Салих встал. Он не мог вымолвить ни слова. Крупная дрожь сотрясала его с головы до ног.

Заподозрив что-то, поднялась и Фадарат.

Мэзарро прикусил губу. Он видел, что зря завел разговор об отце, но теперь уж было поздно.

– Это я… – прошептал Салих. – Это я… мама… Это я, Салих…

И упал к ее ногам.

Ничего из старых вещей не взяли они из лачуги, когда навсегда покидали ее, даже не потрудившись закрыть дверь. Так и оставили дом необитаемым. Может быть, какие-нибудь бездомные бедняки заберутся в лачугу Фадарат и ее сына и начнут там новую жизнь, пусть голодную, но все же под крышей. А может, воры разграбят остатки убогого скарба и подожгут дом. Тем, кто уходил из этого жилища, дальнейшая его судьба была безразлична.

Фадарат и оба ее сына, родной и приемный, просидели у догорающей лампы всю ночь – за разговорами и воспоминаниями, а наутро, едва рассвело, вернулись в Салихов дом, такой богатый и такой бесприютный.

На этот раз Салих не стал ждать, пока своевольные девушки изволят появиться перед гостями. Обошел дом, велел Одиерне выйти к фонтану, а после разыскал Алаху – в таком большом, таком пустом здании сделать это оказалось не так-то просто.

– Госпожа, – окликнул он ее.

Алаха сидела на коврах, рассеянно разглядывая свое отражение в небольшом полированном зеркале.

При звуке шагов своего бывшего раба она лениво подняла голову.

– Что тебе? – спросила она высокомерно. – Разве тебя плохо развлекает эта красавица, Одиерна? Зачем ты тревожишь меня?

– Одиерна вовсе не развлекает меня, – ответил Салих, чувствуя, как в нем закипает раздражение. – Зачем ты представляешь все в таком свете, госпожа? Я ничего дурного не делаю!

– Мне-то что за дело! – Алаха пожала плечами и отвернулась. – Если ты вломился в мои покои только для того, чтобы сообщить это, то убирайся. Ты своего добился: я зла на тебя! Пошел вон, Салих!

– Госпожа, – повторил Салих уже настойчивее, – я пришел вовсе не для того, чтобы злить тебя. Послушай…

– Убирайся к Одиерне, – повторила она, отбрасывая зеркало на ковры. – Если эта девка плохо ублажает тебя, ты можешь ее высечь! Уверена – Старик, у которого мы украли невесту, так и поступает!

Салих уселся на пол у ног Алахи.

– Послушай меня, госпожа, – произнес он в третий раз. – Я здесь не для того, чтобы ты сердилась на меня или Одиерну. Прошу тебя, выйди во двор, к фонтану. Там ждут два человека. Познакомься с ними, потому что они будут жить в этом доме.

– Мне все равно, – сказала Алаха.

– Это моя мать и мой брат, – продолжал Салих. Ему было трудно говорить. Так же трудно, как идти против быстрого течения. – Столько лет я искал их и наконец нашел… Мою мать зовут Фадарат. Она будет вести здесь хозяйство… Думаю, она справится с этим куда лучше, чем я.

– А ты вообще ни с чем справиться не можешь! – огрызнулась Алаха. – Я не хочу ни с кем знакомиться. Уходи. – И, видя, что Салих медлит, прикрикнула: – Уходи, целуйся со своей Одиерной!

Салих молча повернулся и вышел вон.

Однако вскоре Алаха появилась возле фонтана. Не то из упрямства, не то из любопытства, но она прибежала даже раньше Одиерны. На ней было роскошное шелковое одеяние – одно из тех, что хранилось в сундуках в этом богатом доме и принадлежало кому-то из прежних обитателей. Длинное желтое платье с красным поясом, высокий головной убор, расшитый жемчугами, из-под которого на прямые плечи падали длинные тонкие косы иссиня-черного цвета, тяжелые браслеты, сомкнутые на тонких девичьих запястьях, смуглое, скуластое лицо, бесстрастное, высокомерное, – такой явилась Алаха перед матерью своего бывшего невольника.

Постояла в сторонке. Приблизилась величаво – уж это-то ей, дочери вождей, удалось хорошо, несмотря на то, что платье было великовато и подол волочился по траве. Обошла Фадарат и Мэзарро вокруг, словно коней, к которым приценивалась. Щелкнула языком.

Повернулась к Салиху – тот стоял, медленно наливаясь гневом.

– Это и есть те самые люди, которые будут делить с нами кров? – осведомилась Алаха. – В какой грязной дыре ты их нашел, бездельник?

– Госпожа Фадарат, – обратился Салих к своей матери, – вот эту прекрасную госпожу называют Алахой. Она – соль моей жизни, мое спасение и свет. Без нее я до сих пор влачил бы жалкое существование… Если когда-нибудь она назовет меня своим рабом – не возражай, потому что так оно и есть.

Алаха переводила недоверчивый взгляд с Салиха на Фадарат. Тонкие ноздри ее вздрагивали. Она не могла понять: насмешничает ли Салих или же говорит серьезно.

Немолодая женщина смотрела на маленькую строптивицу ласково и открыто.

– Что ж, Алаха, – спокойно сказала Фадарат, – для меня большая честь и большое счастье служить тебе. Вот мой младший сын Мэзарро. Располагай его жизнью, как и моей.

Мэзарро неловко поклонился девочке. Что за игру затеяли мать и старший брат? Кто эта степная девчонка, вырядившаяся, как государыня? Почему она воротит нос от матери, от Салиха, от него, Мэзарро? И почему Салих готов сносить от нее любые оскорбления – а может, и побои?

…Много позже, оставшись наедине с младшим сыном, Фадарат разъяснит ему все эти загадки. Она увидела то, что осталось непонятным для неискушенного в таких делах парня: Салих любит эту скуластую разбойницу. Любит больше самой жизни. И кем бы ни стал с годами Салих – хоть вождем дикого народа, хоть высшим из Учеников Богов-Близнецов, хоть самим венценосным шадом – маленькая Алаха навсегда останется для него госпожой, которой он будет служить как верный пес до последнего своего вздоха.

Но почему Алаха так ненавидит его?

Ответ пришел спустя несколько минут после того, как мать и брат Салиха познакомились с Алахой.

Ответ прибежал в развевающемся белом одеянии, которое не скрадывало, а подчеркивало роскошную фигуру юной девушки. Она была одета, в отличие от Алахи, очень просто, и эта простота делала ее красоту поистине убийственной.

– Это Одиерна, – представил девушку Салих.

Алаха сжала губы и отвела глаза.

Фадарат поклонилась и Одиерне. Та улыбнулась в ответ с недоверчивой радостью. Каково ей, бедняжке, в этом пустом и холодном доме, подумала Фадарат с невольным сочувствием. Одиерна – настоящее сокровище, редкая красавица. Воплощенная любовь и радость. А Салих и Алаха, занятые друг другом, почти не замечают ее.

Кроме того, Алаха не может не ревновать…

Фадарат вдруг рассмеялась. Она смеялась легко, от души. Все эти взрослые люди – вернее, люди, считавшие себя взрослыми! – казались ей на самом деле заблудившимися детьми. И Алаха с ее сжигающей ревностью и мучительным одиночеством, и Салих, истерзанный жестокими воспоминаниями и скрывающий от всех страсть к маленькой степнячке, и насмерть перепуганная Одиерна, и баловень отца и двух матерей Мэзарро, неожиданно столкнувшийся лицом к лицу с нищетой и голодом, – все они были для Фадарат только детьми. И она знала, что приберет их к рукам, – а уж тогда сбудется ее последняя, самая жаркая мечта: большой дом, полный здоровых, горластых внуков!

Мать Мэзарро – законная супруга отца – так и не смогла выполнить своего обещания: народить кучу детей, наследников всего того богатства, что накопил торговец шелком. Она умерла через семь лет после рождения первенца в родах. Новорожденный прожил после ее смерти лишь несколько дней. Мэзарро остался на руках Фадарат. Поначалу он называл наложницу отца, согласно обычаю, "младшей мамой", но потом слово "младшая" отпало само собой. Фадарат сделалась его ЕДИНСТВЕННОЙ матерью.

А та, лишенная сына, привязалась к мальчику как к родному. Конечно, она баловала его – втайне от господина. Мэзарро вырос немного легкомысленным, чересчур доверчивым и капризным, как все балованные дети, однако у него было доброе сердце. В нем Фадарат была уверена.

В Мэзарро – да. Но не в Салихе. Старший сын оставался для нее кое в чем настоящей загадкой. Фадарат видела, конечно, что он любит Алаху – жизнь за нее готов отдать. Догадывалась, что эта страсть не принесет старшему сыну ничего, кроме горя. Но в чем корень этой страсти? Почему именно Алаха? И кто она такая? Этой девушке не место в городе, в лабиринтах узеньких улиц, в тесноте каменного жилища. Ее стихия – степь. Без вольных овеваемых ветрами просторов она гибнет…