Он покачал головой и решил положиться на милость Богини. Но быть рядом – на всякий случай. Как говорится, на Богов надейся, но верблюдов привязывай.

Привратница еще раз смерила Салиха недоверчивым взглядом и ударила в колокол, потянув за веревку. На этот сигнал из пещеры вышла жрица, одетая в длинное, просторное черное одеяние.

Это была женщина лет сорока. Две складки у рта придавали ее бледному лицу суровое выражение. Салиху она показалась уроженкой Саккарема. У него на родине женщины по пять лет носят черное в память о каком-либо умершем родственнике. Но поскольку родственников у саккаремцев, как правило, всегда много, а нрав у них драчливый, то раз в пять лет непременно кто-нибудь погибает. Вот их кровницы и не снимают черных одежд по целой жизни…

– Госпожа моя Кера, – обратилась привратница к жрице, – вот еще одна девушка, в чьем сердце бьется сострадание, а душа переполнена слезами.

Кера хмуро оглядела Алаху с головы до ног. Она подчеркнуто не замечала ее спутнка.

– Зачем ты пришла?

– В поисках ответов.

– Что, любопытство замучило? – осведомилась Кера почти презрительно.

Салих знал, что грубость и язвительность в речах жрецов редко проистекает от дурного нрава. Обычно все это напускное. Расчет прост: того, кто явился в храм из пустой любознательности, от безделья или с какой-нибудь пустяковиной, резкий тон отпугнет. Того же, кого привела к Богам суровая жизненная необходимость, не остановит ничто – и тем более нелюбезная встреча при входе. Таким образом жрецы с самого начала определяли, с какой целью и кто к ним явился.

Алаха выдержала это испытание с честью. Ответив жрице столь же хмурым взглядом, она проворчала:

– Хотела бы я, почтенная, чтобы меня мучило пустое любопытство. Да только разве это муки? То, от чего горит мое сердце, мало общего имеет с любопытством…

– Сердце горит, говоришь? – переспросила Кера, кривя губы. – Милочка, да ты ошиблась дверьми! Праматерь Слез добра, но не к ней прибегают зареванные девчонки, которые успели влюбиться, поругаться с возлюбленным и возненавидеть целый свет за собственную глупость.

Алаха почувствовала, что ее лицо заливает краска. Гнев схватил ее за горло костлявыми пальцами и стиснул так, что она едва не задохнулась.

– Я… Ты… – начала она шепотом.

Кера фыркнула.

– Вот путь поражения! – сказала она насмешливо. – Прими мои поздравления: ты ничего не добьешься, если будешь так пыхтеть!

Алаха опустила глаза и несколько мгновений молчала. Затем вскинула голову и улыбнулась.

– Прости мое косноязычие, – молвила она. – Позволь же мне войти в храм, почтенная.

– Быстро же ты свернула на дорогу побед, – улыбнулась неожиданно и жрица. – Входи, девочка, путь открыт. Кто знает, может быть, здесь ты обретешь и свое призвание, и покой, которого ищешь?

– Я ищу не покоя, – возразила Алаха.

– А это не тебе решать, – спокойно молвила жрица.

Она взяла Алаху за плечо, и обе шагнули за порог. Костер, горящий у входа, скрыл их от глаз.

Салих несколько минут смотрел туда, где исчезла Алаха. Он растерялся. Бежать следом? Немыслимо. Уйти?

– Ступай, – словно угадав его мысли, проговорила старая привратница. – Нечего тебе тут делать. Ответы на твои вопросы в другом месте, а где – того я тебе не скажу. Иди же. Ничего с твоей девочкой не случится. Праматерь Слез добра… Уж кому, как не тебе это знать, горемыка!

Салих растерянно кивнул и медленно пошел дальше по горной тропе. С тех пор, как отец отвел его к чужим людям, ему еще ни разу не было так одиноко.

Соллий и Арих шли к северу. В Вечной Степи им больше не было места. Ни одно племя не захочет приютить беглецов. Жизнь двоих чужаков явно не стоит того, чтобы подвергать из-за нее риску целое племя. А в том, что эти двое беглецы, никто бы и не усомнился. Слишком уж разными они были. Что могло сблизить двух столь непохожих друг на друга людей, кроме общего несчастья?

А может быть, Арих и ошибался. Может быть, нашлись бы добрые люди, которые, презрев опасность, приняли бы под свой кров путников, чудом спасшихся от расправы…

– Ты глуп, – сказал Соллию Арих. – А люди злы. Никто не подвергнет риску своих ради того, чтобы защитить чужих. Слушайся лучше меня.

Соллий подчинился. Этот хромой юноша, едва сбросив с себя ярмо неволи, вновь обрел повадки молодого вождя. И не подчиняться ему было трудно.

К тому же Соллию и не хотелось противиться. Он слишком долго жил под крылом братства. Пусть послушание – и хорошая школа для того, кто решил посвятить себя служению Богам и людям. Оно же, как выяснилось теперь, готово было сыграть с Соллием дурную шутку, поскольку молодой Ученик вдруг обнаружил, что едва ли способен принимать самостоятельные решения. Хоть Арих и был младше Соллия на несколько лет – он куда лучше разбирался и в людях, и в обстоятельствах, и в том, как надлежит себя вести с теми и с другими.

Оставалось только одно – привычно подчиниться.

Привычно – и даже с благодарностью.

Арих не позволил съесть сразу все, что оставил им Небесный Стрелок.

– Покровительство Богов – это великая вещь, – заявил он, заворачивая изрядный кус мяса в лоскут, оторванный от собственной рубахи. – Однако выслушай мудрость. Однажды Дух Западного Ветра сотворил человека. Он очень полюбил свое творение и всячески ему покровительствовал. Если человек был голоден, дух доставлял ему пищу, если человек хотел пить, дух насылал дождь, и человек собирал воду в большую чашу. Дух наставлял человека, когда тот лепил из глины или выделывал кожи. Присылал рыбу ему в сети и пригонял дичь под его стрелы. И вот однажды этот сотворенный духом человек захотел взять себе жену. Он выбрал красивую девушку, и дух устроил так, что эта девушка досталась человеку. Однако оставшись наедине со своей невестой, человек растерялся. Он не знал, что ему делать. От волнения он растратил всю свою мужскую прыть. Ему было так стыдно ,что он едва не плакал. В слезах воззвал он к сотворившему его духу: "Помоги мне и в этот раз!" – "Ну, знаешь!.. – возмущенно сказал дух, показавшись на миг, чтобы снова исчезнуть. – Если я начну делать за тебя всё, то для чего ты сам живешь на свете?"

Соллий посмеялся притче. Арих, конечно, прав. Вряд ли Боги будут опекать их всю дорогу, точно несмышленых детей, оставшихся без присмотра. Лучше позаботиться о себе самостоятельно. А там, глядишь, и судьба повернется к ним благосклонным ликом.

Худо было другое: оба – и кочевник, и городской житель – были из рук вон плохими ходоками. Кровавые мозоли сделались их постоянным кошмаром. Арих, к тому же, еще и хромал.

Горы постоянно оставались по левую руку от путников, затмевая горизонт сверкающими вершинами. Затем горы начали как бы отдаляться и понижаться, а степь сменилась лесостепью. Как ни берегли путники припас, оставленный им Небесным Стрелком, но и он пришел к концу. Делали ловушки на сусликов и любопытную птицу, залетавшую в эти края, и тем кормились. Чем гуще становился вокруг лес, тем заметнее мрачнел Арих. В конце концов Соллий не выдержал – спросил товарища:

– Что с тобой?

Арих передернул плечами – не хотелось сознаваться в слабости – но все-таки ответил:

– Тесно… Чудится, будто за каждым деревом кроется недруг… А то и кто похуже…

– Обитатели здешних мест сказали бы тебе: не обижай местных Богов – и будет милостива к тебе их земля, – ответил Соллий. И сам подивился: разве такие речи подобает вести глашатаю истины Богов-Близнецов? Но тяжелое странствие в компании с молчаливым язычником кое-чему научило Соллия. Тому, что он никогда не узнал бы, останься в Доме Близнецов в Мельсине.

Арих досадливо посмотрел на своего спутника.

– Так-то оно так, – согласился он, – да ведь всякий Бог за обиду сочтет разное…

Но оба старались разводить огонь так, чтобы не тревожить земли, и осторожно накрывали кострище бережно снятым дерном; не касались воды руками, но пили только из кожаной баклажки; иной раз оставляли зверью кусочки хлеба – на этом настаивал Арих, как бы мало хлеба у них не было. Обходили стороной гнездовья птиц, чтобы не потревожить их. И подолгу просили прощения даже у убитых грызунов, объясняя, что иначе поступить не могли.