Как он и рассчитывал, тайна очень скоро начала привлекать и остальных. "Помни, варвары чрезвычайно любопытны, – учил тот же Аполлинарий Халисунский. – Окружи некоторые свои слова таинственностью, заставь их мучиться и терзаться, и пытаться проникнуть во все твои секреты. И в конце концов дозволь им это сделать. Они будут рады, хотя, конечно, постараются скрыть свое ликование. Однако всматривайся в их глаза. Глаза не сумеют полностью скрыть их любопытства и их удовлетворения".

И здесь старый Ученик Богов, давно почивший и с почетом погребенный где-то далеко от Мельсины, там, где застигла его Незваная Гостья, далеко на чужбине, – и здесь он оказался прав.

Вскоре Соллий приобрел для своих Богов десятки новых Учеников. И он, молодой Ученик, сам стал учителем.

Он был счастлив.

И только один человек упрямо не желал интересоваться Близнецами. Это был Арих. Конечно, Соллий не говорил никому из венутов о том, что хотел бы приобщить хмурого пленника к истинной вере. Венуты неизбежно подняли бы на смех этого слишком уж радивого Ученика Богов-Близнецов. Кого, в самом деле, беспокоит судьба какого-то хромого раба? Пусть прозябает там, куда швырнули его Боги, – на самом дне! Не станет же Соллий объяснять им, что Младший Брат не отворачивает взора и от беднейшего, и от ничтожнейшего среди людей. Ведь тот, кто кажется окружающим ничтожным и недостойным внимания, в глазах Богов может иметь огромную ценность. Не людям определять, кто достоин, а кто нет. Истинный Ученик Богов не должен решать за людей – и уж тем более он не должен принимать решения за своих Богов. Истину следует провозглашать так, чтобы ее уловили уши всех – ВСЕХ! – а не только избранных. Кто же угоден Богам на самом деле – то определяют только сами Боги.

Но до понимания этого догмата двойственной веры – красной с одного бока, но зеленой с другого – венутам еще явно далеко. В особенности – в том аспекте, который касался зеленого цвета…

Соллий решил не дожидаться, пока Арих снова заговорит с ним. Тем более, что раб и не спешил этого делать. Его обязанности касались исключительно грязной работы – чистки котлов (а они у степняков были огромными, ибо мясо венуты резали гигантскими кусками и так варили), уборки навоза, который надлежало бережно собрать, сложить лепешками и просушить на солнце, чтобы потом можно было этими лепешками топить костры – в условиях острой нехватки древесины, что в Степи было обычным делом, такое топливо ценилось очень высоко.

Тем не менее Соллий улучил время и остановил Ариха. Невольник хмуро уставился на Ученика Богов. Он явно не горел желанием вступать в разговор, который для него, невольника, мог закончиться весьма плачевно.

– Тебе что-то нужно, господин? – спросил он на всякий случай, всем своим видом показывая: единственное его, Ариха, желание, – поскорее отделаться от чужака.

– Поговорить, – ответил Соллий, стараясь, чтобы голос его звучал как можно дружелюбнее. Даже самому себе он не желал признаваться в том, что угрюмый и строптивый этот степняк начинает раздражать его. В конце концов, Соллий желает ему только добра! Среди того моря зла, что окружает сейчас Ариха, неплохо бы тому увидеть наконец островок доброжелательности и ступить на его почву!

О том, какого мнения сам Арих об этом "островке", Соллий вопросами не задавался.

И напрасно.

– Господин, – проговорил Арих, – ты должен простить меня. У меня слишком много работы, и если я не успею выполнить ее, меня забьют до полусмерти. Твои разговоры отвлекают меня.

– Но я смогу заступиться за тебя! – воскликнул Соллий. – Скажу, что сам отвлек тебя от работы. Пойми, это очень важно. Остановись, передохни. Выслушай мои слова. Они откроют тебе глаза, научат принимать истину такой, какова она есть.

– Твои слова не закроют мою спину от плети, – повторил Арих. – Оставь меня, прошу тебя, господин. Твоя вера и яйца выеденного не стоит. Боги забыли меня. Они коварны и злы. Берегись, как бы они не оставили и тебя! А теперь – пусти. Я должен идти.

Соллий смотрел ему вслед и кусал губы. Слишком много горечи было в этом еще совсем молодом человеке. У него были глаза, но он отказывался ими видеть. У него были уши, но он не желал ими слушать. Он знал отныне только одно: свою обезумевшую от горя, кровоточащую душу. И врачевать свои раны не позволял никому, предпочитая истекать кровью в одиночестве.

Брат Гервасий рассказывал когда-то:

"Был у нас – еще там, на Светыни, – один сосед. Звали его Твердила. Ох, и гусь же был он, этот Твердила! И ни о ком слова доброго не молвил, кажется, за всю жизнь не разу! Как придет, как сядет, как раскроет рот – так и польются разные неприятные словеса. Иной раз уши заткнуть хочется! И знаешь ли, Соллий, что самое ужасное в речах этого Твердилы было? Не то, что он говорил о людях разные гадости. Нет! А то, что эти гадости, как правило, оказывались потом правдой…"

Почему Соллий вспомнил сейчас этот давний разговор? Не потому ли, что остерегался: не оказались бы горькие слова, высказанные Арихом, истинной правдой?

А ведь так и случилось! И случилось куда скорее, чем даже предполагал Соллий (а предостережение невольника венутов волей-неволей запало в память, осело там тяжким, ненужным грузом).

И седмицы не минуло с того дня, как все племя во главе с вождями приняло веру Богов-Близнецов. Пели песни в честь Божественных Братьев, радостно смеялись рассказам об их подвигах, поднимали чаши в их честь. Это еще не было так удивительно. В конце концов, мало кто не поддавался обаянию Близнецов, если удавалось рассказать о них подробно, с любовью и верой – то есть, так, как они заслуживали. Удивительно было другое. Два младших шамана племени (старший шаман, как выяснил Соллий окольными путями, погиб при темных обстоятельствах – никто не хотел рассказывать чужаку о том, что в заклинателя вселился злой дух и пришлось перерезать шаману горло!) – два служителя прежних Богов, почитатели духов, демонов и прочих мелких древних покровителей и недругов рода – два представителя явно недружественной Близнецам веры охотно поддержали племя в его внезапно вспыхнувшей любви к Божественным Братьям и Отцу Их Предвечному, Нерожденному.

Этого Соллий никак не мог взять в толк. Но он не обманывался. Шаманы, сняв жуткие, размалеванные личины и облачившись, ради праздника, в самые лучшие свои одежды, разукрашенные бахромой и колокольчиками, плясали и выкликали здравицы Братьям. И радость их была искренней. Они не замышляли ничего недоброго.

Но благодарственные слезы не успели еще высохнуть на глазах Соллия, когда его постигло самое страшное разочарование в его жизни.

Нет, никто из новообращенных не отрекался от Близнецов. Просто спустя семь дней, когда племя решило, что слишком долго не было над Степью дождей, те же шаманы облачились в свои личины, взяли бубны с нарисованными на них картами Вселенной – сверху добрые духи, посередине люди и звери, а внизу страшные демоны преисподней – и начали камлать, заклиная духов ниспослать на Степь благодатный дождь. Они плясали, кричали, кружились на месте, и бахрома на их одежде развевалась, а бубенцы гремели. И все племя, собравшись вокруг, кружилось и кричало, помогая шаманам подняться к духам и уговорить тех помочь людям в их невзгодах.

Для Соллия эта дьявольская сцена была точно удар хлыста по глазам. Слепец! Безумец! Он хлестал сам себя страшными словами, призывая всевозможные проклятия на свою глупую голову. Как он мог поверить, будто эти дьяволопоклонники забудут своих ужасных божков и предадутся с чистой душой светлой вере в Божественных Братьев!

Крича, как раненый дух, Соллий рванулся к шаманам, схватил бубен одного из них и повис на нем, пытаясь отобрать. Шаман продолжал плясать, но теперь ему приходилось тащить за собой вцепившегося в бубен и одежды Соллия, который впился в своего противника, точно охотничий пес в кабана.

Что-то страшное происходило вокруг Соллия. Он то слышал какие-то потусторонние голоса, кричавшие и завывавшие где-то очень далеко и вместе с тем мучительно близко, за невидимой гранью, которая проходила между мирами. То в полумраке безумия начинали проступать чудовищные образины с окровавленными, оскаленными клыками. Когтистые лапы тянулись к Соллию, но не могли ухватить его.