Не понимала она и другого: для чего он отобрал ее у дружинников, зачем взял себе? Ведь рано или поздно она все равно бы ему досталась. Откуда было знать Домаславе, что в роду у Ариха бесчестьем считалось позорить женщину. В отличие от сегвана, исчислявшего свою мужскую славу женскими слезами, степняк почитал за постыдное унижать ту, которая может понести от него дитя. Ибо ребенок берет не только от отца, но и от матери.

Для начала Арих подвел ее к плетеному коробу, где хранил нехитрое свое имущество. Вещей у степняка всегда было мало – ни к чему обременять себя лишним имуществом тому, кто в любой момент готов взять оружие, сесть на коня и навсегда покинуть старые костры. Однако живя при Винитарии, успел разжиться кое-какой одеждой – уговорили-таки оседлые люди стирать носильные вещи в воде и, пока сушатся, переодеваться в запасные. Народ Ариха, исстари кочующий по засушливым краям, где даже малая капля воды почитается за великую драгоценность, за подобное расточительство предавал лютой смерти: заворачивал в ковер и бил палками, покуда казнимый не испускал дух от побоев и духоты. А здесь, где несет свои воды полная, богатая Светынь, едва ли не каждый день полощут в воде портки и рубахи. Арих всякий раз низко кланялся реке, бормотал льстивые слова, уговаривал не сердиться на него за святотатственное деяние – погружать голые руки в светлые воды, брать живительную влагу ради стирки…

– Оденься, – молвил Арих, вынув из короба длинную рубаху с красной вышивкой по подолу и вороту и холщовые штаны. – Не срамись.

Домаслава взяла вещи, недоуменно посмотрела на них. Перевела взгляд на своего неожиданного заступника.

– Зачем?

– Не срамись, – повторил Арих. – Одевайся, я не гляжу.

– Ты не смотришь – другие глаза вылупили, – проговорила Домаслава и пугливо оглянулась.

– А тебе до них и дела нет, – присоветовал Арих. Он протянул руку и погладил девушку по щеке. От страха она прикрыла было глаза, но почти тотчас распахнула их. Арих ободряюще покивал ей. – Одевайся, давай.

Домаслава натянула штаны, проворно скинула рваную рубаху и, сверкнув белыми плечами, поскорее облачилась в новую. Арих оглядел ее, засмеялся. По-хозяйски обдернул подол.

– Погоди, поясок еще найду, – обещал он, снова заглядывая в короб.

Пояс, который запасливый Магула подарил новому другу и который сберегался в коробе беспечным кочевником, меньше всего можно было поименовать "пояском", пригодным для девушки. Это был широкий кожаный пояс с медными бляхами, со свирепым узором в виде сцепившихся в непримиримой битве зверей – какого-то сказочного клыкастого хищника и быка с длинными прямыми рогами – с тяжелой пряжкой и ремешком для ножен. Но другого у Ариха не имелось.

Он самолично затянул его на талии Домаславы. Она оказалась точно закованной в панцирь. Но Арих остался доволен.

– Хороша! – одобрил он, усмехаясь. – Подверни только штаны, а то будут землю подметать.

Домаслава, не решаясь перечить, послушно подвернула штаны, которые были ей велики. Как и рубаха, спускавшаяся ниже колен.

Но Арих радостно скалил зубы. Домаслава набралась храбрости и проговорила робко:

– Господин… У нас не принято, чтобы женщина рядилась как мужчина.

– Ты не как мужчина, – заверил ее Арих.

– Поневу бы мне, – тихо сказала Домаслава. И, видя непонимание на лице своего нового хозяина, пояснила: – Юбку… Ни веннские, ни сегванские женщины в штанах не ходят.

– Юбки у меня нет, – фыркнул Арих. – В Вечной Степи про тебя бы сказали, что ты хорошо одета.

– Здесь не степь, – тихо молвила Домаслава.

– А мне-то что, – сказал Арих. – Пусть только обидят тебя или меня – я быстро сделаю из этих земель одну большую голую степь…

"Арих! – думала Алаха, мысленно взывая к брату, как делала в детские годы, когда ее постигала какая-нибудь беда. Как далеко это время и какими ничтожными кажутся ей теперь детские ее невзгоды! – Брат, где ты? Я знаю, что ты жив… Мы ссорились, ты обижал меня, мой невольник подрался с тобой, и я не отдала дерзкого раба на смерть за то, что он поднял на тебя руку… Но теперь… – Она беззвучно всхлипнула. – Арих, помоги мне! Как бы ты поступил? Я умру, если кто-нибудь из этих негодяев прикоснется ко мне!"

Она уткнулась лицом в колени и подумала, словно бы отвечая за Ариха: "Как бы я поступил, сестра? Очень просто! Я убью всех четверых! Их ведь четверо, не больше. Может быть, ты здесь и одна обладаешь духом воина, а не трусливой овцы, – поверь, эти храбрецы, которые лапают беззащитных девушек, не устоят перед настоящим воином. А ты – воин, Алаха. Я называл тебя девчонкой, ни на что не годной дурой – я делал это из зависти, потому что ты настоящий воин".

Алаха тряхнула головой. Она не стала разбираться, кто дал ей ответ: брат ли, к которому она взывала, каким-то образом услышал ее из дали и потянулся к ней душой, или же ее собственное отважное и гордое сердце подсказало эти слова. Важно другое: они оказали на нее целительное действие. Она поверила в себя, в собственные силы.

Поверив в себя, она решила поверить и в остальных. Неужели все эти девушки ни на что не годятся? Неужели они только и способны, что беспомощно плакать и вздыхать, когда их поведут на убой?

НЕТ.

Алаха была уверена, что найдет среди них союзниц. Нужно только взять на себя главное: смелость объявить себя вождем, хааном. Она усмехнулась. Маленький хаан маленького народца. Арих бы умер со смеху.

Нет. Не умер бы. Даже не улыбнулся бы. Он теперь в плену и одним Богам известно, какие беды и унижения он переживает! Гордые и храбрые мужчины, оказавшись в неволе, быстро растрачивают воинственный дух и превращаются в угрюмых, сломленных, слабых людей, в бледные тени, так что даже ближники с трудом могут узнать в них прежних храбрецов.

"Мое оружие – хитрость, – подумала Алаха. – Пусть считают меня маленькой глупой девочкой. Тем смешнее будет посмотреть, как они удивятся…"

– Ну так мы уходим, – сказал Сабарат, обращаясь к остальным. – Золото должно быть припрятано где-то в глубине пещеры. А вы тут охраняйте девчонок. Стерегите их как следует. Помните, господин Фатагар платит золотом за каждую голову.

– Развлекайтесь по очереди, – добавил северянин, которого называли "Асар". – Пока один трудится, другой пусть охраняет остальных.

– Иди, иди! Не учи ученого! – возмутился разбойник, которого звали Награн. – Будет он тут еще советы раздавать. Без тебя, небось, все знаем.

– Оставь мне хотя бы одну, – попросил Асар более миролюбивым тоном.

– Это уж как получится! – фыркнул Абахи. Чернявый, вертлявый, он казался Алахе самым отвратительным из всех четверых.

Асар и Сабарат уже скрылись в темноте пещеры. Их исчезновение послужило сигналом к началу отвратительной потехи, которой так жадно ждали оставшиеся сторожить девушек разбойники.

Воцарилась тишина. Мужчины разглядывали пленниц, точно ощупывали их взглядом. И с каждым мгновением улыбались все шире и плотоядней. У Алахи мороз прошел по коже при виде этих ухмылок.

Кера слабо застонала и шевельнула головой. Тоненькая, как тростинка, девушка по имени Йори наклонилась над жрицей, подкладывая свернутое одеяло ей под голову.

– Ну, начали! – воскликнул Абахи и схватил за плечо Данеллу. Он сдернул с девушки покрывало, в которое она куталась. Данелла отшатнулась. Абахи выругался и хлопнул ладонью по своему кинжалу.

– Эй ты! Не будь дурочкой, ладно? Ты ведь не хочешь, чтобы я случайно порезал тебя кинжалом? Клянусь стальной задницей сегванского Бога! Я не сделаю тебе ничего дурного, если ты будешь вести себя хорошо.

Данелла медленно выпрямилась. Губы у нее дрожали, в глазах собирались слезы. Одним рывком Абахи сорвал с нее тунику и громко, напоказ застонал сквозь зубы при виде девичьей наготы. Данелла была очень красива и хорошо сложена. Притянув к себе несчастную пленницу, бандит жадно впился поцелуем в ее пышные губы.