– Да хотя бы со мной! – перебил его местный житель, разом открыв все то, что в Вечной Степи принято было скрывать: и нетерпение совершить сделку, и страх упустить выгоду (не сманили бы этих глупых чужаков соседи!), и обыкновенное отсутствие выдержки – а выдержка, терпение и умение прятать свои истинные чувства, особенно такие неприглядные, как жадность, считались среди народа Алахи первоосновой хорошего тона. Человека, не обладающего этими качествами, никто не уважал.

Салих с удивлением понял, что, похоже, разделяет мнение своей госпожи. Во всяком случае, никакого уважения этот человек у него не вызвал. Однако Салих последовал приглашению и, пригнувшись, вошел в принадлежавшую ему хижину. Алаха, приняв высокомерный вид, наотрез отказалась входить под этот кров. Она осталась на улице. Неподвижно сидящая на низкорослой степной лошадке, в шелковом платке, с ниспадающими на спину черными косами, с двумя безобразными, красными ранами на щеках, с беспощадными, узкими, как лезвия ножей, глазами – она казалась живым воплощением Войны.

На нее поглядывали издалека, потом стали подбираться поближе, но Алаха только положила руку на пояс, коснувшись рукояти, и любопытных как ветром сдуло. Девочка даже не улыбнулась. Ей было противно.

Тем временем Салих уселся на груду шкур, источающих кислый запах, и принялся торговаться с местным жителем. Заодно попытался разузнать побольше об этом таинственном храме Праматери Слез.

– Существует, а то как же, – кивал головой собеседник Салиха. Теперь, когда сделка, по всей видимости, должна была состояться, он утратил свои повадки торопливого жадины, и говорил с напускным достоинством. – Этот храм, милый человек, существует! Да вот где он, того сказать тебе не могу. Но вы ступайте в горы, выше и выше, там вам подскажут, как искать. А уж я вам выберу самые лучшие, самые теплые плащи… И сапожки подберу. А эта девочка – кто она тебе? По лицу вы с ней, вроде бы, не схожи… Не сестра ведь?

Он прищурился и прищелкнул языком, явно намекая на нечто вполне определенное. Салих почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Еще немного – и он, кажется, накинется на этого болтливого старикана и свернет ему шею. Что его остановило? Что в последний миг удержало руку, готовую уже схватить собеседника за жилистое горло и сжать его так, чтоб позвонки хрустнули? Может быть, брезгливость… И еще мысль о том, что, поступи он, Салих, подобным образом, никто из жителей поселка даже протестовать не станет. Трусливы эти оседлые люди!

– Я оставлю у тебя коней, а одежду для нас выберу сам, – сказал Салих сквозь зубы.

– Как угодно, как угодно, – засуетился старикан. Глядя, как он поспешно ворошит шкуры, Салих вдруг усмехнулся. И ведь не ведает, бедолага, что только что был на волосок от лютой смерти!

Наконец Салих выбрал два теплых плаща с капюшоном и взял пару меховых сапог для Алахи. Обувь девочка обычно носила с мягкими подошвами, поскольку не рассчитывала подолгу ходить пешком. Ей не нравились жесткие подметки, которыми были снабжены сапоги для пешего хождения. И Салих не на шутку опасался за ее ноги.

– Я возьму еще припасов, – сказал он старикану. – Дай мне вяленого мяса на три дня, круг сыра и, если есть, хлеба.

Старикан охотно подал ему – и вяленого мяса три связки, и довольно большой круг мягкого желтого сыра, и краюху очень жесткого белого хлеба, но, положив на все это свою темную жилистую руку, уставился Салиху в глаза и потребовал дополнительной платы.

Салих отбросил руку старика в сторону.

– Посторонись, – лениво проговорил он, – мешаешь.

Он неторопливо сложил продукты в мешок, подхватил плащи и сапоги и вышел из хижины. Старик, причитая и продолжая домогаться дополнительной платы, пошел следом. На пороге Салих остановился и тихо, внятно сказал:

– Замолчи! Ты и без того получишь больше, чем заслужил!

Алаха, помедлив, спешилась. Потрепала лошадку по ноздрям и пошла прочь, не оглядываясь. Старик, волнуясь, приплясывал вокруг доставшихся ему лошадей. Салих, нагруженный покупками, быстро зашагал вслед за своей госпожой.

Вскоре поселок скрылся из виду. Впереди высились Самоцветные Горы. Теперь они были совсем близко.

Перевал остался позади. Салих готовился уже к неизбежной ночевке в снегу. Набрал побольше хвороста – он не хотел, чтобы ночью им докучали шакалы или, того хуже, волки. Если шакалов отпугнет самый запах дыма, свидетельствующий о близости человеческой стоянки, то с волками дело обстоит куда хуже: если голодные, придется отбиваться. Потому и костер нужен побольше. Кроме того, Салих опасался, не замерзла бы Алаха.

Девочка шла за своим спутником, не отставая ни на шаг, не проронив ни слова жалобы, хотя Салих хорошо знал, каких трудов стоило ей идти пешком, да еще в гору. Она проявила слабость только в одном: пустила своего спутника идти первым. На равнине она еще ни разу не позволила ему обогнать себя. Всегда сохраняла дистанцию, никогда не допускала, чтобы он забылся и перестал помнить свое место. Здесь же она растерялась. И как ни старалась скрыть свою растерянность, все же кое-чем себя выдала.

Например, тем, что на привале сразу повалилась на землю и лежала, не двигаясь, все то время, пока Салих таскал хворост.

– Дай посмотрю твои ноги, госпожа, – сказал он, когда огонь уже потрескивал.

Она молча протянула ему ногу. Салих снял сапожок и даже присвистнул. Дело плохо: она сбила себе ногу. Одна мозоль уже лопнула, вторая еще нет, но долго ждать с этим не придется.

– Вторую, – попросил Салих.

Она безмолвно позволила снять с себя и второй сапожок. Со второй ногой дело обстояло еще хуже – мозоль сорвалась и кровоточила. Салих смотрел на эти раны, мучаясь чувством собственной беспомощности, и сердце в нем переворачивалось от жалости. Алаха уселась, скрестив ноги, и капризным тоном потребовала дать ей мяса и хлеба. Салих поспешно выполнил ее распоряжение.

Пока они ужинали, у него уже созрело решение. Оставалось лишь уповать на здравый смысл Алахи. Должна же она понять, что идти пешком и дальше она уже не может!

Алаха согласилась на предложение Салиха удивительно легко. Он привязал ее к спине, как это делают степные женщины со своими детьми, и понес дальше. Идти под двойной ношей оказалось не так просто, как представлялось ему вчера. Но он не жаловался. Наоборот, пытался отыскать в сложившейся ситуации хорошие стороны. Одну нашел сразу: Алаха обнимала его теперь за шею. Правда, она делала это лишь для того, чтобы не упасть, но все-таки… все-таки она к нему прикасалась! Одно это уже можно было счесть блаженством.

Было и второе: теперь его не мучил холод. Наоборот, пот градом катился по его лицу, под рубахой было горячо, как будто он оказался в парной бане.

И все-таки ему было тяжело. Салих проклинал деревенского дурня, который так беспечно махнул рукой в сторону гор: мол, храм где-то там, по дороге спросите, вам подскажут – где именно. У кого, хотелось бы теперь знать, им спрашивать дорогу? Кто это им подскажет, где искать этот клятый храм Праматери Слез – да будет она благословенна за вечную материнскую печаль по заблудшим своим детям!

Алаха тяжело навалилась на него – заснула. Одолевая крутой склон, Салих понял, что больше идти не может – сейчас упадет. Он и упал бы, если бы не заметил далеко впереди огонек.

Сначала он не поверил собственным глазам. Откуда здесь, в безлюдных мрачных горах, огонек? Может быть, какой-нибудь коварный дух его морочит? Или это горят глаза животных?

Салих мотнул головой. Совсем он ума лишился от усталости и с досады! Какой еще коварный дух, какие глаза животных? Это ОГОНЕК! И зажгла его рука человека! Другие мысли следует отогнать прочь, точно незваных гостей!

Он собрал последние силы и пошел навстречу этому проблеску надежды.

Удивительное дело! Как ни уговаривал себя Салих, как ни убеждал себя в том, что на удачу повстречал человеческое жилище, но когда впереди и впрямь вырос добротный бревенчатый дом, он остановился и несколько раз плюнул и себе под ноги, и через плечо, и еще погрозил дому пальцами, выставив их "рогами улитки". Нет, дом никуда не исчезал. Как высился впереди – так и продолжал выситься. Прочный. Настоящий.