А однажды унес Чаху Келе высоко-высоко – так высоко они еще никогда не забирались. Дышать было трудно, сердце в груди так и обмирало, но руки Келе держали крепко, и не было тревожно Чахе.

И увидела она оттуда, с самой высокой высоты, что доступна смертному человеку, как скачет по Степи юноша на белом жеребце и как медленно едет по краю Неба девушка в телеге, запряженной черной коровой. И хоть двигалась девушка медленно, а юноша мчался во весь опор, все же он с трудом поспевал за нею. У края горизонта встретились они. Девушка сошла с телеги, юноша соскочил с коня, и ни слова не говоря, бросились они друг другу в объятия.

Чаха заплакала. Она проснулась вся в слезах и поняла, что у нее будет ребенок.

Когда она сказала об этом Келе, тот лишь кивнул.

– Я знал, что это должно было случиться.

– Но как мне скрыть ребенка, муж мой? Можно спрятать от посторонних глаз поцелуи возлюбленного, но куда спрячешь растущий живот? Рано или поздно моя мать или другие женщины дознаются о моей беременности. Как я объясню им, откуда взялось дитя?

– Никто не увидит, – сказал Келе. – Ты забыла, Чаха, что мы с тобою – из разных народов. Мое семя маленькое… Его совсем не будет видно в твоем животе. Он достаточно просторен для сынка, которого ты родишь.

– Откуда ты знаешь, Келе, что родится именно сынок?

– От таких браков, как наш, никогда не появляются на свет девочки… – Келе вздохнул. – Это закон. Никому не рассказывай о нашем сынке, носи его в себе тайно. Когда настанет тебе время родить, уходи в Степь. Я встречу тебя там, Чаха.

Он ласково поцеловал ее в лоб и шагнул прямо в горящий очаг. Спустя мгновение Келе исчез.

– Я люблю тебя, Келе, – прошептала Чаха, кладя ладонь себе на живот. – Я так люблю тебя!

Келе оказался прав. Никто не заподозрил Чаху в том, что она готовится стать матерью. Много говорили о ее неожиданном исцелении; дивились, приносили Богам благодарственные жертвы, поздравляли мать девушки, вспоминали даже старого шамана, который много лет назад предсказал болезненному ребенку добрую будущность.

Воспоминание о старом Укагире оказались как нельзя более кстати: никто даже не удивился, когда Чаха объявила о своем намерении сделаться шаманкой – итуген – и принять посвящение.

Ребенок, росший в ее чреве, был очень маленьким. Иногда он принимался шевелиться. Чаха улыбалась, чувствуя, как дергаются крошечные ножки, как зреющая в ее чреве новая жизнь тайно водит ручками, вертит головой. Он будет похож на отца, думала Чаха, он родится таким же красивым, таким же веселым, как Келе.

Время появиться на свет ребенку аями пришло в середине зимы, когда над Вечной Степью завывали снежные бураны. Одна метель сменяла другую; яростные бури словно пытались настигнуть друг друга в бешеной погоне по бескрайним степным просторам. Вокруг юрты завывал ледяной ветер, и земля, казалось, поднялась до самого неба, а небо, изливаясь бесконечным снегопадом, так и норовило пасть на землю.

В такой день Чаха, завернувшись в длинную шубу и обув меховые сапоги с подшитыми к войлоку чулками длиною до середины бедер, выбралась из своей юрты. Женщины, с которыми она делила кров, даже не пытались остановить ее. "Она шаманка – итуген – она знает, как поступать". Чаха читала это в их глазах, когда они безмолвно провожали ее взглядами.

Чаха усмехнулась. Если бы только эти простодушные девушки были правы! Увы, Чаха и сама не ведала, что творит. Она просто знала: настал срок родить сына Келе. И сделать это надо за пределами родного очага.

Но где? Она огляделась. От горизонта до горизонта бушевали снега. Лицо, густо смазанное бараньим жиром, все равно обжигало морозом. Глаза слезились от ветра.

А маленький человечек там, внутри, бил ножками и просился на волю.

– Подожди, – тихо обратилась к нему Чаха. – Нам нужно найти убежище…

Превозмогая себя, она побрела по снегу прочь от становища. Ветер бил в спину, норовил забраться под шубу и выстудить тело до последней косточки. Казалось, прошла вечность этой борьбы с бураном, но когда Чаха обернулась, то поняла: она прошла совсем небольшое расстояние. Юрты еще видны.

Она снова двинулась вперед. Страха она не испытывала. Маленькое существо, казалось, поняло, о чем просила его мать. Оно замерло и притихло в ожидании.

– Скоро, – прошептала Чаха, – уже скоро, мой родной…

Новый порыв ветра швырнул ей в лицо целый сугроб. Она закашлялась и пошатнулась.

– Келе! – в отчаянии закричала Чаха. – Келе, где ты? Помоги же мне!

Она остановилась. Прислушалась. Как будто в таком реве, посреди бурана, кто-то может расслышать ее зов! Будь Келе даже в двух шагах, вряд ли он в состоянии разобрать, человеческий ли голос к нему взывает – или это вой ветра, так сходный с волчьим!

Но ответ пришел. В груди Чахи неожиданно разлилось странное тепло, и прямо в ушах прозвучал ласковый, такой знакомый голос:

– Иди прямо, Чаха. Иди, я веду тебя за руку…

Чаха слабо улыбнулась. Она только сейчас поняла, как тосковала по своему маленькому, смешливому, обидчивому и нежному супругу.

Медленно опустилась она в снег и закрыла глаза…

…и Келе оказался рядом! Такой, каким запомнился с последней их встречи. Он смеялся, глядя на жену искрящимися глазами, а на руках у него лежал совсем крошечный ребенок.

– Смотри, – молвил Келе восхищенно, – вот он, наш сынок…

Чаха улыбнулась. Радость согревала ее, наполняла душу до краев.

– Спасибо тебе, Чаха, – говорил Келе. – Моя прекрасная итуген! Кто еще может похвалиться таким сыном?

– Дай мне его, – попросила Чаха. Неожиданно радость померкла. Смутная догадка мелькнула в ее уме – мелькнула лишь затем, чтобы мгновенно превратиться в уверенность. – Ты хочешь забрать его?

Келе посмотрел на нее испуганно.

– Но я должен… – сказал он. – Разве я не говорил, что мы не сможем жить среди моего народа?

– Да, но…

– Наш сын принадлежит к моему народу, не к твоему… Разве ты не видишь?

– Вижу. – Чаха заплакала.

Келе, искренне огорченный, сел рядом. На бессильно откинутую руку жены положил младенца. Тот был голенький. Странно – никому в этом мире не было холодно, хотя краем сознания Чаха знала, что вокруг по-прежнему завывает пурга.

Тонкие пальцы Келе нежно перебирали волосы Чахи.

– Мы расстаемся не навеки, моя Чаха, – говорил он. – Ты будешь шаманкой. Ты нужна своему народу! Наш сын будет знать о тебе. Я расскажу ему. Я всем расскажу!

– О чем?

– О тебе! О том, как ты прекрасна, как ты мудра, как ты отзывчива и ласкова…

– Ребенку нужна мать, – слабо запротестовала Чаха. – Как бы ты ни любил его, Келе, без меня он погибнет!

– Моя сестра недавно родила дочь, – сказал Келе. – Она выкормит и нашего малыша. Помни о нем, Чаха, как помнишь обо мне. Его имя – Хурсай. Теперь иди… Иди…

Он поднял ребенка. Малыш смешно взбрыкнул ножками, сморщил личико и заревел. Келе с нежностью посмотрел на него.

– Кричи, сын, кричи! Пусть во всех трех мирах слышат: Чаха родила для Келе сына!

– А-а-а! – надрывался ребенок.

– Прощай, Чаха, – сказал Келе. – Прости меня.

Он повернулся и исчез. Там, где только что стоял аями с малышом на руках, вился белый столбик снега.

– Хурсай, – повторила Чаха. – Какой ты стал большой, красивый…

Мальчик победно улыбнулся.

– Разве мой отец не говорил тебе, что будет хорошо заботиться обо мне?

– Говорил… – Чаха вдруг поняла, что боится задать вопрос, который так и вертится у нее на кончике языка.

А мальчишка – лукавый разбойник! – точно проник в самые тайные мысли своей никогда прежде не виданной матери:

– Что же ты не спросишь меня о моем отце? Вы расстались давным-давно… Почему тебе не любопытно, что с ним сталось? Неужели ты не хочешь узнать, почему он столько времени не давал о себе знать?

– Слишком много вопросов, – сердито ответила Чаха. За притворным негодованием она прятала смущение и сама понимала: слишком неискусной была ее маскировка. – Я угощу тебя молоком, разбойник, и свежими лепешками. А ты расскажешь мне… все-все… И о своих проделках, и о том, как ты рос, и о тех, кого ты любил, и… о своем отце.