Не выпуская из рук девочку, мужчина назвал свое имя и сослался на брата, торговца шелками Мэзарро – того самого, что недавно купил большой дом на окраине Мельсины и взял себе красавицу жену.

Салих не ошибся в своих предположениях: Мэзарро действительно женился. И слух о чудной красоте молодой его супруги уже разошелся по всему городу. Потому что выражение лица допрашивающего стражника сразу изменилось, он закивал, хмыкнул пару раз и попросил прощения за задержку. О спутнице Салиха он даже не спросил, видимо, решив, что Мэзарро – достаточно почтенный господин и разберется с этим самостоятельно. Кроме того, в Саккареме на женщин вообще обращали куда меньше внимания, чем в других землях. Скажем, у веннов, где принято в первую голову здороваться с хозяйкой, а после уж с хозяином. О такой дикости в Саккареме и не слыхивали.

Потому и отнеслись к Алахе как к неодушевленному предмету. Тем более, что ее несли на руках.

Иначе встретила их мать. Без долгих возгласов и причитаний, показала старшему сыну, куда нести измученную девочку – и почти тотчас к путникам вышла младшая хозяйка, Одиерна. Переглянувшись с матерью, захлопотала: принесла горячей воды, чистых покрывал, полосок полотна, целебных мазей, сваренных на бараньем жире.

Алаха лежала безмолвно, покорно позволяла обеим женщинам смазывать и перевязывать раны на ее распухших ногах. Весь путь из Самоцветных Гор пришлось проделать пешком. Непривычная к ходьбе, степнячка погубила ноги почти в первый же день пути. Еще день крепилась, кусала губы – не признавалась в том, что каждый шаг пронзает ее болью. На привале, снимая один сапог, не удержалась – тихо вскрикнула. Второй сапог Салих разрезал на ее ноге ножом и даже зубами заскрипел, когда увидел распухшую ступню, покрытую кровавыми мозолями.

И остаток пути нес ее на руках. Она не противилась, только цеплялась за его шею тонкими, шершавыми руками. Она была легкой, угловатой, как ребенок.

Сейчас, серая от боли и усталости, она бессильно лежала на коврах. От еды отказалась, но много и жадно пила, а затем, почти мгновенно, заснула.

Мэзарро чувствовал растерянность: что-то появилось странное в поведении старшего брата. Какая-то необъяснимая настороженность, почти враждебность. Салих вылил на себя бадью воды, переменил одежду, с радостью облачившись после опостылевшего шерстяного плаща, пропитанного пылью и потом, в длинную шелковую рубаху и стеганый халат и избавившись наконец от сапог – ходить по дому босиком было для него сущим наслаждением.

И сел у фонтана, поглядывая то на крупные, бледные, дурманящие ночные цветы, распустившиеся в саду (угадывалась рука матери – та всегда любила цветы, как вспомнил вдруг Салих), то на звезды, одна за другой зажигающиеся в темнеющем небе. Красота и покой властно надвигались на него, точно странник и впрямь достиг конца своего долгого пути. И не хотелось думать, что это еще не конец, что впереди еще долгие версты – то по степи, то по городским улицам, под ветром и дождем, под иссушающим суховеем и беспощадными лучами солнца, во власти жестокого мороза и снежных бурь… Какие еще испытания готовят им Боги?

Нет, не хотелось сейчас даже помышлять об этом. Хотелось покоя…

– Выпей со мной чаю, брат, – послышался тихий голос, и из темноты под яркий свет поднимающейся над городом луны вышел Мэзарро. В руках он держал маленький поднос с чайником и двумя круглыми чашками без ручек. Мягко ступая по траве, приблизился и сел рядом, поставил поднос на землю, вопросительно поглядел на брата.

Салих ответил испытующим взглядом. Почти силой заставил себя вспомнить: это открытое юношеское лицо с добрыми, веселыми глазами скрывает самую черную ложь. Это маска. Маска, за которой прячется самое отвратительное существо на свете – работорговец.

Забыть бы обо всем этом…

Он вздохнул, принимая чашку из рук брата. Наклонился над чаем, наслаждаясь тонким душистым ароматом. Мэзарро, выросший в роскоши, знал толк в таких вещах. А вот Салиху, похоже, никогда не научиться разбираться во всем этом. Хитрая наука! Всю жизнь, если доведется прожить ее в достатке, придется полагаться ему на честность торговцев. Весьма сомнительное утешение, ничего не скажешь.

– Тебя что-то тревожит, – заговорил Мэзарро. – Не думай, я не забыл о том, по чьей милости живу теперь в этом прекрасном доме! Это – твой дом. Ты можешь возвращаться сюда в любое время, занимать здесь любые комнаты, приводить с собой любых людей…

Салих молчал. Он знал, что первое же сказанное им слово разобьет очарование этого тихого вечера, убьет и покой, и вкрадчивый плеск фонтанных струй, и тягучий аромат ночных цветов, и мерцание звезд на далеком густо-синем небе…

А брат молвил, едва не плача:

– Да чем же я прогневал тебя, Салих! Скажи мне – ведь иначе мне не знать покоя! Ты же не думаешь, что я завладел твоим домом или твоей девушкой…

– Я сам отдал тебе и дом, и девушку, – нехотя выговорил наконец Салих. – И ушел я отсюда по своей воле… Не в том твой грех, Мэзарро.

Даже в темноте было видно, как побледнел младший брат.

– Мой грех? – произнес он наконец, как показалось Салиху, испуганно. – О чем ты говоришь? Я не совершал ничего дурного!

– Да? – Салих пристально посмотрел на него.

Мэзарро смутился.

– Объясни, в чем моя вина! – горячо сказал он. – Я отвечу тебе на любой вопрос, клянусь жизнью нашей матери! Ни слова неправды ты не услышишь от меня, Салих, только не подозревай меня в каких-то преступлениях, о которых я сам ничего не знаю…

– Так ли уж и не знаешь? – пробормотал Салих. – Хорошо. – Он поставил чашку на траву, потер ладонями лицо, собираясь с мыслями. Потом вдруг понял, что забыл имя работорговца – главное, чем хотел уличить брата.

Мэзарро терпеливо ждал, с тревогой посматривая на Салиха. Он видел, что старший брат и впрямь чем-то взволнован и опечален. Наконец Мэзарро прошептал:

– Вижу, не очень-то хочется тебе обвинять меня!

– Это правда, – тяжко вымолвил Салих. – Ты КАЖЕШЬСЯ слишком хорошим человеком, Мэзарро… Но если все, что я узнал о тебе, правда… – Он поднял голову, глаза его блеснули в лунном свете, точно глаза зверя. – Если это действительно так – клянусь жизнью той, что выкупила меня за шесть монет со своего головного убора! – я своей рукой прерву твой жизненный путь, чтобы ты перестал поганить зловонием землю!

Мэзарро сжался – он видел, что старший брат не шутит.

– Спрашивай, – еле слышно шепнул Мэзарро. – Ты нашел меня в нищете – моя жизнь принадлежит тебе, что бы ты ни решил.

– Чем ты занимался все то время, что я был в Степи? – спросил Салих.

– Попытался восстановить дело нашего отца, – ответил Мэзарро. – Закупил партию шелка, нашел партнера, который готовился отправить караван на север… Там можно хорошо продать шелк и взять драгоценный мех. Знаешь, ведь гладкий, не лохматый мех, да еще блестящий, переливающийся на солнце, дает здесь очень хорошую прибыль…

– Вижу, оживился ты, братец, как только речь зашла о прибыли, – язвительно заметил Салих. – Хорошо. Продолжим нашу игру в вопросы и ответы. Проигравшему – смерть, договорились?

Мэзарро кивнул. В горле у него пересохло. Он понимал, что брат не шутит, видел, что Салих разъярен не на шутку.

– Итак, – продолжал Салих, – ты нашел себе партнера. Караванщика, так?

– Да.

– Как его зовут?

– Фатагар.

– Правильно, это имя я и слышал… Итак, чем же он занимается, этот твой драгоценный Фатагар?

– Я только что сказал тебе. Он снаряжал караван, и я хотел, чтобы он взял партию шелка…

– Не лги! – вскрикнул Салих и схватил Мэзарро за ворот халата. – Говори, щенок! Отвечай правду, иначе, клянусь железной задницей сегванского Бога, я выпущу тебе кишки!

– Я не лгу… – тихо ответил Мэзарро. – Отпусти меня, Салих! Почему ты трясешь меня, точно базарного вора, пойманного за кражей?

– А разве ты не базарный вор?

– Сейчас уже нет… – Мэзарро попытался улыбнуться, но улыбка получилась бледной, неуверенной.