Рене и Марко как на возможных сюзеренов, от которых куда больше толку, чем от мунтских вырожденцев. Отставка же, данная Стефаном беспутной императорской родственнице, подкосила объединение старого с новым путем династического брака. Бернар, в отличие от Базилека собиравшийся прожить и проправить еще лет пятьдесят, видел, что процветание Таяны означает закат Арции. Неудивительно, что ссора Рыси с Альбатросом представлялась имперцам чудесным спасением.

Базилек без колебания признал все права Михая Годоя и спешно отправил в Гелань с дипломатической миссией графа Фредерика Койлу, сделавшего все возможное и невозможное, чтобы укрепить регента в его желании захватить Эланд. Годой принял графа по-королевски, завалив его подарками и введя в круг своих избранных друзей. В этих условиях непреклонная позиция Церкви, не признававшей притязаний тарскийца, не могла вызвать у Мунта ничего, кроме отторжения.

В своем письме Бернар указывал, что не намерен вмешиваться в дела его святейшества, но не может позволить Святому воинству пройти через имперские владения и воспрепятствует присоединению к Святому походу своих вассалов. Более того, Базилек осведомлен о том, что далеко не все члены конклава разделяют мнение Архипастыря. Канцлер недвусмысленно намекнул, что империя поспособствует расколу Церкви и предоставит мятежным клирикам лежащую недалеко от Мунта Фей-Вэйю, чье имя тесно связано с именем Циалы Благословенной. Были и другие угрозы и намеки, но в сравнении с первыми они выглядели словно землянички рядом с ифранской дыней.

Феликс понимал, что унять императорского зятя вполне возможно. Если пустить в ход то оружие, которым так сильны церковники, и свои личные связи в Мунте – в свое время рыцарь Флориан входил в число друзей убитого при Авире принца Эллари. Увы! У Архипастыря не было времени, склока с Арцией при любом исходе помогала Годою, а рисковать единством Церкви на пороге потрясений, которые сулило лето, казалось безумием.

Феликс был вынужден ждать, копя силы в подвластной ему Святой области, собирая припасы и деньги, тренируя добровольцев, которым для того, чтобы примкнуть к войску, не требовалось разрешение сюзерена. Уже сейчас под Кантиской собралось не меньше десяти тысяч волонтеров, которые вкупе с двенадцатью тысячами отборного церковного войска представляли немалую силу. Только сила эта была связана по рукам и ногам бездарным императором и его обнаглевшими родственничками. Феликс видел, что единственным выходом станет ускоренный марш на помощь Рене, но сперва придется дождаться нападения Годоя на Эланд. Только вот дорога займет не меньше полутора месяцев, и все это время Аррою придется отбиваться в одиночку, а этого-то Феликс и не мог допустить.

Лейтенант Сарриж застал Архипастыря изучающим карту Пантаны. С той невероятной ночи в храме Святого Эрасти все свидетели явления великомученика и расправы над святотатцами держались вместе. Добори со своим аюдантом, брат Парамон и Ксавье Сарриж стали надежной опорой Архипастыря. Феликс не стал хитрить.

– Посмотри сюда. – Архипастырь ткнул пальцем в пантанские болота. – Тебе нужно добраться до этих мест и разыскать остров в болоте, который называют Убежищем.

Лейтенант с явным непониманием смотрел на Феликса, и тот со вздохом продолжил:

– То, что я тебя прошу сделать, конклав назвал бы ересью, но мы не имеем права оставлять Эланд без помощи. И по милости Бернара мы не можем ударить по Годою первыми.

– Еще бы! – Лейтенант подался вперед. – Но что мне делать в Пантане?

Карта, разглядываемая Рене, была родной сестрой той, на которую смотрел в Кантиске Архипастырь. Мало чем отличались от мыслей его святейшества и выводы герцога. Удар через Фронтеру имел смысл в начале месяца Иноходца, когда Эланд и север Таяны еще лежат под снегом, а Гремихинский перевал становится проходим. Если бы Годой оказался втянут в войну на юге, Рене получал возможность ударить через Внутренний Эланд. Вместе они бы могли победить, особенно догадайся таянцы поднять восстание. Пока же самым догадливым оказался Годой, успевший за зиму спеться с Базилеком. С другой стороны, войско, состоящее из отборного ядра Церковной гвардии и оравы добровольцев, среди которых попадались как прекрасно владеющие оружием нобили, так и крестьяне с дубинами, вряд ли выстоит против объединенных сил Тарски, Таяны и гоблинов. Вполне может случиться, что Годой Феликса разобьет, а поражение Архипастыря подорвет боевой дух защитников Эланда.

– Конечно, подорвет, – встрял Жан-Флорентин. – И не смотри на меня так. Мысли я читать не умею и вообще полагаю так называемое мыслечтение выдумками невежд. Зато я умею читать карту и знаком с твоим образом мышления, к тому же ты кое-что произносишь вслух. Очень мало, но достаточно, чтобы понять, если знать, над чем ты думаешь…

– Да ни над чем я не думал, – огрызнулся Аррой.

– И совершенно зря, – менторским тоном ответствовал жаб, – ибо существует только тот, кто мыслит. Ты же для человека рассуждаешь достаточно здраво, по крайней мере ты в состоянии понять одну притчу, которую я считаю своим долгом тебе изложить.

Рене Аррой промолчал, так как давно смирился с мыслью, что остановить Жана-Флорентина, рассказывающего одну из бесчисленного множества ведомых ему поучительных историй, невозможно. Жаб торжественно начал: